– Вернусь через минуту. Брошенные «скорпионами» байки все так же лежали под дождем на дороге, истекая бензином и маслом. Я подобрал их и поставил на подножки у бетонного ограждения, после чего вернулся к Конкэннону. Одновременно прибыл и чай. – Повезло тебе, что я оказался поблизости, – сказал он, отхлебывая из стакана. – Я контролировал ситуацию. – Ни хрена ты не контролировал! – засмеялся он. Я посмотрел на него. Конечно, он был прав, и это следовало признать. – Ни хрена, это факт! – рассмеялся я тоже. – Ты действительно чокнутый ирландский ублюдок. И как ты здесь очутился? – Тут рядом мое любимое местечко, где я всегда затаривался гашишем, – сказал он, тыкая большим пальцем через плечо в направлении Кафф-Парейда. – Но на днях кто-то сбросил чувака с соседнего дома прямо на крышу этой лавчонки. И на башку Пателя, ее владельца. – Подумать только! – Одно утешает: вместе с Пателем придавило и местечкового барда, и я на этом чуток сэкономлю – приходилось всякий раз совать ему в зубы бумажку, чтоб он хоть ненадолго заткнулся… Я забыл, о чем мы говорили? – Ты объяснял, что сейчас делаешь в этих местах. – А ты небось подумал, что я за тобой слежу? Да? Ты слишком много о себе воображаешь, чувак. Я здесь просто покупаю гашиш. – Угу. Какое-то время прошло в молчании – неуютном молчании двух мужчин, думающих о совершенно разных вещах. – Почему ты мне помог? Он посмотрел на меня так, словно был искренне возмущен вопросом. – А почему один белый человек не может помочь другому белому человеку в сраном дикарском бардаке вроде этого? – Опять тебя заносит. – Ладно-ладно, – сказал он, примирительно кладя руку мне на колено. – Я знаю, что у тебя мягкое сердце. Я знаю, что ты сердобольный тип. И это с понтом делает тебе честь. Ты умудряешься сострадать даже разбитым мотоциклам – да сжалится Господь над твоей черепушкой. Но тебе не по вкусу моя привычка говорить обо всем прямо и откровенно. Ты не любишь, когда туземца называют дикарем, а гомика – пидором. – Думаю, на этом мы закончим, Конкэннон. – Дай мне высказаться. Я понимаю, что это ранит твою чувствительную душу. Я все понимаю, поверь. И как раз это мне в тебе не нравится. Скажу напрямик: я не уважаю добрячков. Да и как можно уважать мягкотелость? Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты ведь, как и я, бывал по ту сторону обычных вещей и понятий. Но и после того ты остался сердобольным добряком, хотя у тебя больше общего со мной, чем ты думаешь. – Конкэннон… – Погоди, я еще не закончил. Сострадание – это чертовски хитрая штука. Люди сразу чувствуют, когда оно искреннее, а когда нет. Имитировать сострадание невозможно. Уж я-то знаю. Пробовал. И все без толку. Я натурально разболелся от этих попыток. Чтобы поправиться, мне пришлось снова стать настоящим собой – то есть равнодушным сукиным сыном. Зато настоящим. Суть в том, что меня привлекает все настоящее – пусть даже дрянное, но настоящее. Пусть даже мне самому это противно. Понимаешь, о чем я? – Ты слишком плохо меня знаешь, чтобы судить, – сказал я, встречаясь с ним взглядом. – Как раз тут ты ошибаешься. Я уже достаточно долго торчу в Бомбее. В первый раз я мельком услышал твое имя через несколько дней после приезда, когда поцапался с кем-то в одном притоне. Затем я услышал его снова, дважды с небольшим перерывом. Поначалу я думал, что речь идет о двух разных иностранцах, пока не выяснил, что Лин и Шантарам – это один и тот же отпетый чудик. – Стало быть, ты все-таки за мной следил. – Не совсем так. Просто я был заинтригован. И начал наводить о тебе справки. Я стал знакомиться с людьми, которые тебя знали и имели с тобой дело. Я даже познакомился с твоей подружкой. – Что?! – Она не рассказывала о нашей встрече? Он ухмыльнулся. Эта его ухмылка начинала меня раздражать все сильнее. – Интересно, почему она тебе не рассказала? Может, положила на меня глаз? – Ты к чему клонишь? – Ладно, не бери в голову, – сказал он. – Мы с ней познакомились на выставке. Мои брови удивленно поползли вверх, и это его разозлило. – Что такого? По-твоему, хамоватый ольстерский плебей не может интересоваться искусством? Ты это хочешь сказать? – Давай ближе к теме. – Да нет никакой темы, чувак. Я встретил Лизу – так ведь ее зовут? – на выставке. Мы поболтали немного, и все дела. – Что тебе от нее нужно? – Послушай, в момент знакомства я даже не знал, что она твоя девчонка. Только потом, когда один из ее приятелей назвал твое имя, я врубился в ситуацию. Клянусь. – Держись от нее подальше, Конкэннон. – С какой стати? Похоже, я ей приглянулся. А она приглянулась мне – это уж точно. Мы неплохо поладили. Не сегодня завтра тебе придется ее отпустить, да ты и сам наверняка это понимаешь, не так ли? – Хватит, – сказал я, поднимаясь. – Еще минуту! – попросил он, дотронувшись до моей руки. – Прошу. Я не хочу с тобой драться, чувак. Я и не думал… в смысле… У меня нет цели тебя разозлить. Просто я по-другому не умею. Сам понимаю, что это погано, но по-другому не могу, хоть ты тресни. Пусть тебя это бесит, но зато ты можешь быть уверен, что я не притворяюсь. Это настоящий я – такой, какой есть. И я вовсе не хочу задевать твои чувства, даже если так оно нечаянно выходит. Я всего лишь хочу поговорить по душам. Я пытался прочитать его взгляд. Зрачки были размером с булавочную головку: крошечные темные точки среди льдисто-голубой пустоты. Я отвернулся. На шоссе рядом с мотоциклами «скорпионов» остановился грузовик-эвакуатор. Спрыгнувшие с него рабочие поочередно загрузили байки в кузов и, поставив их на дыбы для компактности, прислонили к другим таким же, ранее изъятым с улиц за нарушение правил парковки. Конкэннон проследил за направлением моего взгляда. – Не появись я вовремя, – заметил он, – сейчас в кузов закидывали бы твое мертвое тело. И он был прав. Мне он не нравился, и я все больше уверялся в том, что он безумен. Однако его вмешательство действительно было своевременным и спасло мне жизнь. Я снова сел за столик. Конкэннон заказал еще два стакана чая. Его толстые пальцы сноровисто свернули небольшой косяк. – Покуришь со мной? Я взял самокрутку и прикурил от спички, которую он поднес, ковшиком сложив ладони. После пары затяжек я передал косяк ему. – А сейчас, поскольку ты вечно обижаешься, порываешься уйти или дать мне в морду, я прекращаю пустой треп и перехожу к делу, – сказал он, выпуская струю голубоватого дыма. – К какому еще делу? – Я собираю новую банду и хочу, чтобы ты ко мне присоединился. Тут уже я не удержался от смеха. – Что в этом смешного? – Но… с какой целью? – С какой целью я собираю свою банду? – переспросил он, возвращая мне косяк. – Да с самой обычной, с какой же еще? Раздобудем стволы, устроим пару заварушек, запугаем кого-нибудь до смерти, вытрясем из него кучу бабла и будем гулять на всю катушку, покуда не загнемся. – Загнуться в загуле? Это и есть твоя золотая мечта? В этот самый момент к нам приблизился мой знакомый по имени Джибрил, державший лошадей в расположенных неподалеку конюшнях. Я встал, чтобы его поприветствовать. Этот мягкий стеснительный человек испытывал трудности при общении с себе подобными, но был чрезвычайно разговорчивым и дружелюбным, общаясь с лошадьми. Несколько недель назад его дочь слегла с лихорадкой, и состояние ее быстро ухудшалось. Джибрил связался со мной через знакомых в трущобах и согласился на мое предложение провести вирусно-токсикологическое обследование в частной клинике. Я оплатил все анализы, в итоге показавшие, что у девочки лептоспироз – очень опасное заболевание, передаваемое, в частности, через мочу крыс. Благодаря тому, что болезнь выявили на ранней стадии, лечение проходило успешно. И сейчас, сжимая мои ладони обеими руками, Джибрил радостно сообщил, что его дочь идет на поправку, и пригласил меня к себе домой на чай. Поблагодарив за приглашение, я в свою очередь предложил ему присоединиться к нам. Он с извинениями отказался, поскольку спешил на встречу с торговцем, который поставлял корм для его лошадей. – Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? – сказал Конкэннон, когда я вновь занял место за столом. – Эти местные тебя любят. А меня нет. Да мне и не нужна их любовь. Мне не нужно их угощение – терпеть не могу эту паршивую жрачку! Я не хочу смотреть их дурацкие фильмы, не хочу разговаривать на их гребаном языке. А вот ты совсем другое дело. Ты с ними общаешься, ты их понимаешь, и они уважают тебя за это. Подумай о моем предложении. Вместе мы сможем проворачивать нехилые дела. Мы сможем подмять под себя эту часть города! – А зачем нам это делать? – спросил я со смехом. – Потому что мы это можем, – сказал он, доверительно наклоняясь ко мне. «Потому что мы это можем» – вот оно, кредо любой власти с тех давних времен, когда сама идея власти над себе подобными зародилась в головах наших далеких предков. – Но это не причина, это всего лишь предлог. – Оглянись вокруг! Девяносто девять процентов людей делают то, что им велено. Но ты и я… мы с тобой принадлежим к оставшемуся одному проценту. Мы берем то, что хотим, тогда как все прочие берут лишь то, что им позволяют взять. – Люди восстают против этого.