Но есть и хорошая новость. Кто умирает в конце сеанса? Да никто. Вот только этот нарратив. Помнишь, как пели в восьмом классе? «Если у вас нету тети, то вам ее не потерять. А если вы не живете, то вам и не, то вами и не, то вам и не умирать…» Чему бы я стал учить молодежь со дна этих прозрений? Да чему я могу научить… Смешно. Ребята, сказал бы я, мальчишки и девчонки – пока молодые, развивайте полный лотос, он очень пригодится вам в жизни. И ничего не берите в голову, кроме щебета птиц, шума ветра и плеска волн. Но и они вас не спасут. Вас предаст все, на что вы смотрите дольше двух секунд. Поэтому отпустите все. Если, конечно, можете… Но ведь молодежи такое не говорят. Потому что кто тогда купит айфон и подпишется на канал? Кто выйдет на митинг? Кто заступит на вахту? Кто закажет крафтовое пиво, сядет за штурвал и нажмет красную кнопку? Человек на земле – отнюдь не свободный испытатель реальности. Человек на земле работник. Не будем сейчас уточнять, на кого именно – это в данном контексте неважно. Важно то, что истина не только сурова. Она еще асоциальна. Слава богу, что юность человечества надежно от нее защищена. *** Выхода не было – я видел это так же отчетливо, как граф Толстой в своей «Исповеди». Будда был прав – жизнь была страданием уже потому, что за тонкой пленкой фейк-нарратива в ней не было ничего, за что можно было бы ухватиться, никакой опоры вообще. В ней был только непрерывный распад становления (или, если это звучит слишком пессимистично, становление распада); болью было все. А сам я походил на ежесекундно сливающийся в канализацию поток жидкой глины, считающий себя чотким големом на пути к успеху. То, что я переживал, уничтожало всякую возможность получать от жизни знакомые формы радости. Все рассыпалось в последовательность бессмысленных быстрых ощущений, не имеющих никакой собственной ценности. Если таким было пробуждение, о котором говорят мистики, так лучше бы я спал себе дальше – и видел сны, и зеленел среди весны… Впрочем, у Будды и его учеников были джаны. Джаны и были тем пиком, откуда становилась видна открывшаяся мне панорама. Ученики Будды видели то же самое, что я – но глубокие неколебимые абсорбции компенсировали ужас подобных прозрений. Ах, если бы я мог зависнуть во второй или третьей джане, как раньше… Стать лотосом, погруженным в озеро безграничной любви… Но на эти высоты меня брали туристом, и стандартного монашеского противоядия от инсайтов у меня не было. Окончательно добил меня большой желтый пакет, пришедший по почте от саядо Ана. Когда его привезли мне на лодку, я сперва обрадовался, решив, что монах даст мне совет, как жить дальше. Но в пакете оказалась толстенная книга в рисовой оберточной бумаге. К ней прилагалась записка: Здравствуйте, господин Федор. Будущее неясно, а смерть неизбежна – помните про это всегда. Надеюсь, что бесстрашно начатая вами сукка-випассана развивается благоприятно. Желаю вам великого мужества на этом непростом пути. Я уже говорил вам, как полезно практиковать созерцание трупов. Такая возможность есть сегодня не у всех, но переводчик помог мне подобрать весьма близкий аналог в вашей уважаемой культуре. Иногда говорят – вот труп Ивана. А вот труп Василисы. Но разве это правда? Ивана и Василисы больше нигде нет. Так чьи это тогда трупы, по-вашему? Практикуйте рьяно, истинно и в светлой памяти. Я разорвал обертку и увидел толстенный фотоальбом с названием «Братки девяностых на могильных плитах». Чего тут сказать. Ну спасибо, наставник, спасибо. Потом я позвонил нашему буддологу, чтобы узнать, что такое «сукка-випассана», хотя уже по одному звучанию все было понятно. – Это медитация прозрения без джан, – сказал тот. – Позднейшее дополнение к техникам, которым учил Будда. Считается старейшими традициями весьма рискованной и опасной. Эх, саядо Ан… Вечером я и правда начал листать присланный монахом альбом. Коренастые пацаны в одинаковых клубных пиджаках глядели из прошлого с каким-то даже, казалось, интересом – ну что там наступило? Да то же самое, сказал бы я им, все то же самое, пацаны. Человек изумляется жизни, потому что принимает за нее фальшивый коммерческий нарратив: в нулевых жили вот так, в десятых эдак, поколение перемен, поколение других перемен, Ельцин, Шмельцин, айфон, фейсбук, Путин, телеграм, вокзал, почтамт, айфон. Тренды. Шерри-бренды, как выражался Мандельштам. Но в реальности ведь никаких трендов нет. Они существуют только в свежих твитах стилистически продвинутой моркови. А в реальности – что? Шум в левом ухе, блик на окне, яйцо вот, извиняюсь, чешется. Ну или большая половая губа, если нашему грозному времени это так важно. Мысль про школу, мысль про лето, мысль про платежи. Ноет скула, скоро ужин. И все прошло, уже навсегда прошло. Это и в девяностых мерцало, и в нулевых, и сейчас есть, и в две тысячи сто тридцатых годах будет. В точности по любимой Борькиной схеме «мельница»: возникло, проявилось, исчезло, возникло, проявилось, исчезло. Так не только бизнес работает – вся реальность такая же. И как мы ни закатывай ее в гандон личного нарратива, скоро он – да-да – опять лопнет. Причем, как верно подметил Томас Элиот, not with a bang but a whimper[16]. Есть, конечно, и общие для всех нарративы – их гражданам регулярно меняют, чтобы не воняли. Но если кто долго живет, он даже циклы замечает: постирали нарративчик, прополоскали, и по новой… И все же саядо Ан был прав – созерцание заведомо мертвых урок в боевой одежде отчего-то успокаивало душу. И дело было не в банальном «мы-то живы». Глядя на могильные камни девяностых, я понимал – эти мрачные гравюры на базальте и есть пример того, чем ум заслоняет постоянный распад сущего. Мы носим перед собой черные зеркала с высеченными на них химерами, ревниво глядимся в них и не замечаем как истлевает содержащая нас секунда. Мы надеемся, что плиту увидят другие, заценят клубный пиджак и подумают – ecce homo… Ну увидят. Ну допустим, даже подумают. Но, во-первых, сразу же и забудут, как мы забываем других. А во-вторых, ведь это неправда. А что правда? Таня, я видел краем глаза в четвертой джане. Но словами ничего не ухватишь – это как суп вилкой есть. Скажу тебе только, что все без исключения в нашем мире ложь. И мы сами тоже. Вечером позвонил Ринат. – Федя, – сказал он подрагивающим голосом, – с тобой ничего странного не происходит? – Происходит, – сказал я. – Только чего тут странного? Все как раз закономерно. Вижу правду жизни как есть. – Ну и как тебе? – Мрачная она… А ты видишь? Он тяжело вздохнул. – Вижу. И Юра тоже видит. Вот попали, твою мать, так попали. Дамиана этого убить мало. – Я бы не спешил, – ответил я. – Пусть он нас сначала вытащит. Что с ним делать, потом решим. – Думаешь, он сможет? – Вся надежда. – Я опять в Сен-Тропе, – сказал Ринат. – Давай у меня на лодке встретимся, как в тот раз. Дамиана на ковер – и все подробно обсудим. *** Мы собрались в бильярдной у Рината, как в прошлый раз. И да, опять разнюхались – но если в прошлый раз это было излишеством и свинством, то теперь, после исхода лысых, в этом появилась серьезная медицинская необходимость. У Рината вообще-то сложно не разнюхаться – хоть он и твердит все время, что завязал, инфраструктура располагает. У меня на лодке есть небольшая кофейная машинка – туда засыпают зерна, а она сама делает из них несколько вариантов очень хорошего кофе. А у Рината есть такая же кокаиновая машина. Не в том смысле, что она делает кокаин из листьев коки. Нет. В нее засыпают спрессованные камни от производителя, а она выдает либо тончайший нежнейший порошок, совсем не раздражающий носоглотку, либо стерильный раствор для инъекций. Такие аппараты делает одна фирма в Швейцарии, и, в отличие от самого кокса, вещь это полностью легальная. В общем, сначала мы целый час лечились. А потом позвали Дамиана. Дамиан был нервный и бледный – видимо, понимал, что разозлил клиентов по-настоящему. Он привел с собой пожилого врача, похожего на Айболита, и буддолога – того же самого Михаила Юльевича. Кокаина в этот раз мы им не предложили. – Значит так, – сказал Дамиан. – Монахов найти до сих пор не смог – не хотят. Но ситуация не безнадежная. Я пообщался со знающими людьми в нескольких монастырях. Они говорят, все, что с вами происходит – обычные стадии прозрения. Ничего страшного. – Это если с тобой такая херня начнется, ничего страшного, – не выдержал Юра. – А я на такое не подписывался. Тебе, может быть, контракт напомнить? Пункт об ответственности сторон? Вот так. У Юры, оказывается, в контракте такой пункт был. А у меня почему-то нет. – Я не в том смысле, что это пустяк, – сказал Дамиан. – Я в том смысле, что за века и тысячелетия подобные переживания хорошо изучены буддийской мыслью. – Я бы эту буддийскую мысль тебе лично в жопу забил поганой кувалдой, – сказал Юра. – Ты же нас подставил, мудила. Причем втемную. Дамиан покорно кивнул. – Вина отчасти моя, – сказал он. – Не отрицаю. Но в джанах никакой опасности нет. Совершенно точно. А вот медитация прозрения – это несколько другое. Когда вы начали из четвертой джаны постигать непостоянство феноменов, вы со мной не советовались, можно это делать или нельзя.