Но слова остаются мыслями, а пространство между нами – безмолвным. Закусив губу, я заламываю руки, больше всего на свете желая свернуться в клубок и так застыть, пока все это наваждение не развеется. Пока не смогу вернуться домой. И тут меня, словно удар, словно мгновение под знаком «как в первый раз», настигает осознание: это только начало. Домой я попаду еще очень нескоро. – Ладно-ладно, – робко говорит Сара. – В любом случае я рада, что здесь со мной ты с кошкой, а не та злобная девчонка или кто-то еще, – она опасливо гладит Мо. – А где же у тебя кошачий туалет? – делая большие глаза, спрашивает она и выглядит при этом намного младше меня. Сердце у меня спотыкается, один раз, два, мысли играют в чехарду. Об этом я совсем не подумала. Понятия не имею, к чему это все приведет, но знаю, что Мо они у меня скоро заберут! – У тебя его нет, – делает вывод она, и я вижу, как у нее в голове крутятся шестеренки, как она складывает два и два. Поездка в автобусе, рюкзак, отсутствие кошачьего туалета. Брать Мо с собой было запрещено. Я подтягиваю колени к телу, обнимаю их руками и опускаю голову, прячу лицо, потому что не могу больше сдерживать слезы. Давление внутри становится слишком сильным, и пусть даже я понимаю, что никакие слезы ничего не изменят, и не хочу плакать, но им нужно вытечь, чтобы я смогла дышать. Я трясусь всем телом, крепче обвивая руками колени, потому что боюсь разбиться вдребезги. Боюсь потерять себя – последнее, что от меня осталось. Я не хочу распасться, сойти на нет и понимаю, что стараюсь сделать невозможное. С тех пор как ушла Иззи, я сломалась, во мне трещины, я уже разбита, и то, что сохранилось, – это лишь фрагменты прежней меня, которые как-то соединились, но не подходят друг другу. Как пазл, в котором не хватает деталей, как пазл, собранный из десятков деталей, к нему не относящихся. Крепко зажмуренные глаза жжет, горло болит, потому что я не хочу рыдать в голос. Мне и так стыдно. Стыдно, что я здесь, что не хочу быть сломанной, притом что так много всего разбила сама. А еще во мне ярость и печаль. Вопрос, почему родители на самом деле послали меня сюда – для меня или для себя? Что это за место и чинят ли здесь сломанные вещи? Я смеюсь в душе над этой бессмыслицей, ведь как можно починить что-то невидимое? Мо бодает меня своей головенкой снова и снова, пока я не выхожу из оцепенения и мое напряженное, ноющее тело не приходит в движение. Я быстро провожу топиком по лицу, вытирая слезы, и вдыхаю теплый застоявшийся воздух. Медленно поднимаю взгляд и вижу, что Сара сидит в дальнем углу палатки и смотрит на меня печально и в то же время испуганно. Надеюсь, она здесь не потому, что такая же, как я. Надеюсь, она сможет стать счастливой. Мы так и сидим молча, погруженные в свои мысли, коротая час до общей встречи. Но и тогда никто из нас двоих не шевелится, у нас нет ни сил, ни желания. Про Сару я могу только предполагать, про себя знаю точно. Но если мы не пойдем сами, за нами придут. Нам все равно придется в этом участвовать. Поэтому я заставляю себя встать, ставлю миску Мо подальше в угол, насыпаю ему немного корма, а в миску поменьше наливаю теплой водопроводной воды из бутылки. Миски такого цвета, что не бросаются в глаза, кроме того, я чуть вдавливаю их в землю. После этого я подхожу к Саре, выжидающе глядя на нее. Она протягивает мне руку – думаю, чтобы я помогла ей подняться. Но этот жест означает гораздо больше, а я этого не могу. Отпрянув, скрещиваю руки на груди, избегая смотреть ей в глаза. Поднявшись самостоятельно, она становится рядом со мной. – Я помогу тебе с кошкой, – говорит она и первой выходит из палатки. Стало еще жарче, но благодаря озеру и обилию отбрасывающих тень деревьев вокруг не так душно, как дома. Веет легкий ветерок, но футболка все же немилосердно липнет к коже. Остальные уже сидят в кругу, некоторые смотрят на нас с Сарой выжидающе, другие с раздражением. Сара, оглянувшись на меня, присаживается. Ноги у меня трясутся, как пудинг, но мне удается дойти до нее, не спотыкаясь и без рвоты. Положив руку на живот, выжидаю, и остается верить, что я как-нибудь со всем этим справлюсь. – Надеемся, вы уже немного обжились. Повторю еще раз для всех: меня зовут Пиа, рядом со мной Яна. Пиа. Когда она называла свое имя? Может, пока мы ехали в автобусе, а я проспала? – Вместе с вами в этом году в «Святой Анне» начнут учиться и другие ребята, но, к сожалению, они по разным причинам не смогли поехать в лагерь. – А я и не знала, что от этой мути можно уклониться, – неприязненно говорит девчонка, которая почти злобно изучала меня в автобусе. – Следующие три недели мы проведем вместе, а после этого вы будете вместе учиться, – умело обходит комментарий Пиа и продолжает. – Взаимодействие всегда дает больше, чем противодействие, – она серьезно и многозначительно смотрит на каждого из нас по очереди, а затем слово берет Яна. – Мы бы хотели познакомиться с вами поближе, и чтобы вы поближе узнали друг друга. Попробуйте рассказать о себе, сколько хотите или можете. Если нет, мы, по крайней мере, сообщим ваши имена. Давайте начнем отсюда и пойдем дальше по часовой стрелке. Палец Яны указывает прямо на Злючку, как я про себя окрестила девчонку. После нее на очереди Сара и я. Девчонка поджимает губы, все в ней кажется грубым и резким. – Лина. Меня зовут Лина, – выпаливает она и упрямо замолкает. Имя Лина, рассуждаю я про себя, ей не подходит. Такой, какой она сейчас выглядит. «Лина» звучит слишком мягко, слишком мило, слишком невинно. Эта Лина совершенно не такая. – Лине четырнадцать лет, и она очень… прямолинейна, – дополняет Пиа. – Хорошо, что ты с нами, Лина! Сара уже натягивает рукава свитера на пальцы, щеки у нее пунцовые, и я задаюсь вопросом – от стыда или от жары. Вероятно, от того и от другого вместе. Она сжимается, почти втягивает голову в плечи и упирается взглядом в свои туфли. Я с радостью помогла бы ей, но и себе-то помочь не могу. Удивительно, но ей дают время, никто ее не подгоняет, даже Лина, от которой я этого ожидала бы в первую очередь. – Я… я… – запинается Сара. – Меня зовут Сара, мне шестнадцать, и я… я ненавижу темноту. Последние слова она произносит так тихо, что, думаю, услышала их только я. – Хорошо, что ты здесь, Сара, – раздается со стороны Пии и Яны. Они ободряюще улыбаются Саре. Затем их взгляд переходит на меня, и Яна радостно начинает: – Теперь твоя оче… – пока ей на руку не ложится ладонь Пии, заставляя остановиться на середине фразы. Мне хотелось бы провалиться сквозь землю, закричать: «Я Ханна, я Иззи, я ничто, я безмолвна, а внутри у меня так громко!» Мои слова остаются немыми. – Это Ханна. Ей семнадцать и… сейчас Ханна не находит слов, чтобы говорить. – Пиа не имеет в виду ничего плохого, но я не хочу этого слышать. Я нахожу слова, я нахожу тысячи слов, и все они у меня в голове. Им только дорогу оттуда не найти. – Хорошо, что ты здесь. Ты нужна мне, Иззи! Ты так нужна мне! Ты – мой меч, мой щит, ты моя смелость и моя надежда, ты – мой стимул и моя радость. Тебя нет. Глава 11 Ханна ЕСЛИ Я ТЕБЯ НЕ ВИЖУ, ТО И ТЫ МЕНЯ НЕ ВИДИШЬ Бок о бок с Сарой я возвращаюсь в палатку. Это знакомство было безумным, утомительным и бесполезным. Мы знаем не больше, чем прежде, и не думаю, что это кому-то мешает. Все хотят покоя, никто не собирается что-то рассказывать о себе. Похоже, это единственное, что я вынесла со встречи. Да еще имена людей, которых с этой минуты буду видеть каждый день. Они оберегают свои тайны так же, как и я. Мо приветствует нас громким урчанием. Я принюхиваюсь, блуждаю взглядом по палатке, выискивая, не наделал ли он кучи где-нибудь в углу, но ничего не замечаю. Когда все уснут, я выйду с ним наружу, мы исчезнем за деревьями, и, надеюсь, он поймет мои телепатические указания и сделает все свои дела. Мо в любом случае больше собака, чем кот, может, мне и повезет. Лишь бы этот упрямец действовал со мной заодно. – Я рада, что дело не во мне, – ни с того ни с сего говорит Сара в пространство, глядя при этом себе под ноги и теребя свитер, а затем начинает доставать из чемодана оставшиеся вещи. Но я услышала в ее словах гораздо больше: ведь очень во многом дело во мне самой. Это чувство мне знакомо. Знакомо даже слишком хорошо. Не двигаясь, выжидающе смотрю на нее. Она знает, что я за ней наблюдаю, так пристально смотрю на нее, что не почувствовать этого почти невозможно. Наконец она поднимает глаза, только глаза, и замирает. Короткого пересечения взглядов хватит. Его достаточно, чтобы, поджав губы, кивнуть ей. Нет, дело не в тебе. Я заканчиваю разбирать рюкзак, Мо лежит у меня на коленях. У каждой стороны палатки стоят по два маленьких картонных контейнера. Видимо, для того, чтобы мы с Сарой сложили туда личные вещи. В один я кладу МР3-плеер, блокнот, ручку и спички. А еще нашу с Иззи фотографию в рамке, которую с любовью глажу перед тем, как закрыть крышку. Вот и все. Корм для Мо я оставляю в рюкзаке, а остальное – в чемодане, достаю только вторую пару обуви и ставлю ее между контейнерами и чемоданом. Плюс сумочку с принадлежностями для душа. После этого я снимаю с коленей Мо, который, зевая, укладывается на вещи в чемодане и наблюдает за мной. Сара закончила все приготовления. Ее матрас надут, коврик разложен, во всем порядок. Я хватаю свой матрас. Надувать его удовольствия мало, это тяжело, и у меня ощущение, что ничего не происходит, хотя я чуть не лопаюсь от натуги. Мне зверски жарко. Но наконец я замечаю, что один угол вздулся, и не могу сдержать легкой улыбки. Я продолжаю дуть, и на это время все остальные мысли сдуваются и отдаляются. Так бы и надувала матрас бесконечно! Все чем-то заняты, в основном, каждый – своим. Но от взгляда Пии ничего не утаишь. Надеюсь, позже лагерь уснет глубоко и крепко, и никто не заметит, если одна девочка отправится гулять с котом. Я бреду к озеру. Жара спадает, ветер студит кожу, и, пробиваясь сквозь крышу листвы, надо мной танцуют последние лучи солнца. Вода все ближе, и вид красивее, чем мне хочется признавать. Немного не доходя до пологого и легкодоступного берега, я замираю и прислушиваюсь. Внимательно озираюсь вокруг. Никого нет. Тяжело вздохнув, я наклоняюсь и развязываю шнурки, затем осторожно снимаю обувь и носки. На меня, как всегда, накатывает все случившееся. Понимать, что едва выносишь вид самой себя, это… Не знаю, что это и как это определить, но от этого так больно, что я с трудом удерживаюсь на ногах. Каждый раз это борьба. Каждый день. Всегда. Закатываю джинсы, только чуть-чуть. На большее я сегодня не способна. Пальцы не могут удержаться и скользят по коже, по местам, что похожи на минное поле и доказывают, что это не сон. Что все случилось на самом деле. Наконец я трогаюсь с места, чувствуя почву под босыми ногами, землю, траву, кусочки дерева, камешки – и прохладную воду озера. Она сначала омывает пальцы ног, шаг за шагом поднимается выше, пока не достигает щиколоток. Дальше я не иду. Незачем. Я развожу руки в стороны, откидываю голову назад и закрываю глаза. – Ханна? Ханна, ты слышишь меня? – словно издалека, до меня доносится растерянный голос Иззи, я чувствую на своей руке ее ладонь. – Пожалуйста, прошу тебя, очнись! – Дай ей время. – Папа. Он тоже здесь. – А что, если она так и будет всегда спать? Она бы этого не хотела! Она должна быть со мной! – Она и будет с тобой, золотко, – говорит мама. – Врач считает, что все будет хорошо. Но Ханна еще слишком усталая. Завтра ты сможешь ее разбудить. Я с усилием открываю глаза, они горят так же, как и легкие. Я вижу слезы в маминых глазах и улыбку облегчения на лице папы. Иззи, которая смотрит на меня сперва с радостью, а затем с упреком. Я очень четко слышу ее голос. – Ханна, ты должна была сказать мне, что тебе нужны крылышки! Я не знала, что ты птичка. Птички не плавают, они летают! Голос Иззи продолжает звучать во мне, наполняет и согревает меня изнутри. С этого момента она была рыбой, которая не нуждалась в крылышках, но умела плавать, а я птицей, которая спрятала свои крылышки и не хотела заходить в воду. Иногда она называла меня птичкой, даже когда мы давно перестали быть детьми. Разумеется, она знала, что никакие мы не рыба с птицей и что мне повезло, что мама тут же вытащила меня из воды, так же как и я знала, что это мучило Иззи больше, чем она признавалась. Главное, что ничего не стряслось. Все наши проделки, в конце концов, заканчивались хорошо. Нам везло. Мы всегда были начеку. До того самого дня. Я свернула с безопасного пути и привела нас туда, где никогда уже ничто хорошо быть не может.