Шину я сняла, все равно ведь лежу, почти не двигаясь. Мо то здесь, то на улице, вход в палатку всегда открыт. Теперь, когда может свободно передвигаться, он исследует лагерь, но регулярно возвращается, чтобы прилечь рядом или просто сказать «привет». Сейчас я только и делаю, что сплю, и поэтому не обижаюсь на него. То, что случилось вчера, просто уму непостижимо. Я стараюсь забыть об этом. Как следует не подумала, слишком поддалась эмоциям. Когда я повела себя так в прошлый раз… Сглатываю тяжелый ком в горле и зажмуриваюсь. Пиа принесла легкое хлопчатобумажное покрывало, которое теперь окутывает меня защитной оболочкой, хотя я с удовольствием сбросила бы его. Снаружи жарко, здесь, в палатке, еще жарче. Довершает дело температура. Я потею и дышу ртом, потому что кажется, будто иначе воздух в меня не попадает. Сплю, просыпаюсь, потею, сплю, просыпаюсь, потею. Почти ничего не воспринимаю. Время от времени получается сделать глоток чая или откусить кусочек сухарика, но вообще-то хочется только спать. Сейчас Сара положила мне на лоб холодный компресс, и я поднимаю отяжелевшие веки, чтобы посмотреть на нее. – Я рада, что теперь знаю его имя. А еще, какого он пола, – видимо, она говорит о Мо. – Думаю, ему здесь хорошо. И все остальные его тоже любят. Все гладят, но на руки он ни к кому не идет, – она пожимает плечами. – Мне нравится, что он здесь, – шепчет она. – Особенно по ночам. – Мама, а что с Ханной? Она вся горячая? – Иззи как всегда рядом со мной. – У нее высокая температура! Через несколько дней ей опять станет хорошо. А пока ей нужно много спать. – Высокая температура? А что тогда бывает? – Человеку очень жарко, и ему нужен полный покой, потому что организм пытается бороться с вирусом. – И Ханна сейчас борется? – Да, золотко, поэтому нам нужно дать ей поспать. Позже мы снова заглянем к ней. Иди вниз, я сейчас тоже приду. Несколько минут стоит тишина, а потом мама опять что-то говорит, и я из любопытства открываю глаза. – Иззи! Что ты делаешь? Она стоит с палкой, принесенной из сада, в папиной шляпе, с серьезным лицом. – Я борюсь вместе с Ханной, что же еще? Мне очень хочется помнить Иззи, а иногда точно так же сильно хочется забыть. Потому что каждое воспоминание показывает то, чего у меня никогда больше не будет. Я делаю глоток, поворачиваюсь на другой бок и снова засыпаю. Три дня спустя лихорадочный бред отпускает, воспоминаний становится меньше. Летняя жара остается, но температуры, к счастью, уже нет. Я сходила с Сарой в душ, освежилась, и лицо опять немного порозовело. Первым делом, взяв рюкзак, достаю оттуда блокнот. У меня невольно перехватывает дыхание, и я ощущаю в глазах предательское жжение. Блокнот пошел волнами. Открываю первую страницу, и в глаза мне бросаются только расплывшиеся чернила. Бумага затвердела. Вторая страница выглядит точно так же, третья тоже. Я в ярости вырываю их и, скомкав, бросаю в угол. Они утрачены. Слова пропали где-то между Иззи и мной. Я должна была бороться за тебя. А вместо этого своими руками сделала все, чтобы нам вообще понадобилось бороться. Я так часто прокручиваю это в голове, что она начинает кружиться, а если не хочу, все прокручивается само по себе. Если бы только я тогда не уснула! Глава 21 Леви МУЗЫКУ ЧУВСТВУЕШЬ ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК СИТУАЦИЮ. ДЛЯ ЭТОГО НУЖНО СЕРДЦЕ, А НЕ РАЗУМ Прошла почти неделя. Я намеревался в этом году от всего уклоняться, оставаться в стороне, а теперь нахожусь в центре событий. Пиа опять смотрела на меня тем особенным взглядом, говорящим «Не наделай глупостей, Леви», и я ответил на него «Разумеется, не наделаю», лихорадочно размышляя, какие глупости она имеет в виду. Я сижу в своем любимом месте и как раз собираюсь начать играть, когда ко мне прижимается что-то мягкое. Мо. Что это он здесь делает? Я глажу его по голове и… Если Мо здесь, то… Быстро поворачиваюсь влево и вижу, как по неровной дорожке, хромая, пытается улизнуть Ханна. – Хочешь сказать, что подкралась только для того, чтобы тут же умотать? Она, вздрогнув, останавливается. Выжидающе смотрю на нее, снова и снова стараясь согнать с коленей Мо. Кто знает, когда ему опять придет в голову оцарапать меня. Никогда не научусь понимать кошек! Наконец, ровно через двадцать секунд, она оборачивается. Я считал их, на каждой заставляя себя молчать и не вставать. Она смотрит на меня, склонив голову набок, побледнела и похудела, но выглядит уже не так ужасно, как всего несколько дней назад. Высокая температура здорово вышибла ее из колеи, температура, а еще кошмары. Мы все в этом участвовали. Когда Ханна лежала в постели, а Сара ухаживала за ней, к ним в палатку однажды неожиданно заглянула Лина, чтобы проведать больную. Все здесь пока по-прежнему держат дистанцию, но дистанция теперь совсем другого рода – уважительная. Не хочется так говорить, но, думаю, не сбеги Ханна, этого бы не произошло. И не будь здесь Мо. Кстати, эта пушистая тварь забралась-таки ко мне на колени. Кошка – единственная тупая животина, которой как-то удается выставить тебя полным придурком, а потом взирать на тебя, торжествуя. Ханна не движется, Мо издает короткий мявк, а я не знаю, что делать. – Может, начнем еще раз с самого начала? – спрашиваю я и, поскольку она не рвет с места в карьер, продолжаю. – Я – Леви, люблю играть на гитаре, и это мой последний год в «Святой Анне». – Я борюсь с комом в горле. – А еще я ненавижу кошек, – завершаю я, гладя Мо и тем самым смягчая резкость сказанного. Ханна смотрит на меня в упор, ее глаза буквально сканируют меня. Словно ведут розыск. Она, глубоко вздохнув, обхватывает себя обеими руками. – Ты – Ханна, это твой первый год в «Святой Анне», и ты любишь кошек. Выдержав ее взгляд, я делаю нечто, чего не должен был делать. Я продолжаю говорить. – Ты потеряла сестру-близнеца. Ее звали Иззи. Глава 22 Ханна Я – БЕЗМОЛВИЕ, А С РАДОСТЬЮ БЫЛА БЫ НИЧЕМ. НО Я НЕ НЕВИДИМАЯ, А НЕМАЯ Я раскалываюсь на мелкие кусочки. Я знаю это, потому что оно хорошо знакомо мне, это чувство, этот старый друг. Разбиваюсь, а кусочки снова совмещаются. Слова Леви продолжают звучать во мне. Иззи. Он назвал ее имя. Мне очень хочется спросить: «Что тебе известно?». Вместо этого я встречаю его взгляд, выдерживаю его и осознаю, что он воспринимает меня так же, как и прежде. Девчонкой с проблемами. Просто девчонкой, которая не разговаривает, потому что скорбит. Он этого не знает. Он этого не знает. Он этого не знает. Он этого не знает. Он этого не знает. У меня перехватывает дыхание, я чувствую облегчение и в то же время не чувствую его. Впитываю в себя взгляд Леви, крепко удерживаю, сохраняю в памяти. Потому что, когда он обо всем узнает, когда все выяснит, то никогда больше не будет так смотреть на меня. Этот незнакомый парень исчезнет, все будет, как прежде и все же совсем по-другому. Так будет всегда, с каждым. Он будет рядом, все выяснит, возненавидит и оттолкнет меня. Так же произошло и с родителями. И со мной происходит так же! Разве кто-то другой может понять то, чего я сама не понимаю? С чего бы ему захотеть говорить со мной, когда я сама этого не могу? Это перебор. Перебор во всем. Одно дело – разбиваться внутри, и совсем другое – делать это на глазах у кого-то. Поэтому я разворачиваюсь в попытке исчезнуть с шиной на ноге быстро и без повреждений. В какой-то миг Мо оказывается рядом со мной. Мы доходим до лагеря, и в это время Пиа зовет есть. Я только качаю головой. Мне ничего в себя не впихнуть, при одной мысли о еде начинает мутить. Мо трусит следом за ней, он знает, где ему что-нибудь перепадет, и я за это на него не сержусь. Нет, я завидую ему. Беру блокнот, тот, что пошел волнами. Письма к Иззи будут теперь не такими красивыми, мой почерк – менее разборчивым, но как-то оно да получится. Должно. Прихватив покрывало из палатки, иду к одному из деревьев и усаживаюсь под ним. Спиной к коре, защищенная от палящего солнца. Трава под рукой на ощупь мягкая. Маргаритки от моего прикосновения клонятся к земле, и здесь, в тени, веет легкий ветерок. – Иззи! – в голос стенаю я. – Сиди тихо, а не то приклею тебя к этому дурацкому стулу! – Я и так уже приклеилась! Несколько часов тут сижу! – Вот не надо преувеличивать, – она смотрит на меня с упреком. – Ты сидишь здесь, потому что иначе просто пропала бы.