Чарльз посмотрел в свои записи, вновь на меня. — Местный? Звучит как-то сомнительно. — Ты когда-нибудь встречал Карфаген в этом падеже? — спросила Камилла. Об этом я не подумал. — Вообще-то нет. Но мне точно встречались Афины. Чарльз пододвинул к себе словарь и принялся его листать. — А, черт, да не возись ты, — махнул рукой Банни. — Если не надо ничего склонять и можно обойтись без предлога, то, по-моему, лучше просто не бывает. — Он откинулся на спинку стула и взглянул на меня. — Позволь, я пожму твою руку, незнакомец. Я протянул ему руку. Крепко сжав, он потряс ее, едва не опрокинув локтем пузырек с чернилами. — Рад познакомиться, очень-очень рад, — заверил он меня, свободной рукой откидывая волосы со лба. Эта внезапная вспышка внимания смутила меня. Все было так, словно бы со мной вдруг заговорили персонажи любимой картины, только что погруженные в собственные мысли и заботы на холсте. Не далее как вчера в коридоре колледжа на меня чуть не налетел Фрэнсис, пронесшись мимо в облаке черного кашемира и табачного дыма. На какой-то миг, когда его плечо коснулось меня, он превратился в существо из плоти и крови, но уже секунду спустя снова стал плодом воображения, галлюцинацией, скользящей по коридору, столь же равнодушной ко мне, как, говорят, призраки, поглощенные своими потусторонними делами, равнодушны к миру живых. Все еще листая словарь, Чарльз встал и протянул мне руку: — Чарльз Маколей. — Ричард Пейпен. — А, так это ты, — вдруг сказала Камилла. — Что? — Ведь это ты заходил узнать насчет занятий? — Это моя сестра, — сказал Чарльз, — а это… Бан, ты уже представился? — Нет-нет, кажется, нет. Вы просто осчастливили меня, сэр. У нас еще десяток таких предложений и пять минут на все про все, — сообщил Банни и вновь схватил мою руку: — Эдмунд Коркоран. — Ты долго занимался греческим? — спросила Камилла. — Два года. — Кажется, ты неплохо знаешь его. — Жаль, что ты не в нашей группе, — сказал Банни. Неловкое молчание. — Э-э, Джулиан немного странно относится к таким вещам, — замявшись, сказал Чарльз. — Слушай, а сходи-ка ты к нему еще раз, — оживился Банни. — Принеси ему цветочков, скажи, что ты без ума от Платона, и потом можешь смело вить из него веревки. Опять молчание, на этот раз совсем уж неодобрительное. Камилла улыбнулась, но словно бы и не мне — очаровательная, равнодушная улыбка в пространство, как будто я был официантом или продавцом. Чарльз тоже улыбнулся — вежливо, слегка вскинув брови. Это легкое движение бровей могло быть непроизвольным, могло, по правде говоря, означать все что угодно, но я увидел в нем только одно: «Надеюсь, это все?» Я что-то промямлил, собираясь повернуться и уйти, но в этот момент Банни, сидевший лицом к входу, резким движением ухватил меня за запястье: — Постой. Я оторопело поднял глаза. От дверей библиотеки к нам направлялся Генри — темный костюм, зонт, все как обычно. Подойдя к столу, он сделал вид, что не замечает меня. — Привет, — обратился он к остальным. — Вы закончили? Банни кивнул в мою сторону: — Слушай, Генри, мы тут кое-кого хотели с тобой познакомить. Генри мельком взглянул на меня. Выражение его лица нисколько не изменилось, он только на секунду зажмурился, словно появление в его поле зрения человека вроде меня было чем-то немыслимым. — Да-да, — продолжил Банни. — Этого молодого человека зовут Ричард… Ричард — как там? — Пейпен. — Ну да, Ричард Пейпен. Изучает греческий. Чуть приподняв подбородок, Генри смерил меня взглядом: — Очевидно, не здесь. — Не здесь, — подтвердил я, стараясь смотреть ему в лицо, но его взгляд был таким откровенно уничижительным, что мне пришлось отвести глаза. — А, Генри, взгляни-ка вот на это, — спохватился Чарльз, вновь погрузившись в ворох своих бумаг. — Мы хотели поставить здесь дательный или винительный, но он посоветовал нам местный. Генри склонился над его плечом, изучая страницу. — Хм, архаичный локатив, — сказал он. — Весьма в духе Гомера. Конечно, грамматически это верно, но, возможно, несколько выпадает из контекста. Он выпрямился и повернулся ко мне. Свет падал под таким углом, что за стеклами очков мне было совсем не видно его глаз. — Очень интересно. Ты специализируешься на Гомере? Я хотел было ответить «да», но почувствовал, что он будет только рад уличить меня во лжи, а главное, сможет сделать это без особого труда. — Мне нравится Гомер, — только и выдавил я из себя. Это замечание было встречено холодным презрением. — Я обожаю Гомера, — сухо произнес Генри. — Разумеется, мы изучаем несколько более поздние вещи: Платона, трагиков и так далее. Пока я лихорадочно соображал, что бы мне ответить, Генри уже отвернулся, утратив ко мне всякий интерес. — Нам пора идти, — сказал он. Чарльз собрал бумаги и поднялся из-за стола: встала и Камилла и на этот раз тоже подала мне руку. Когда они стояли вот так, бок о бок, их сходство было особенно разительным. Проявлялось оно, впрочем, не столько в чертах лица, сколько в мимике и манере держаться. Между ними словно бы существовала тайная связь, по каналам которой передавались жесты и движения — стоило одному из них моргнуть, и через пару секунд, как беззвучное эхо, падали и взлетали ресницы другого. Их умные, спокойные глаза были одного и того же оттенка серого. Мне подумалось, что она очень красива — тревожной, почти средневековой красотой, уловить которую не смог бы глаз случайного наблюдателя. Банни с шумом отодвинул стул и хлопнул меня по спине: — Ладно, милейший, надо будет нам как-нибудь еще встретиться и поболтать о греческом, да? — До свидания, — кивнул Генри. — До свидания, — отозвался я. Все пятеро не торопясь двинулись к выходу, а мне оставалось лишь стоять и смотреть, как они широкой фалангой покидают библиотеку. Когда пару минут спустя я зашел в кабинет доктора Роланда, чтобы оставить ксерокопии, то спросил его, не мог бы он выдать мне аванс. Он медленно откинулся на спинку кресла и навел на меня окуляры слезящихся, с покрасневшими веками глаз. — Э-э, видишь ли, — сказал он, — в течение последних десяти лет я взял себе за правило этого не делать. И позволь, я объясню тебе почему. — Я понимаю, сэр, — поспешно вставил я — лекции доктора Роланда на тему его «правил» порой могли длиться полчаса, а то и больше. — Я прекрасно понимаю. Просто это непредвиденные обстоятельства. Он подался вперед и откашлялся. — И что же это, интересно, за обстоятельства? Его сложенные на столе руки оплетали вздувшиеся вены, и кожа вокруг костяшек отливала синюшным перламутром. Я уставился на них, будто видел впервые. Мне было нужно десять — двадцать долларов, нужно позарез, и я открыл рот, совершенно не подумав о том, что буду говорить. — Да так… У меня возникла одна проблема. Он выразительно нахмурил брови. Кое-кто из студентов говорил, что доктор Роланд лишь притворяется без пяти минут маразматиком. Я не видел в его поведении ни капли притворства, но порой, стоило утратить бдительность, он поражал неожиданной вспышкой здравомыслия, и хотя зачастую эта вспышка не имела никакого отношения к теме разговора, она все же служила неоспоримым доказательством того, что где-то в илистых глубинах его сознания мыслительный процесс еще вел борьбу за существование. — Все дело в моей машине, — вдруг озарило меня (никакой машины у меня не было). — Мне нужно отвезти ее в ремонт. Я не ожидал дальнейших расспросов, но он, напротив, заметно приободрился: — Что с ней стряслось?