– Зачем ты здесь? – вдруг спросил Готтилф. – Хотел увидеть мир, – честно ответил мэйт, понимая, что в обстановке поселка-призрака ответ звучал… – Глупо, – сказал последний житель поселка. – Не менее глупо, чем маг, бегающий по ночам в маске и шкуре волка. Готтилф промолчал. Он сидел на груде досок, разглядывая небо. – Если хочешь, можешь идти. Я тебя не держу. Ночью здесь безопасно. Не волнуйся, отец узнает, что с тобой все в порядке. Габриэль ничего не ответил. Он уйдет, он обязательно уйдет. Но не сейчас… Глава 9 Готтилф не мог сказать точно, когда похитил несчастную женщину. Не то три, не то четыре года назад. Однако седой маг до сих пор не знал ее имени. Ну а когда Готтилфу что-то требовалось, он обращался к пленнице «эй» или «бездарь». Порабощенному ненавистью чародею было безразлично, как зовут его тощую пленницу. И плевать на то, жива она или мертва. Если бы женщина умерла от голода или тоски по селу и небу, Готтилф нашел бы себе новую рабыню. Нет, он не бил ее, не издевался над ней и даже не орал на нее, он просто не замечал пленницу, когда в ней не было нужды. Относился к ней хуже, чем хозяин относится к своему псу. Относился к ней, как к вещи, которую в случае необходимости можно достать из шкафа, смахнуть пыль, а затем положить обратно и забыть. Безразличие седого мага к судьбе сельчанки ужасало Габриэля, заставляло его кровь вскипать от гнева. Мэйт не верил, что ненависть, подобно пожару в Диаме, выжгла в душе и сердце Готтилфа все человеческое. Ведь чародей не позволил свирепому вихрю растерзать знатного пленника, спас и выходил его, несмотря на, казалось бы, полное равнодушие ко всему на свете. Значит, ненависть к бездарям и жажда мести не смогли уничтожить, поработить Готтилфа окончательно. Габриэль понимал, что, возможно, прочие рабовладельцы точно так же ведут себя со своими рабами, но это нисколько не успокаивало. Впрочем, если подумать, то и его самого чародей тоже как будто не замечал. Выдержка, с которой Готтилф выслушивал все возражения, беспокоила Габриэля. Пугала. За ней скрывалось так много всего, как за крепкими стенами дворца мэнжа. И в то же время так прискорбно мало, как в могиле нищего. Неужели седой чародей не понимал, что происходит? Или может произойти? Он видел и алые искры, нервно брошенные на ладони гостя, и косые, неприятные взгляды, не сулящие ничего доброго. И, конечно, чуял злость и ярость, переполнявшие его юного собеседника. Но ничего не предпринимал. Надеялся на благородство сына мэнжа? Полагал, что тот ни за что не воткнет нож в спину? Или считал, что безмерная благодарность за спасение удержит горячего мэйта от опрометчивого шага? Или был уверен в своих силах настолько, что считал его, Габриэля, не опаснее мухи? А возможно… возможно, ведомый страданием, как раз и мечтал о том, что мэйт Семи островов рано или поздно не совладает с собой и пустит ему кровь. Последнее предположение, страшное, худшее из всех, казалось наиболее вероятным. От хлынувшего потока мыслей, от стоящей перед глазами женщины, изнуренной пленом и тоской, от тихого скрежета и звона ее тяжелых цепей, от собственной беспомощности Габриэлю сделалось нестерпимо жарко. Ему захотелось на воздух. Но над Диамом висело солнце, и Готтилф посоветовал не покидать подземелья, объясняя, что в поселок могут набежать сельские со сверами или того хуже – волисты. После памятных событий на холмах опасения мага казались убедительными. Седой маг, если хотел, мог рассуждать здраво. Габриэль прислонился к стене. От прохладных камней сделалось легче. Фонарь светил тускло, теряя последние капли волшебства. Пятно света желтело в дальнем углу и, мнилось, что уменьшается с каждой звиттой. Габриэль стоял у выхода – окутанный тьмой, вдыхая запах собственного пота. Не один аш он нервно ходил из угла в угол, точно узник, размышляя, к кому пойти в первую очередь. К магу или пленнице? И с чего начать сложный разговор с каждым из них? Маг был безумен, женщина, казалось, тоже не в себе. Отвечала односложно, ходила с опущенным взглядом. Она будто смирилась со своей ужасной ролью старой вещи. Было совершенно неясно, что у каждого из них на уме. С какой легкостью Готтилф мог освободить несчастную рабыню, с такой же легкостью метнуть в гневе молнию, услышав предложение ее освободить. А забитая пленница… Ее спокойствие, ее покорность поражали мэйта не меньше, чем равнодушие Готтилфа. Непонятно, что может учудить женщина, запертая в душном черном подземелье несколько лет и видевшая, по словам мага, небо раз в месяц. Возможно, она уже давно спятила (на что у нее была не одна причина) и думала, что мертва. А мэйта и седого мага воспринимала как призраков, как иллюзию. Быть может, ей вовсе и не нужна свобода, и стоило ли ломать голову над тем, как ее освободить?.. Поразмыслив над этим, Габриэль направился к пленнице. Его комната находилась между комнатами женщины и мага. Готтилф выбрал себе место поближе к выходу из подземелья – то ли чтобы все время слышать, что происходит снаружи, то ли чтобы как можно дальше находиться от ненавистной бездарки. Из комнаты, где жила пленница, сочились свет и густые запахи лука, перца и трав. Подземелье проветривалось скверно, а трапезы были скудными: салаты да черствый хлеб. В любом случае это было намного лучше, чем безвкусные грибы и листья кислицы. Да свер с ними, с трапезами! Габриэль совершенно не представлял, как чародей и измученная женщина могли здесь зимовать?.. Зимовать там, где даже жарким летом стены были холодными. Место, где жила пленница, выглядело обжитым, в отличие от прочих комнат подземелья. На полу белел лысинами выцветший ковер. На потолке ярко горел волшебный фонарь, подвешенный на крюк. На стене напротив входа висели полки, заставленные глиняной посудой. У левой стены стояла низкая кровать, узкая и аккуратно заправленная. У правой – разделочный стол. Пленница и спала, и готовила в одной комнате. Женщина кромсала капусту, когда Габриэль рискнул переступить порог. В огромной чаше на столе белели луковые кольца, заставляя хозяйку время от времени смахивать слезы со щек. На женщине было темное платье – без рукавов, несуразное, похожее на огромный мешок; светлые спутанные волосы сползали по спине до пояса. Не то из-за хруста капусты, не то из-за дум пленница не заметила, как вошел мэйт. Он все еще не знал, как начать разговор, поэтому громко кашлянул, оповещая о своем присутствии. Пленница вздрогнула, немилосердный нож сорвался, и на указательном пальце выступила кровь. Хозяйка поднесла его к губам, слизывая алые капли, и наконец-то повернулась. Габриэль впервые ясно увидел ее лицо, сероватое, с впалыми щеками и острым подбородком. Глаза, большие и серо-голубые, взирали на Габриэля со страхом и изумлением одновременно. Хозяйка продолжала лизать рану на пальце, не сводя взгляда с незваного гостя. – Я помогу, – сказал Габриэль и шагнул к женщине. Звякнула цепь. Хозяйка отшатнулась от мэйта, как от пламени, уперлась в стену и выставила руки, будто защищаясь от удара. – Не бойся, я всего лишь хочу остановить кровь. Но женщина продолжала трястись от страха, не опуская рук. Габриэль сделал еще шаг, после чего осторожно, нежно взял указательный палец, где продолжала выступать кровь, и стал шептать над ним заговор. Теперь мэйт мог себе это позволить. И заговор, и мощное заклинание. Отвар Готтилфа залечил раны и придал сил, не оставив ни следа от схватки с дикими сверами и поединка с колдовским вихрем. Пленница опустила вторую руку, не стала вырываться. Замерла у стены, глядя на палец, над которым шептался заговор. Габриэль чувствовал страх даже сквозь жгучее облако, брошенное луковым соком. Рука у женщины была прохладной и влажной, как брюхо только что выловленной рыбы. – Ну вот, смотри, – довольный работой, Габриэль отпустил палец. – Кровь больше не идет. – Зачем ты это сделал? – с подозрением спросила пленница, разглядывая указательный палец. – Хотел загладить вину, – улыбнулся мэйт. – Вину? – насторожилась хозяйка. – Ну, это из-за меня твой нож сорвался, – пояснил Габриэль, покосившись на широкое блестящее лезвие. – Прости, что напугал. Нож, острый и длинный, лежал в полушаге от хозяйки, приводя мэйта в замешательство. Как Готтилф мог спокойно спать все эти годы, зная, что похищенная им бездарка в любой момент может перерезать ему глотку? Все-таки маг был безумен. Неужели пленница ни разу не попыталась освободиться или убить похитителя, тем более что он сам предоставил ей средство для побега? Пока все выглядело именно так. Хотя, возможно, некоторые шрамы на теле Готтилфа были оставлены этим самым ножом, этой самой грубой, холодной и худой рукой. – Я присяду? – спросил Габриэль. Хозяйка не ответила, лишь молча хлопнула глазами – видимо, отвыкнув за годы лютого плена от человеческого обращения. Мэйт счел молчание согласием и опустился на край кровати. Пленница была обездвижена. Появлением гостя, его помощью, его вежливостью. И она все еще боялась. Страх, идущий от нее, ничуть не уменьшился, несмотря на все старания мэйта. Красные от слез глаза ловили каждое движение Габриэля. Молчание затягивалось. Пленница опасалась узнать причину неожиданного визита, понял мэйт. Поэтому начал сам, решив для начала представиться. – Габриэль, – назвался он, ожидая, что хозяйка тоже назовет свое имя. Но она не называла, продолжая настороженно, не без страха изучать странного гостя, который зачем-то ей помог. Габриэль даже подумал, что из-за тягот плена она забыла свое имя. – А тебя как зовут? – Мэйт решил подтолкнуть ее к ответу. – Ло-ло, – начала заикаться она, произнося собственное имя. – Лоис. Лоис… Имя завертелось, закрутилось в голове Габриэля, вороша мысли, воспоминания. Поднимая из глубин памяти на поверхность страшные и, как оказалось, совершенно правдивые рассказы Итана о Погорельце, о похищенной несколько лет назад матери, которую звали… Лоис. Мэйсе! В это трудно поверить. Хотя… Она из села, как и сын охотника. У нее светлые волосы, как у мальчишки, и такие же веснушки на носу. Почему бы нет? – Лоис. Возможно, вопрос покажется тебе странным, – на всякий случай предупредил Габриэль хозяйку. – Но скажи мне: у тебя есть сын? – Да, – внезапно оживилась Лоис, словно сбросив с себя тяжкий груз, тяготивший ее все это время. Делавший ее страшной, похожей на мертвеца. – Итан. Сейчас ему десять лет, – сказала она, потом со вздохом вздрогнула. Габриэлю показалось, что она вот-вот лишится чувств. – Что с ним? С моим мальчиком? – Не волнуйся. Думаю, он уже добрался до села. Страх сменился волнением. Лоис двинулась к кровати, села рядом с Габриэлем, взяла его ладонь в свои и попытался ее поцеловать. Мэйт выдернул руку и ошарашенно спросил: – Что ты делаешь?! – Расскажи мне о нем? Прошу тебя! – Если обещаешь больше не целовать мне руки, – улыбнулся мэйт. Лоис быстро и коротко закивала, положив правую ладонь на колено и придавив ее левой ладонью. Глаза женщины сияли ярче волшебного фонаря и смотрели на Габриэля, как на божество. Радость, давно забытое чувство, опутанное страданием и унижением, нашла выход, меняя, оживляя Лоис лучше всякого волшебства. И Габриэль, подумав о магии слова, о том, что порой оно сильнее заклинания, начал рассказывать, стараясь огибать острые углы. Мэйт рассказал про то, кто он и откуда. И как попал на злополучный корабль. И как встретился на берегу с Итаном, который принял его за утоплю. И как бился со сверами, спасая мальчишку. И как чувствовал себя бесполезным, принимая грибы, листья кислицы и стебли веллиса из рук Итана. И как вместе с ним нашел дорогих щенков. И как по просьбе сына охотника прыгнул в вихрь, созданный Готтилфом. И как едва не погиб, пытаясь разрушить колдовство. Лоис, помолодевшая, казалось, лет на десять, сидела и слушала, роняя слезы радости и печали на порозовевшие щеки. Она то вздыхала, то замолкала, словно боялась не расслышать следующее слово, то качала головой. Лицо женщины то светлело, то мрачнело, будто Лоис сама пережила путь, полный всех лишений и радостей, от Безымянного острова до подземелья Диама вместе с мэйтом и своим сыном. – Итан всегда был смелым, – сказала она, когда Габриэль закончил рассказ. – А мой муж, Бад… Возможно, ему удалось выжить, – с надеждой произнесла она, вытирая мокрые от слез щеки. – Как думаешь? – Я видел много людей в лодках. Быть может, там был и Бад. Два вопроса, волнующие мэйта, когда он входил в комнату Лоис, отпали сами собой. Во-первых, женщина не лишилась рассудка, несмотря на долгий плен, на безмолвие Погорельца, на то, что глаза Лоис видели небо лишь раз в месяц; она помнила свою семью, свою прежнюю жизнь, оставаясь человеком. Во-вторых, можно было не сомневаться, что она хотела, мечтала вернуться домой, моля своего бога. – Ты знаешь дорогу на Мирацилл? Женщина кивнула, опять насторожилась. Но, хвала богам, на сей раз без страха. – Покажешь ее мне? – Но я… – Я хочу тебя освободить, – пояснил Габриэль. Цепь зазвенела. От радостной новости Лоис не сдержалась и обняла мэйта. Потом, видимо, вспомнила про предупреждение и резко отстранилась от него. – Ты его убьешь? – прошептала она. Габриэль поднялся. – Если я убью мага, то ничем не буду отличаться от него. А я не такой, как он. Лоис погрустнела, понурилась. – Он меня не отпустит. Он никого и никогда не отпускает. – Думаю, мне он не откажет, – сказал Габриэль, выходя в коридор… Готтилф лежал на кровати, сунув одну руку под голову. На нем была только набедренная повязка, и свет волшебного фонаря, стоящий на табурете, подсвечивал каждый шрам на мускулистом загорелом теле. Как оказалось, на ногах чародея шрамов было не меньше, чем на спине или груди. Седой маг покручивал чубук трубки, жевал губами мундштук, вдыхал и выдыхал воображаемый дым. Глаза чародея, неподвижные и холодные, продолжали смотреть на вход, на лестницу, ведущую в поселок, – как будто сквозь Габриэля. При виде мага, вынужденного курить пустую трубку и прятаться от гнева бездарей в душном каменном мешке каждый день, мэйт подумал, что лучше умереть, чем жить вот так. Когда и чувства и желания заменяет одна-единственная цель – месть. Маг молчал, продолжая бездумно глядеть сквозь Габриэля. Мэйт надеялся, что тот первым начнет разговор. Так было бы легче. Мол, зачем пришел? Чего надо? Но Готтилф то ли был полностью поглощен смакованием вымышленного табака, то ли уже знал, о чем его попросит мэйт.