— Э-э, так на каком ты факультете? — спросил я наконец пьяным, непослушным голосом. — На театральном. Ты уже спрашивал, — улыбнулась она. — Извини, забыл. Она критически оглядела меня: — Слушай, тебе надо расслабиться. Посмотри на свои руки. Нельзя так напрягаться. — Я расслаблен как никогда, — честно ответил я. Вдруг в ее глазах вспыхнул огонек узнавания. — Слушай, а я тебя знаю, — сказала она, оглядывая мой пиджак и галстук с изображением охоты на оленя. — Джуди мне все про тебя рассказала. Ты новенький из группы этих уродов, которые учат греческий. — Джуди? В смысле Джуди тебе все рассказала? Она проигнорировала мой вопрос. — На твоем месте я была бы поосторожней. Мне про них такой жуткой хрени порассказали… — Например? — Например, что они поклоняются дьяволу. — У древних греков не было дьявола, — педантично поправил ее я. — А мне говорили другое. — Мало ли что… Наврали. — Я еще кое-что слышала. — И что же? Она упрямо молчала. — Кто тебе вообще все это наплел? Джуди? — Сет Гартрелл, — сказала она так, словно теперь тема была закрыта. Как ни странно, я знал, о ком идет речь. Гартрелл был бездарным художником и злостным сплетником, лексикон его при этом состоял из одних непристойностей, гортанных междометий и слова «постмодернизм». — Ты общаешься с этой свиньей?.. В ее взгляде сверкнула враждебность. — Сет Гартрелл — мой хороший друг. Я и вправду выпил лишнего. — Неужели? Тогда скажи-ка, откуда у его подружки все эти синяки? И правда, что он писает на свои полотна, как Джексон Поллок? — Сет — гений, — подчеркнуто холодно объявила она. — Правда? Тогда он просто гениально притворяется ублюдком. — Он прекрасный художник. Очень концептуальный. На художественном факультете все так говорят. — Ах вот оно что! Ну тогда конечно. Раз все говорят, значит, это правда. — Сета многие не любят. — Она уже не на шутку злилась. — По-моему, ему просто завидуют! Кто-то потянул меня сзади за рукав. Поморщившись, я дернул локтем. Это могла быть только Джуди Пуви, и хотеть она могла лишь одного — занять денег. На каждой пятничной вечеринке она разыскивала меня примерно в одно и то же время и просила взаймы. Меня снова потянули за рукав, на этот раз более настойчиво и бесцеремонно. Я раздраженно повернулся и, попятившись в изумлении, чуть не отдавил ноги оказавшейся сзади блондинке. Передо мной стояла Камилла. Сначала я увидел только ее стальные глаза — пронзительные, ошеломленные, сияющие в тусклом свете стойки бара. — Привет, — сказала она. — Привет. — Я прилагал все усилия, чтобы казаться равнодушным, и все же улыбался до ушей, не в силах скрыть радость. — Как дела? Как ты здесь оказалась? Принести тебе выпить? — Ты занят? Мне было трудно собраться с мыслями — золотистые завитки волос так очаровательно лежали у нее на висках. — Нет-нет, ни капельки, — ответил я, глядя не в глаза, а на эти обворожительные завитки. — Если занят, так и скажи, — негромко сказала она, бросив взгляд за мое плечо. — Не хочу отрывать тебя… Ах да, мисс Готье. Я обернулся, почти уверенный, что услышу ехидное замечание, но она, видимо, махнула на меня рукой и уже подчеркнуто громко болтала с кем-то другим. — Да нет, я совершенно свободен. — Хочешь поехать за город на выходные? — Что? — Мы сейчас едем, Фрэнсис и я. У него дом в часе езды отсюда. Я был здорово пьян, иначе вряд ли бы просто кивнул и пошел за ней без дальнейших вопросов. К выходу нам пришлось пробиваться через танцпол: волны пота и жара, мигающие рождественские гирлянды, жуткая толкотня разгоряченных тел. Когда мы наконец выбрались на улицу, мне показалось, что я окунулся в прохладное, спокойное озеро. За закрытыми окнами приглушенно пульсировала дебильная музыка, сопровождаемая истошными воплями. — Боже, ну и адское местечко, — сказала Камилла. — В каждом углу кого-нибудь рвет. — У-ух! Из тени деревьев на нас выскочил Фрэнсис. Мы с Камиллой отпрянули, и он чуть изогнул губы в довольной усмешке. Блеснули стеклышки фальшивого пенсне, две струйки сигаретного дыма неспешно выплыли из его ноздрей и растаяли в воздухе. — Привет! Камилла, я уж было подумал, что ты там и останешься. — Честно говоря, мог бы пойти со мной. — Рад, что не пошел, тут было столько всего интересного. — Например? — Например, охранники вынесли какую-то девицу на носилках, а огромная черная собака напала на сборище хиппи, — засмеялся Фрэнсис и подбросил связку ключей от машины. — Ну что, готовы? У него был старый «мустанг», и всю дорогу мы ехали с откинутым верхом втроем на переднем сиденье. Как ни странно, раньше мне никогда не случалось ездить в кабриолете, но еще более поразительно, что я тут же уснул. Ощущение движения и взвинченные нервы нисколько не помешали, и, сам того не заметив, я уткнулся щекой в мягкую кожаную обивку дверцы: после бессонной недели я вырубился от шести коктейлей с водкой как от наркоза. Я мало что помню о самой поездке. Фрэнсис вел машину уверенно и аккуратно: он был осторожным водителем в отличие от Генри, который всегда ездил быстро и часто лихачил, несмотря на плохое зрение. Ночной ветерок ерошил мне волосы, невнятные реплики Фрэнсиса и Камиллы и обрывки песен по радио причудливо вплетались в мои сновидения. Казалось, мы провели в пути всего несколько минут, как вдруг все стихло и я почувствовал на плече руку Камиллы: — Просыпайся. Приехали. Остатки снов мешались с явью, и мне было трудно понять, где я нахожусь. Помотав головой, я приподнялся на сиденье и стер ладонью слюну со щеки. — Что, все еще спишь? — Да нет, — сказал я, хотя на самом деле еще не совсем проснулся. Было темно и не видно ни зги. Наконец я нащупал ручку дверцы, и только в тот момент, когда я вылезал из машины, из-за облаков показалась луна и я увидел дом. Он был просто огромный. Его чернильный силуэт с островерхими башенками и «вдовьей дорожкой» резко выделялся на фоне неба. — Ух ты! Я не заметил, что Фрэнсис стоит рядом, и вздрогнул, услышав его голос прямо над ухом: — Ночью трудно понять, какой он на самом деле. — Это твой дом? — Нет, — рассмеялся он. — Моей тетушки. Великоват для нее, но она не расстанется с ним ни за что на свете. На лето она приезжает сюда с моими двоюродными братцами, а так здесь живет только смотритель. В холле сладковато пахло плесенью и стоял полумрак — казалось, что скудный, рассеянный свет идет от газовых рожков. Тени от пальм в кадках, словно паутина, затягивали стены, а на потолке, таком высоком, что при одном взгляде вверх у меня закружилась голова, маячили искаженные очертания наших собственных теней. Из дальней комнаты доносились звуки фортепьяно. Длинные ряды фотографий и мрачных портретов в золоченых рамах уходили в глубь холла и исчезали из виду. — Запах здесь, конечно, ужасный, — сказал Фрэнсис. — Если завтра будет хорошая погода, мы проветрим, а то у Банни разыграется астма от всей этой пыли… Это моя прабабушка, — сообщил он, указывая на фотографию, которая привлекла мое внимание, — а это, рядом с ней, ее брат — пошел ко дну вместе с «Титаником», бедняжка. Недели через три его теннисную ракетку выловили в Северной Атлантике. — Пойдем, посмотришь библиотеку, — сказала Камилла.