Мыш привёл девочку к ванной комнате, открыл дверь, пустил в ванну струю горячей, задышавшей паром воды. – Это тебе сейчас нужнее всего… Спасибо… – одновременно проговорили они. И, смущаясь от необходимости быть взрослыми в свои невеликие годы, отвели глаза. – Вот полотенце. А я пойду поищу для тебя сухую одежду в реквизите, – чуть хмурясь от серьёзности, сказал Мыш. – Не надо, я сейчас согреюсь, а потом мне и мокрая сойдёт. – Не сойдёт, – твёрдо заявил Мыш и вышел из ванной. Забывшись, по привычке закрыл дверь на защёлку с внешней стороны, смутился, открыл защёлку и почти в панике убежал в реквизиторскую. Там он набрал женских тряпок и ушёл в часовую ждать возвращения внезапной гостьи. Потом, опомнившись, прибежал обратно, сел на ступеньке рядом с ванной комнатой и, обхватив колени, принялся размышлять о девочке, которая пять минут назад стояла под дождём на улице, а теперь отогревалась в ванной. У неё русые волосы, вспомнил он. Мокрые, в свете фонаря они выглядели почти чёрными. Лицо ухоженное, но бледное, на подбородке ямочка. На левой щеке шрам, похожий на звезду. Куртка-косуха, он сам всегда такую хотел, истёртая, в белых царапинах, будто в шрамах. Девочка в ванной распевала: Летели качели без пассажира. Без постороннего усилия, Сами по себе. Мыш знал эту песню. Шум воды стих, послышалось шлёпанье босых ног по кафелю. Мальчик подскочил, запаниковав, пошёл отчего-то в сторону часовой, потом опомнился, вернулся, снова сел на ступеньку и крикнул: – Я принёс сухую одежду! – Спасибо. Дверь приоткрылась. Мыш просунул внутрь кучу тряпок. – Выбери, что подойдёт. – Океюшки, – донёсся весёлый голос. Послышался шорох ткани. – Меня Веткой зовут, – мелодично, словно бы продолжая напевать, произнесла девочка. – А я Мыш. – Странное имя. – Нормальное. – Ну, Мыш так Мыш, – легко согласилась она. – А взрослых тут нет? – Утром Альберт придёт. – Это кто? – Режиссёр. А также осветитель, билетёр, администратор и кто угодно. – И больше никаких взрослых? – Нет. Ни взрослых, ни детей. – Ну и как он, Альберт? – В смысле? – Человек какой? – А, нормальный. – Как думаешь, возьмёт он меня в ваш театр? – Это ему решать. Но почему бы и нет? Ветка вышла из ванной в белой греческой тунике, доходившей ей до щиколоток. В руках у неё была куча мокрой одежды и тяжёлые отсыревшие ботинки. – Как мне, нормально? – спросила она, крутанувшись, так что полог туники взлетел выше колен. – Нормально. Свет выключи, – борясь со смущением, ответил Мыш. Ветка повернула вертушок древнего выключателя, раздался громкий щелчок. – Теперь я напою тебя чаем, – сказал Мыш, поднимаясь по ступенькам и освещая путь фонариком в телефоне. – Ты любишь зелёный или чёрный? – Сегодня я люблю горячий, – сообщила девочка. – Максимально горячий. – Это будет нетрудно. В часовой он усадил её на стул, включил чайник. Сам взгромоздился на крышку пианино, пытаясь выглядеть сильным и уверенным в себе. Пока чайник закипал, Мыш пытался не очень умело шутить, а девочка хохотала, открыто и совсем не стесняясь незнакомой обстановки. Мыша это ободряло, он шутил снова и всё более и более охотно, девочка снова смеялась. «Что-то я сам на себя не похож», – подумал мальчик. Чайник щёлкнул. Мыш разлил кипяток по чашкам… Театральные будни Начались репетиции. – Вы, конечно, можете иметь собственное мнение, но я не уверен, что «Ганц и Гретель» – кассовый проект, – высказал Мыш Альберту. – Так. Давай сразу расставим точки над «i». Режиссёр тут я, и только я определяю, что кассовый проект, а что нет. А если по существу, то исключительно от вас зависит, будет ли проект кассовым. И ни от кого другого, – режиссёр направил на мальчика указательный палец. – А какие-то ещё спектакли предполагаются? – Нет. Мы будем играть «Ганца и Гретель» два раза в неделю. – Что? – удивился Мыш. – Один спектакль два раза в неделю? – Именно. Он идёт в нашем театре более двухсот лет. Почему сейчас должно что-то измениться? – Больше двухсот? – осторожно проговаривая слова, произнёс Мыш и оторопело поглядел на Ветку. – То есть начинали играть этот спектакль ещё… – она быстро посчитала в уме, – при крепостном праве? – Так точно. Крепостные актёры графа Шереметева Николая Петровича. Альберт усмехнулся и сказал: – Что это у вас так лица вытянулись? Можно подумать, что речь идёт о временах как минимум Древней Греции. – Ну, на самом деле, для человека события двухсотлетней и двухтысячелетней давности не сильно-то и отличаются, – заметила Ветка. Альберт неопределённо покачал головой. – Тут ты, конечно, права. Но, как бы то ни было, театру действительно более двухсот лет. И мои предки уже целых два века связаны с ним самым тесным образом. Играли, режиссировали, шили одежду, рисовали декорации…