— Да разве я знала, что может такое случиться? Да мало ли кому я сказала? Мужу, сыновьям, подруге! В Петербурге на симпозиуме по теории экспозиции рассказывала кому-то — ведь забавная же история! И что ты меня только вспоминать заставляешь? Анна Венедиктовна и сама — болтушка несусветная. — Согласен, — кивнул Самоваров. — Болтушка. Но эту именно историю она направо и налево не рассказывала. Подзабыла даже про неё. А вот когда ты про архивы Лукирича её пытала, вспомнила и выложила. — Думаешь, мне только? Может, и другим? — сопротивлялась Ольга. — А есть там такая Капочка, она не даст соврать. Ольга Капочку знала, возражать не стала, но попыталась откреститься от неприятного дела: — Всё-таки Лукирич могла какого-нибудь красавца этой историей позабавить, я уверена. — А письма? — парировал Самоваров. — Письма Пундырева, где все расписывается? Ты хотела их опубликовать, а старуха не дала. Ведь именно их-то и украли вместе с бриллиантовыми брошками! Ты ведь знала про письма? Может, читала их даже? Ольга сидела с каменной физиономией, по которой Самоваров понял, что задел её за живое, что она всё поняла, возможно, что-то вспомнила, но ни слова ему не скажет. Он и не стал больше её мучить, посоветовал только: — Подумай сама. И побереги её, эту неразумную болтушку. Видишь, какая гадость теперь заварилась. Последи, подстрахуй, поторчи у неё дома, что ли. — А ты? — безразличным голосом спросила Ольга. — Что я? Я постараюсь милиции втолковать, что не надо искать небритых алкашей. Тут работал кто-то поумнее и покультурнее. Впрочем, надежды на успех мало. Да и некогда мне. Мне выставку на Корсику надо отправлять. — Нелепая выставка, правда? — брезгливо отозвалась Ольга. Она теперь всегда с такой миной говорила о начинаниях Оленькова. — Какая-то вилла в глуши… Они даже толком вещи не застраховали. — Почему нелепая? — поддразнил её Самоваров. — Романтично. Золото и скалы. Кругом потомки Наполеона с демоническими профилями. Культурная страна Франция! Жгучий интерес к Нетску! Ольга фыркнула. — Сомневаешься? — улыбнулся Самоваров. — Но испытывают же передовые кукурузоводы штата Аризона непреодолимую тягу к произведениям Родченко, Экстер и Лукирича. — Авантюра! — вспыхнула Ольга. — По Аризоне турне, а выставка на скале — авантюра! Слишком много авантюр. Ещё это золото Чингисхана… Ведь всё сделано — курам на смех! Технически экспедицию возглавляет Денис Богун, куча мяса без проблеска мысли. Питекантроп! — Так то техническую же часть: вилы-лопаты, чашки-ложки, — возразил Самоваров. — Научный руководитель выставки — Ася. — Она невменяема, — серьёзно заявила Ольга, разговор грозил углубиться в женские дебри, чего Самоваров не любил. Он поднялся: — Я пойду. Ольга тяжело развалилась в кресле, и ей было теперь не очень весело. Всё-таки Самоваров её задел и уязвил. Ну что ж, пусть фурии помучают честную Ольгу! — Евстигней, проводи Николая Алексеевича! — крикнула Ольга сыну. Отпрысков её звали изысканно и неизбито — Евстигней и Поликарп. Высоченный красивый Евстигней не только провёл Самоварова в прихожую, стены которой сплошь были заставлены стеллажами с книгами (как раз сюда и была выслана вся минералогия), но и помог ему надеть куртку, как даме. Самоваров глянул в Евстигнеевы глаза под бархатными молодыми бровями и вдруг сказал: — Знаешь, Евстигней, у нас вышла эта дурацкая история с бриллиантами в ботинках Ленина — она просто с ума всех сводит. Помнишь, мама говорила? Ещё письма были, где, мол, бриллианты искать. А их третьего дня украли, письма эти. Евстигней попытался вежливо улыбнуться, но его простодушное кустодиевское лицо являло полное, глуповатое непонимание. А вот и соврала Ольга, которая не любит врать! Не говорила она ничего об этой истории ни сынкам, ни своему сдвинутому на камнях супругу. В Петербурге, может, и наболтала ради красного словца, но никаких петербуржцев вокруг музея и Анны Венедиктовны не было замечено. А «купчиха» зато прямо с лица спала, когда сообразила про письма и про Сентюрина. Теперь её, возможно, угрызает совесть. Душевная работа полезна: пусть повертится около несчастной весёлой Аночки, возможно, спугнёт охотника за бриллиантами. У Анны-то Венедиктовны письма Пундырева ещё остались, а бриллианты, может, и не в Ленине запрятаны, а в каком-то из рабов. Знать бы, нашли их воры или нет? Размышляя таким образом, Самоваров добрался до своего дома. Только тыча ключом в дверь в полной темноте неметёного подъезда (край стылой луны едва начинал заглядывать в ту часть лестничного окошка, которая не была забита фанерой), он сообразил, что зверски устал. Предыдущая ночь у Стаса, с рыжим на груди и с приснившимся Лукиричем, вспоминалась как кошмар. Ольгины макароны камнем лежали в желудке. Замёрзшие руки не гнулись. Хотелось забыться, что Самоварову и удалось вскоре сделать в собственной мягкой и хорошо благоустроенной постели. Ему уже начало что-то сниться, но сквозь нелепые картины начинающегося сна противно, задорно, издевательски загремел телефонный звонок… Самоваров долго пытался проснуться, наконец снял трубку сонной слабой рукой. Густой голос на другом конце провода бодро и деловито поинтересовался: — Ну что, забили свои яйца в ящики? — Какие яйца? — опешил Самоваров. — Кто это? Стас, ты, что ли? — Узнал, поросёнок! — Ну и шуточки у тебя! Низкопробные… — Стал бы я так шутить! Ты что, спишь? — Спал, когда ты затрезвонил. — Я полчаса ждал, пока ты трубку возьмёшь. Что значит начитаться всякой фигни в библиотеке! Сроду тебя на работе не застанешь. Звонил весь день. Какая-то старуха, должно быть, та, из гардероба, всё долдонит: «Он в библиотеке». Хорошо ты устроился. — А чего ты звонил? — Так из-за яиц же. Я имею в виду яйца Фаберже. — У нас нет яиц Фаберже, — устало вздохнул Самоваров. — Так другое что-то, но тоже Фаберже. Ты же сам говорил! Что всё везёте к какому-то козлу. Книжку мне ещё дал, проспект с фотографиями, и разузнать просил, — объяснил Стас напрочь забывшему обо всём Самоварову цель своего позднего звонка. — Ну, и как? — А так, что ты сейчас окончательно проснёшься. Есть этот красавчик, засвечен в Интерполе. Ещё как! Фотокарточка даже, по-моему, та же, что в вашей книжке. И при ней много всяких интересных штучек. Много раз ваш зарубежный друг задерживался по подозрению во всяких гадостях, но, как у них (да и у нас теперь!) водится, отпускался за недостаточностью улик. Сидел всего пару раз по молодости за неинтересные мошенничества. Вёл себя в гуманной европейской тюряге отлично, освобождался досрочно — за примерное поведение… — Да не хочу я про молодость и примерное поведение! — вскричал Самоваров. Его живой, со звоном голос вдруг вынырнул из сонного шёпота, как нож из ваты. — Не томи! В чём он марался? — Ага, вот и проснулся… Тогда ладно. Тогда слушай. Улик, как я сказал, недостаточно, но дела исключительно вонючие, большинство по вашей части. Ещё в семидесятые годы недобрал этот Сезар улик по организации ограблений захолустных итальянских церквей. Оказывается, там тоже в глуши шедевры попадаются. Всё добро свозилось к этому борову, а он его сбывал коллекционерам-штатникам по фальшивым документам… — А где они в штате были? — спросонья не понял Самоваров. — Совок ты, Самоваров. Страна такая есть. Соединённые Штаты Америки. Не веришь, сходи в библиотеку, открой энциклопедию… — Хватит! Поехали дальше! — Хорошо. В своей стране, Соединённых Штатах Америки, данные коллекционеры состояли в штате сливок общества. Всякими они были миллионерами, даже, скорее, миллиардерами. Эти дяди почему-то как забогатеют, так начинают любить искусство. Покупали дяди у вашего Скальдини картины, статуэтки, какие-то… сейчас посмотрю, я записал!.. Вот: дарохранительницы (до чего Серёга хорошо язык знает! я и русского-то такого слова не слыхал). Есть у вас в музее дар… хранительницы? — Есть. Покажу при случае. Дальше! — Дальше — больше. Сезар Скальдини стал дядям гадить. Начал продавать подделки… Тут пошли скандалы, плач дядь, недостаточность улик… Да, заметь, Сезар сильно тяготеет к произведениям ювелирного искусства. Он и сам коллекционирует — не подделки, конечно, но нет гарантии, что откажется от ворованного. Действительно, он разбирается в этом деле неплохо. Лет пять назад промышлял антиквариатом из стран Восточной Европы, иконами. Дела шли бурно. Улик, ясное дело, оказалось снова недостаточно… Много чего на него вешают — якобы вкладывает деньги и в наркотики, и в торговлю нашими Наташами, но всё это так, в тумане… Как тебе портретик? — Ты знаешь, он правнук Наполеона, задумчиво пробормотал Самоваров. — Не исключено, — ответил Стас. — Но не в этом дело. Что предпринимать-то будете? Ведь Серёга объяснил (это парень из органов, с компьютера), что личность прямо жуткая. Глотнёт ваши яйца или что там у вас, только ахнете. — Разве такое возможно? — по-детски изумился Самоваров. — Почему нет? Придумает какую-нибудь ерунду, что вы там ему за что-то пару миллиардов недоплатили. И ку-ку. Говорят, бывало такое. На крайний случай фальшивки вам сделает, мама родная не отличит от своей супницы или дарохранительницы. Повезёте эту туфту с гордостью в Нетск. В Европе побывали! — Это, знаешь, вероятнее. Подложит муляжи, даже из идентичного материала, но современные. — Вот-вот! Тебе видней, — облегчённо вздохнул Стас. — Так что решайте быстрее. Когда едете? — Послезавтра утром вроде. Но улики-то вечно недостаточны! — А скверная репутация? Думаешь, пускают этого наполеоновского внучка в хорошие дома? — Ах, трудно что-то изменить, — вздохнул Самоваров. — Директор наш не однажды с Сезаром встречался и, думаю, знает о нём не меньше нашего, но тащит выставку в Европу. У него своя выгода — покрасоваться хочет. Любит очень это дело. — А если начальству стукнуть? — Начальство от Корсики в восторге. Не далее как сегодня утром прибыло в музей самолично и пинками подгоняло забивать добро в ящики. Тут не выгорит… Что же делать-то?.. Есть, впрочем, человечек один, может, он справится? Сейчас я из гуманных соображений звонить ему не стану, пусть ночью спит, а вот завтра рано-рано утречком попробую. А у тебя как дела? Хочешь, обрадую, то есть огорчу? Самоваров помолчал секунду, а потом выложил Стасу информацию про разбитого Ленина, Гормана с Пундыревым и украденные письма о бриллиантах в отливке. — Вот чёртова старуха! — рявкнул Стас. — Ничего ведь этого она мне не сказала. Мол, я не помню, три тысячи лет в коробочку с письмами не заглядывала, от кого письма — не знаю. Я уже все пункты цветмета обполканил, все статуэтки искал. Это, впрочем, ничего. Эту версию тоже со счетов не надо сбрасывать. И алкашей. Хотя на стаканах и бутылках только лапы Сентюрина и Мутызгина. Чёрт знает что. — Не переживай. Что-то ведь вырисовывается. Бриллиантщика надо искать, пока тот бриллианты ищет. Приходи, поглядишь на останки ленинской обуви. Интересно, был там мешочек с камушками или нет? В гипсе, поди, должны были отпечатки, какие-то ниточки остаться. Эх, я не сообразил прибрать, не вымели бы наши ведьмы. Вечером сегодня осколки ещё лежали… — Чего же ты мне не позвонил? — обиделся Стас. — Я тебе сразу про Сезара, а ты! — Да не сообразил я, в чём тут дело. Думал, как и всё, что шизик какой-то… А когда Аночка мне этот сказ Бажова поведала, так сразу к одной нашей искусствоведше помчался: она старушку пасла, статейки писала, воспоминания из неё выдавливала. Вот Аночка ей как-то про ботинки и рассказала… А эта, может, кому ещё… — Ну, и что искусствоведша? — спросил Стас. — Молчит, как скала. Кстати, и муж у неё — специалист по минералам, на столе у него гром-камень лежит… Стас забеспокоился: — Слушай, брат, наверное, тебе в самом деле лучше бай-бай. Заговариваться ты стал. Библиотеки до добра не доводят. Утро вечера мудренее. Пусть тебе приснится коньяк «Наполеон» и все евоные внуки. Глава 10