– Давно пора, – огрызнулся на них Забелин, занятый своими мыслями. Оба опера вышли, а Борис Петрович отправился беседовать с безутешными родственниками. Беседа оказалась непродуктивной до расстройства печени. Дочь убитой честно призналась, что мать свою не очень любила, да и матерью-то убитая была для дочери весьма условной. Все утро их семья провела на озере. Свидетелей, правда, нет. Егоровы утверждают, что на озере они были одни, но против семейного алиби особенно не попрешь, если только вещественное доказательство не найти, опровергающее их дружные показания. Да, Забелин был в расстройстве. Показания гостившей у Егоровых Марии Елиной тоже ничего особенного не прибавили. С утра ушла в лес с сыном, там проплутала до трех часов, пришла домой одновременно с Егоровыми. Правда, Мария Елина прибавила кое-что, о чем умолчали дочь и зять убитой: «Ее все не любили». – Ее все не любили, – повторила Маша, разглядывая следователя. Он был маленький, какой-то очень незначительный, с усталым лицом, на котором явственно читалось, как не хочется ему разбираться со свалившимся на его голову неприятным делом. Время от времени следователь почесывал переносицу, так что к концу разговора она стала ярко-красной. Слова Маши он слушал невнимательно, но так подробно расспрашивал об отношениях внутри семьи Егоровых и Ледяниной, что не составило особого труда понять, к чему клонит разговор. – За что? – дежурно спросил следователь, записывая что-то на бланке. – За что ее все не любили? И кто такие «все»? Маша хотела ответить, за что, и запнулась, подбирая слова. – Понимаете, Юлия Михайловна людей дразнила, – медленно объяснила она. – Как гусей, что ли? – поднял на нее глаза следователь. – Или «дурачок-дурачок, повернися на бочок»? – Она говорила всякие гадости, – покачала головой Маша. – Нашей соседке с больным сыном – что у нее ребенок уродец и что лучше было бы его убить. Соседям с другой стороны… тоже… Она замялась, так как неожиданно сообразила, что не знает, о чем разговаривала с ними мать Вероники. Но понятно же – ни о чем хорошем! – За такое не убивают, – равнодушно пожал плечами следователь. – Хотя с соседями мы, конечно, поговорим, уж само собой. А вот скажите-ка мне, Мария Анатольевна, что при вас говорила покойная своему зятю? Она его высмеивала, правда? Они часто ругались? «Кто проговорился? – мелькнула в голове у Маши глупая мысль. – Да неважно – кто, важно, что следователь сейчас совсем не так все себе представит, как было на самом деле!» – Они не ругались, – объяснила она, стараясь быть как можно более убедительной. Следователь перестал писать и теперь внимательно слушал, прищурившись, отчего она почувствовала себя как человек, который собирается сказать заведомую ложь, и собеседнику это известно. – Мать Вероники задирала его, старалась вывести из себя. – Зачем? – Не знаю, – искренне ответила Маша. – Мне кажется, что ей просто нравилось. – И Егоров выходил из себя, не так ли? – Нет, не так. – Маша постаралась, чтобы голос звучал твердо и уверенно. – Дмитрий очень сдержанно себя вел, никогда не кричал на нее. Он понимал, что Юлия Михайловна – больной человек и что связываться с ней не стоит, – повторила она слова самого Мити. – Угу, угу, – покивал следователь. – А вот соседи ваши говорят, что Юлия Михайловна жаловалась на зятя: мол, тот грозился убить ее, потому что не хотел лишний рот кормить. Маша ошеломленно молчала. «Ах ты старая мразь!» – мысленно произнесла она, хотя старалась о покойниках плохого не думать. – Ну так что же, Мария Анатольевна? – укоризненно протянул следователь. – Вы с Егоровыми уже две недели живете, наблюдаете их отношения в непосредственной, так сказать, близи… Зачем же вы говорите, что они не ссорились? Дмитрия Егорова выгораживаете, мужа подруги? – Мне нет никакой необходимости его выгораживать, – пожала плечами Маша, и сейчас голос у нее был твердым без малейшего притворства. – У Дмитрия Егорова, мужа моей подруги, алиби на момент убийства, как вы знаете. А про убитую могу сказать вам следующее, так, запишите в протоколе, пожалуйста: Юлия Михайловна была человеком, который обожал сеять свары. Ей они нравились. Ее они тонизировали, понимаете? Юлия Михайловна всегда про всех говорила гадости. Особенно любила сказать в лицо и смотреть, как человек отреагирует. Но Егоровы тем не менее ее терпели, потому что они очень порядочные люди. То, что Митя грозился ее убить, – полная чушь. Он ее в свой дом принял, хотя мог бы и отказаться. Вы об этом знаете? – Знаю, знаю, – согласился следователь. – Ну что ж, принял – а потом раскаялся. Все, все, Мария Анатольевна! – перебил он, видя, что Маша собирается возразить. – Я понял вашу точку зрения и записал ее. Вот тут распишитесь, пожалуйста. Спасибо. Маша вышла из комнаты, ощущая неприятный осадок от разговора. «Он мне не поверил, – подумала она. – Впрочем, не важно: у Мити алиби, и пусть попробует его опровергнуть». – Ужас какой творится, надо же! – проговорила Дарья Олеговна, входя в дом. Макар с Сергеем приехали пятнадцать минут назад, и Бабкин, соскочив с велосипеда, первым делом торжествующе помахал перед тетушкиным носом оплаченной квитанцией. – Три часа в очереди стояли! – простонал он театрально. – Касса закрылась, кассирша сбежала с любовником. – Ой, Сереженька, молодец! – просияла Дарья Олеговна, забирая бумажку. – Макар, и тебе спасибо. Правда, что ли, три часа? – А то и все четыре, – отозвался Бабкин, заходя в дом. Макар помедлил немного, разуваясь на крыльце. – Куда заехали-то? – деловито осведомилась тетушка Дарья. – На Светлоозеро или на Черемушкино? Макар быстро взглянул на нее и от души рассмеялся. – На Светлоозеро, – признался он. – До Черемушкина ехать далеко. – Зато там вода теплее, потому что на Светлоозере ключи подводные бьют, – сообщила тетушка. – Народу-то много? – Нет никого, Дарья Олеговна. На нашем берегу одни мы были, да еще какой-то рыбак торчал в камышах, а на другом – тишина. Вода чистая, Сергей ее даже пил. Я, правда, не рискнул, честно скажу. – Ну молодцы, молодцы, – одобрительно проговорила Дарья Олеговна. – Прокатились хорошо, искупались и полезное дело сделали. Молодцы! Из дверей высунулась физиономия ее племянника, и Бабкин проворчал: – Я не понимаю, где обед страдальцам? Мы мучились, пыхтели, в очереди потели, а ты нам даже борща не нальешь? – Так за укропом пошла! – развела руками тетушка. – Садитесь за стол, голубчики, садитесь. Суп-то уже горячий, его укропчиком посыпать – и можно кушать. Минутку уж подождите. Макар зашел в дом и с облегчением свалился на диван. Ноги ныли, а на ладонях вздулись мозоли. – Сто лет на велосипеде не ездил, – вздохнул он, откинулся на спинку дивана и вытянул ноги. – Кстати, тетя Даша раскрыла твой нехитрый обман. – Да я и не сомневался, – ухмыльнулся Бабкин. – Что я, родную тетушку не знаю? Она у нас человек проницательный, хоть и простодушный. Макар хотел ответить, но зашла Дарья Олеговна с тарелками в руках. Лицо у нее было озабоченным. – Ужас какой творится, надо же, – сказала она. – Только сейчас соседи рассказали: мать у нашей соседки убили, представляете? У Егоровой. – У Егоровой? – ахнул Бабкин. – У Вероники? – У нее, бедолажки. Подушкой, говорят, задушили, пока та спала. Вот только-только тело увезли. Что ж на свете делается-то, а? Макар быстро подошел к окну и оглядел улицу. – Да, вон ребятки работают, – заметил он, не оборачиваясь. – Одного вижу, второй только что в дом зашел. Значит, пытаются свидетелей найти. – Эх, а там Маша с Костей, – крякнул Бабкин. – Вот отпуск-то у них получится! – Может, еще и получится, – успокаивающе проговорил Илюшин. – Если грамотно все сделают, быстро найдут грабителя по горячим следам. Своего быстро вычислят, чужака тем более. – Так в том и дело! – вмешалась Дарья Олеговна. – Липа говорит, не украли у них ничего. – Какая липа? – не понял Сергей. – А, Липа Сергеевна! А она откуда знает? – Так ее в дом водили, смотреть и бумажки подписывать – все ли правильно милиция сделала, нету ли нарушений. – Понятой приглашали, – кивнул самому себе Бабкин. – Понятно. Мигом посерьезнев, он посмотрел на Макара. Илюшин по-прежнему не отрывал взгляд от окна. – Ты чего там высматриваешь? – негромко спросил Бабкин. – Сам не знаю, – помолчав, ответил тот. – Ладно, давайте борщ поедим, а то скоро и к нам придут вопросы умные задавать. Родион Копушин смотрел на зашедших к нему оперов с удовольствием, поскольку в ту секунду остро осознавал свою значимость. – Вы видели кого-нибудь? – повторил стандартный вопрос Валера, уже готовясь записать, что этот студент-очкарик крепко спал после обеда или читал увлекательный детектив. – Видел, – кивнул Родион. – Человека, пробиравшегося огородами к дому убитой. – Как?! – подобрался оперативник. – А почему раньше не сказали? – А зачем? – пожал плечами Копушин. – Все равно он никуда не денется, ваш подозреваемый. – Так кого вы видели? – нетерпеливо спросил опер помладше. – Того мужчину, который живет в доме, – объяснил Родион. – Не знаю, как его зовут. То ли Дмитрий, то ли Анатолий… Невысокий, полноватый такой. – Когда вы видели его? Можете вспомнить хотя бы примерно? – Зачем же примерно? Скажу точно. – Родион наслаждался и плохо скрываемым азартом оперативников, и собственной неторопливостью. – В два часа дня. Я закончил свои занятия, выглянул в окно, а там ваш фигурант собственной персоной.