– Тьфу, демонча. – Кончились бедушки-то. Мэйт усмехнулся. И озлобленно, с наслаждением подумал, что сельские беды закончатся лишь тогда, когда Готтилф испустит последний вздох. От этой мысли опять закипела, забурлила магия. Впервые с момента пленения Габриэлю сделалось хорошо, спокойно. Ничего, ему лишь надо набраться сил, заговорить раны, и тогда он пережжет веревки, освободится и убьет и изверга Роя, и труса Девена, и старосту Мекея! И если боги не станут мешать, сожжет все село дотла! Пронесется по нему смертоносным огненным смерчем, по сравнению с которым колдовство Готтилфа покажется бездарям милосердным. Габриэля что-то больно ударило в грудь – видимо, кто-то бросил в него камень. Он ожидал еще ударов, но вмешался староста. В том, что за живого мага полагалась награда от Волистрата, были свои преимущества. – Мелба, а ну усмири своего сорванца, а не то я сам его усмирю! – Может, его еще в задницу поцеловать! – заявил кто-то, и стало тихо. – В яму его! – Прав он! В яму! В яму! – Ты, Губа, прежде чем советы давать, просохни сперва! – осадил его Мекей. – Что?!! Ты мне… Да, может, ты с ним заодно? Габриэль ощутил, как забурлила злоба. Вдруг послышался глухой удар, потом в темноте что-то крупное шлепнулось наземь. И вновь сделалось тихо; лишь собаки продолжали рвать глотки. Староста или Губа?.. У первого был мотив сохранить пленнику жизнь, второй без промедления его бы убил. К счастью, без сознания на землю свалился Губа – очевидно, тот самый охотник, рискнувший дойти до Дальнего берега. – Ну, кто еще желает что-то сказать? – спросил Мекей и с угасающей яростью произнес: – Пусть говорит сейчас. Или вы хотите избрать другого старосту, ослушаться указа Волистрата и пойти против Лита? Тогда берите его! Он ваш! Давайте? Аб, у тебя Погорелец отнял брата. Ларк, Погорелец потравил твоих коров. Мардж, миркль сжег твой дом на окраине села. Уверен, у многих из вас найдется повод поквитаться с ним. Ну? Что же вы? Мощные руки отпустили Габриэля. Он закачался от усталости и похолодел от страха в ожидании жестокой расправы. Мэйта затошнило, когда он представил, как взбешенная толпа, словно стая псов, срывается с места, валит его на землю и с криками начинает колотить кулаками, пинать. Но, похоже, никто не рискнул воспользоваться страшным предложением старосты. То ли все опасались его тяжелого удара, то ли никому не хотелось ослушаться указа Волистрата и прогневать Лита. Так или иначе, никто не бросил даже камень в сторону Габриэля. – Нельзя его в яму, издохнет он там быстро. – Габриэля развернули, демонстрируя сельчанам его израненную спину. – В сарае его запрем. До приезда волистов. – Конечно, – озлобленно вздохнул Рой. – И сверов надо того… рядом посадить, чтобы не убег, – проскулил Девен. Габриэля опять повернули, словно чучело. – Подлатать его надо и напоить, а то и без ямы издохнет, – сказал староста. – Нири? – А чего я? – испуганно спросила женщина. – Я к нему и пальцем не притронусь. Пусть хоть и умрет. – Отом? Панси? Никто не ответил. Лишь ехидно засмеялся Рой. Этого мясника нужно прикончить первым, подумал мэйт. Рой будто услышал чужую мысль и тяжело хлопнул Габриэля по плечу. – Ладно, сам этим займусь, – хмуро сказал староста и подтолкнул Габриэля. Рой запыхтел, точно свер. Мэйт повиновался и пошел под нарастающий шепот толпы. – Все могло быть гораздо хуже, – спустя некоторое время сказал староста, продолжая вести Габриэля. – Мог и не удержаться народец-то. Порвали бы тебя на куски. И, положа руку на сердце, были бы правы. Я и сам с большим удовольствием выпустил бы тебе кишки и намотал бы их на кулак, но проигрался тут люто. Много должен. – Староста тряхнул мэйта, будто надеялся, что из него сейчас со звоном посыплется золото. – Теперь главное, чтобы кто-нибудь из сельских бучу не поднял до приезда волистов. Некоторое время шли молча, потом староста с силой надавил на плечи Габриэлю и сказал: – Сядь. Мы пришли. Мэйт опустился на землю, припал спиной к дощатой поверхности. Староста стянул с него сапоги, затем штаны, оставив в одной набедренной повязке. Из-за досок тянуло прелой соломой. С тихим хлопком откупорилась бутылка, и в воздухе незамедлительно повис резкий запах клюквы, лопуха, полыни, меда и чего-то незнакомого, горького. – Чего уставились? А ну брысь отсюда, мелюзга! – крикнул староста и, судя по колебаниям воздуха, погрозил «мелюзге» кулаком. – Нагни голову. Рану надо промыть. Мэйт опустил голову, услышал, как журчит настойка, и дернулся, постанывая от боли. Ему показалось, что с него сдирают кожу, когда настойка полилась на рану. Из глаз брызнули искры, вмиг выступили слезы. – От так! – произнес староста и выдернул кляп. – Теперь пей. Габриэль раскрыл рот, откашлялся, сплюнул и хотел уже было назваться, оправдаться, но ему под нос с угрозой сунули сосуд. Нужно было молчать. Все равно никто слушать не станет. – Пей и заткнись! Габриэль нащупал губами горлышко сосуда и едва не захлебнулся от хлынувшей настойки. Староста слишком круто опрокинул бутыль. Настойка оказалась горько-сладкой и обжигала горло не хуже корня хьюманита. Габриэль ощутил, как от шеи к груди разлилась теплота. – Хватит, пожалуй, – решил староста и вновь сунул мэйту кляп. Габриэль не стал сопротивляться, вспоминая, чем закончился протест в прошлый раз. Палец потяжелел, пульсировал и, похоже, страшно распух, а при малейшей попытке им шевельнуть вызывал дикую боль. Раздался треск, похожий на тот, что издает ткань, когда ее рвут пополам. А спустя несколько звитт староста начал перевязывать рану, поругивая Роя. Поблизости опять зашумели мальчишки, но на этот раз староста не стал их прогонять. Габриэль почувствовал, что хмелеет. Боль стихала, начала кружиться голова, резко потащило в сон. Обида, отчаяние, страх отступали перед ядреной силой настойки. Закончив перевязывать раны, староста крепко связал Габриэлю ноги, затащил его в сарай и положил на бок. Соломы было мало, сквозь нее ясно ощущались доски. Впрочем, мэйт понимал, что сарай, пахнущий гнилой соломой, лучше холодной и сырой ямы. Он истерически хихикнул, осознав, чему радуется. Из-за кляпа смешок вышел жалобным – таким, будто пленник собирался расхныкаться. Но ему так хотелось спать, что ради сна он готов был стерпеть любые насмешки, оскорбления и побои. – Не будешь чудить… – начал староста и не закончил. Габриэль услышал, как запирается дверь. После чего с улыбкой полетел во тьму. Глава 12 Одна за другой пронеслись вечности. Габриэль пожалел о том, что очнулся. Во снах не было ни страха, ни страданий, лишь покой. В реальности тело изводила боль, на глаза давила тугая повязка; пахло гнилью и псиной; от любого движения противно скрипел дощатый пол. Мэйт прислушался: где-то тихо верещал сверчок. Судя по всему, на село опустилась ночь. Габриэль дернул руками, дернул ногами, проверяя путы на прочность. Увы, за время сна они нисколько не ослабли. Староста знал толк в узлах, но явно ничего не смыслил в магии. Волисты наверняка использовали бы цепи, потому что их невозможно пережечь заклинанием. Крепкий сон, отдых и местная настойка, даром что созданная бездарями, вернули утраченные силы. Магии было достаточно, чтобы спалить весь сарай. Впрочем, сперва нужно было хотя бы избавиться от пут. Да и настойка требовала выхода. Но следовало быть предельно осторожным, понимал Габриэль. У сарая, без сомнения, поставили сторожа. Возможно, не одного. Староста Мекей слишком хотел получить свое золото, чтобы пренебрегать охраной. Не то от ядреной настойки, не то от боли трещала голова. Если кто-то из бездарей заметит, что пленнику удалось освободиться, то не миновать беды. Беды? Не миновать гибели. Мысли о побеге, о сладкой мести подталкивали к глупым поступкам, мешали думать здраво. Первым делом нужно освободить руки, решил Габриэль. Тогда можно будет спокойно вправить, заговорить палец, а затем снять набедренную повязку, чтобы наконец-то справить нужду. Что бы ни думали бездари, как бы им ни хотелось его унизить, он не станет ходить под себя. Даже если для этого потребуется терпеть несколько суток. Пусть проклятые бездари лишили его свободы, пусть осквернили его тело кровавым знаком лжебога, им не удастся отнять у него самоуважение. А путы на ногах и повязку на глазах можно оставить. Если бездари решат зайти, то обмануть их не составит труда. Главное – лечь на спину, чтобы никто не увидел пережженную веревку. Габриэль опять прислушался. Сверчок продолжал верещать; за стеной… посапывал сторож; кто-то спешно прошел неподалеку. Пока было тихо, но и он, мэйт Семи островов, пока ничего не предпринял. В любом случае лучшего момента для того, чтобы освободить руки, не придумать. Рот был заткнут огромным кляпом, руки связаны, и Габриэль не мог колдовать в полной мере. Не мог сплести из пальцев знак и произнести тайные слова. Но он прекрасно помнил, как от его гнева проскочили магические искорки на ладонях, как полыхнула подушка в спальне дворца. Теперь нужно было повторить этот трюк. Нужно было всего лишь страшно разозлиться. Магия была его частью. И с малых лет его, как и других магов, учили сдерживать ее, управлять ею, подчинять себе, как бездари подчиняют сверов. Но сейчас следовало забыть о старых уроках. Дать ей волю, спустить с цепи! Чтобы спасти себе жизнь… Несмотря на повязку, Габриэль все равно прикрыл глаза, вспоминая и жестокий кнут, едва его не задушивший, и проклятого изверга Роя, пометившего его, словно скотину. И камень, брошенный неизвестным мальчишкой. И слова старосты, который с удовольствием выпустил бы ему кишки, коли бы на нем не висел долг. Магия отозвалась сразу, будто только и ждала, когда ей дадут свободу. Руки, связанные за спиной, потеплели. И Габриэль тут же перекинулся с одной мысли на другую, чтобы и вправду не спалить весь сарай. Пламя ненависти начало гаснуть при мысли о прекрасной зеленоглазой Лени, о мягкой чистой постели во дворце на Янтарном острове, о сладком вине и рыбе, запеченной в сыре. И думая о родном доме, мечтая увидеть Лени и отца, Габриэль почуял запах дыма – еле заметный, тонкий, как волосок. Боги Элементоса, ему удалось! Веревка затлела. Но, как оказалось, радоваться было рано, потому что запястья и ладони обдало жаром, а после начало жечь. Путы загорелись, Габриэль упал на спину, извиваясь на полу, словно дождевой червь. Он дергался и дергался, стараясь одновременно потушить и разорвать веревки. Стараясь не шуметь, что в его положении было невозможно проделать. Доски предательски трещали, но ни сверы, ни сторож пока вроде бы ничего не почуяли. А Габриэль, продолжая дергаться на полу, чувствовал, как его окутывает облако гари. К счастью, веревки удалось потушить быстро. Да и ладони, похоже, не сильно пострадали от пламени. Однако путы все еще надежно лежали на запястьях. Габриэль изо всех сил потянул руки в противоположные стороны, пытаясь порвать подпаленную веревку. С первого раза не вышло. Тогда он немного полежал, отдыхая, собираясь с силами, и попробовал снова. И опять не смог освободиться. Мекей умел вязать узлы, неохотно согласился Габриэль. И, запыхтев от усилия, вновь попытался разорвать веревку. На этот раз получилось! Но мэйт продолжил лежать на полу, оставив уже свободные руки за спиной. Затем прислушался и повел носом, ловя запахи. Облако дыма рассеивалось; снаружи теперь даже не верещал сверчок; сторож и сверы вели себя тихо. Пока все складывалось удачно. Габриэль вытащил руку из-за спины, сдвинул повязку на лоб и выдернул кляп, едва сдержав сухой кашель. В горле пересохло, вся влага уходила в свернутый клок ткани. Габриэль вдохнул ртом, полной грудью. Еще раз, и еще раз, и все никак не мог надышаться, будто ему затыкали нос, а не рот. Мэйт обвел взглядом сарай. Место заточения оказалось огромным и пустым; кроме гнилой соломы тут больше ничего не было. Между досками стен тянулись узкие щели, не позволяющие ничего разглядеть с расстояния трех шагов. Его положили далеко от двери, в углу, где было темнее обычного. Боль в левой руке внезапно обострилась. Габриэль поднес ладонь к лицу, с отвращением взирая на собственный палец. Последний был неестественно выгнут и жутко раздулся. Не поднимаясь, мэйт вытащил из-за спины веревку, от которой ярко пахло гарью, сдавил ее зубами. И вспомнил уроки костоправа, когда-то вызывающие лишь скуку. Костоправ Огустус был полным и лысым, всегда носил светлые платья, будто воображал себя огромной костью. Он смешно шепелявил, знал каждую косточку в человеческом теле и мог бесконечно рассказывать об их назначении. В отличие от одорологии Барталду нравилось посещать занятия Огустуса. Брат часто интересовался, что будет, если сломать ту или другую кость? И много ли это доставит боли? И есть ли смертельные переломы? Сцинику вопросы доставляли море удовольствия, а Габриэлю во время этих речей хотелось сбежать. Ему не нравился чокнутый костоправ, ему неприятно было находиться в доме с расставленными по углам скелетами и слушать, как стучат кости. После уроков Огустуса мэйта иногда мучили кошмары. Ему снились скелеты людей и животных, выходящие из мрака, снились горы костей, которые поднимались, складываясь в огромных серо-белых монстров. Барталд, напротив, с удовольствием играл с костями, как с игрушками. В итоге четыре златолиста Огустуса достались брату и всего лишь один – ему, будущему мэнжу Семи островов. Впрочем, чтобы вправить кость, хватит и одного златолиста… До пальца было страшно дотрагиваться. Казалось, от прикосновения вздувшийся палец просто-напросто лопнет. Габриэль обхватил его, крепко стиснул веревку между зубами. И дернул палец, содрогнувшись от боли и простонав носом. Некоторое время мэйт недвижно лежал и тяжело дышал, слушая, как беспокойно стучит сердце. Зубы разжались, веревка упала на пол, палец полыхал болью. От этой невыносимой боли выступили слезы и пот. И если бы сейчас кто-нибудь из бездарей вошел в сарай… Габриэль глубоко вдохнул и принялся шептать заговор. С последними тайными словами пришло долгожданное облегчение. Боль удалось сбить, пусть указательный палец по-прежнему выглядел как копченая рыбная колбаска. Резаная рана на лопатке, видимо, тоже подживала. Хотя для верности и над ней следовало поколдовать. Габриэль забросил ладонь за плечо, нащупал повязку и обмер, услышав снаружи шум. Тихие шаги, рычание сверов, вызванное, очевидно, чьим-то приближением. – Эй, Лем, спишь, что ли? – сказали совсем близко. Сторож действительно спал, но пробудился, когда к нему обратились. – Бад? – удивился сторож и зевнул. – Чего тебе? – Голова прислал. На вот, поешь да выпей. – А, – смягчился Лем. – Это дело. А то сижу тут…