– Что скажете? – Мне он нравится, – сказал я. – Будь потолок в моей квартире повыше, а пол попрочнее, я бы его купил. – Спасибо, – рассмеялся Тадж. Он потянулся вверх и положил ладонь на грудь каменного воина: – Я и сам не пойму, что именно у меня вышло. Это был импульсивный порыв: вдруг захотелось увидеть его стоящим передо мной. И не было за этим никаких глубоких мыслей. Никаких метафор, никакой физиологии, ничего подобного. – Гёте говорил, что весь мир – это метафора. – Неслабо загнуто! – Он снова рассмеялся, и в светло-карих глазах вспыхнули искорки. – Могу я использовать эту цитату? Напишу ее на табличке рядом с моим каменным другом. Это повысит шансы на его продажу. – Пользуйтесь на здоровье. Писатели не умирают окончательно, пока люди цитируют их слова. – Хватит уже торчать в этом углу, – вмешалась Розанна, хватая меня за руку. – Идем, взглянешь на мою работу. И она потащила нас с Лизой к противоположной стене зала, под завязку набитого курящей, пьющей, хохочущей и галдящей публикой. Добрую половину этой стены занимала череда рельефных панелей. Выполненные из гипса, они были покрыты бронзовой краской – под классику – и расположены так, чтобы излагать события в их временной последовательности. – Это об убийствах Сапны! – крикнула Розанна, приблизив рот к моему уху. – Ты помнишь, пару лет назад? Этот чокнутый гад призывал слуг убивать своих богатых хозяев. Помнишь? Это было во всех газетах. Я помнил серию убийств, связанных с именем Сапны. Подоплека тех событий была мне известна гораздо лучше, чем Розанне, – и лучше, чем большинству жителей Бомбея. Медленно перемещаясь вдоль панелей, я одну за другой разглядывал сцены, излагающие историю Сапны. Это зрелище выбило меня из душевного равновесия, даже начала кружиться голова. Передо мной были судьбы людей, которых я знал, – убийцы и их жертвы, в конечном счете ставшие фигурками на фризе. Лиза дернула меня за рукав. – В чем дело, Лиза? – Пойдем в зеленую комнату! – прокричала она мне в ухо. – О’кей, пойдем. Вслед за Розанной, периодически издававшей предупредительные визги и приветственные вопли, мы продрались через «живую изгородь» из поцелуев и объятий до двери в дальнем конце галереи. Она выбила костяшками пальцев условный сигнал и, когда дверь открылась, втолкнула нас в полутемную комнату, освещаемую лишь гирляндами красных мотоциклетных фонарей на толстых кабелях под потолком. В комнате находились десятка два человек, сидевших на стульях, диванчиках или прямо на полу. Здесь было намного тише, чем в зале. Подошла девица с горящей сигаретой, быстро скользнула ладонью по моей короткой стрижке и заговорила хриплым шепотом. – Хочешь оторваться по полной? – риторическим тоном спросила она и протянула мне косяк, зажатый меж необычайно длинных пальцев. – Ты опоздала, – быстро вмешалась Лиза, перехватывая сигарету. – Тут тебе уже ничего не обломится, Ануш. Она сделала затяжку и вернула косяк девице. – Это Анушка, – представила ее Лиза. Мы пожали руки, причем длинные пальцы Анушки сомкнулись на тыльной стороне моей кисти. – Она мастер перформанса, – сказала Лиза. – Кто бы мог подумать! – вслух подумал я. Анушка придвинулась ближе и легонько поцеловала меня в шею, охватив ладонью мой затылок. – Скажешь, когда мне остановиться, – прошептала она. Она продолжила поцелуи, а я медленно повернул голову, пока не встретился глазами с Лизой. – Знаешь, Лиза, ты была права. Мне действительно нравятся твои друзья. И я отлично провожу время в этой галерее, чего никак не ожидал. – Хватит, – сказала Лиза, оттаскивая от меня Анушку. – Перформанс окончен. – Вызываю на бис! – попробовал я. – Никаких бисирований, – отрезала Лиза и усадила меня на пол рядом с мужчиной тридцати с лишним лет в изжелта-красной курта-паджаме[13]; голова его была выбрита до зеркального блеска. – Познакомься с Ришем. Он организовал все это шоу. И сам также здесь выставляется. Риш, это Лин. – Привет, – сказал Риш, пожимая мне руку. – Ну и как вам выставка? – Искусство перформанса здесь на высоте, – сказал я, оглядываясь на Анушку, которая между тем впилась в шею очередной растерявшейся жертвы. Лиза сильно шлепнула меня по руке: – Это шутка. На самом деле здесь все отлично. И народу полным-полно. Поздравляю. – Важно, чтобы они были в покупательском настроении, – заметила Лиза. – Если не будут, Анушка сможет их убедить, – сказал я и получил еще один шлепок. – А если что не так, Лиза их отшлепает. – Нам повезло, – сказал Риш, предлагая мне косяк. – Нет, спасибо. Не употребляю, когда езжу с пассажирами. А в чем везение? – Выставку чуть было не сорвали. Вы видели картину с изображением Рамы? Оранжевую? Я вспомнил большое полотно с преобладанием оранжевого цвета, висевшее на стене неподалеку от каменного Энкиду. Только теперь я сообразил, что впечатляющая центральная фигура на картине изображала индуистского бога. – Из-за этой картины выставку попытались запретить свихнувшиеся религиозные фанатики из крайне правых – они называют себя «Копьем кармы» и выступают в роли полиции нравов. Но мы связались с отцом Таджа – он известный адвокат и лично знаком с главным министром[14]. И он добился постановления суда, разрешающего выставку. – Кто написал ту картину? – Я, – сказал Риш. – А что? – Мне интересно, что побудило вас изобразить бога. – Вы полагаете, есть вещи, которые изображать не следует? – Просто хотелось бы знать, что подтолкнуло вас к выбору сюжета. – Я сделал это ради свободы самовыражения, – сказал Риш. – Viva la revolución![15] – промурлыкала Анушка, которая к тому времени уже пристроилась рядом с Ришем, полулежа у него на коленях. – Свободы для кого? – уточнил я. – Для вас или для них? – Вы про «Копье кармы»? – Розанна фыркнула. – Да они все сраные фашистские ублюдки! Ничтожные твари. Маргиналы. Никто не принимает их всерьез. – Бывает так, что маргиналы захватывают центр, который слишком долго их унижал или игнорировал. – Как это? – встрепенулась Розанна. – Да, такое возможно, Лин, – согласился Риш. – Эти люди способны на самые дикие выходки, и они это доказали. Но они активны по большей части в провинциальных городках и деревнях. Избить священника, спалить какую-нибудь церковь – это их стиль. Но у них нет широкой поддержки среди жителей Бомбея. – Долбаные бесноватые фанатики! – злобно выкрикнул молодой бородач в розовой рубахе. – Это самые тупые люди на свете! – Вряд ли вы можете это утверждать, – спокойно заметил я. – Но я только что это сказал! – взвился молодой человек. – Какого хрена ты тут гонишь? Я это сказал – значит я могу так утверждать. – Извини, я не вполне ясно выразился. Я в том смысле, что такое утверждение не будет обоснованным. Конечно, ты можешь это утверждать. Ты можешь утверждать, что луна – это одна из праздничных декораций, оставшаяся на небе после Дивали[16], но обоснованным это утверждение назвать нельзя. Точно так же у тебя нет оснований считать тупицами всех, кто не разделяет твою точку зрения. – Тогда кто они, по-вашему? – спросил Риш. – Полагаю, вы лучше меня знаете этих людей и их образ мыслей. – Но я хотел бы услышать ваше мнение. – Что ж, я думаю, они благочестивы. И это благочестие самого ревностного толка. Думаю, они любят бога столь пылко и преданно, что когда видят его изображаемым без должного почтения, то воспринимают это как оскорбление их личной веры. – То есть вы считаете, что мне не следовало выставлять свою картину? – с нажимом спросил Риш. – Я этого не говорил. – Кто он такой, этот тип?! – громко поинтересовался бородач, не обращаясь ни к кому конкретно. – Тогда будьте добры, – продолжил Риш, – пояснить мне, что именно вы имели в виду. – Я поддерживаю ваше право творить и демонстрировать публике свои творения, но считаю, что право неотделимо от ответственности и что ответственный художник не должен во имя искусства оскорблять и травмировать чувства других людей. Во имя истины, пожалуй. Во имя справедливости и свободы, согласен. Но не ради одного только самовыражения. – Почему бы и нет?