– Слава богу. Тогда что? Что-то новое об аптекаре? Она подняла с пола книгу и поставила ее на место на одну из полок. – Новости вообще-то обо мне. Она застыла, не донеся еще одну книгу до полки, и взглянула на меня. – Рассказывайте. Я глубоко вдохнула, все еще не в силах поверить, что я это сделала. Я это сделала. Из всех моих выходок в Лондоне эта поразила меня больше всего. – Я подалась на программу в Кембридже вчера вечером. Глаза Гейнор тут же наполнились слезами, в них засияло отражение светильников под потолком. Она убрала книгу и положила руки мне на плечи. – Кэролайн, я так вами горжусь. Я закашлялась, в горле встал комок. Я недавно звонила Роуз, чтобы сообщить ей новости. Она расплакалась от радости, назвала меня самой смелой женщиной из всех, кого знает. Смелая. Я бы не приклеила на себя такой ярлык, пока жила в Огайо, но поняла, что Роуз была права. То, что я сделала, и в самом деле было смело – отчасти даже безумно, – но это было настоящим и верным мне подлинной. И несмотря на то, что моя жизнь теперь сильно отличалась от жизни Роуз, ее поддержка напомнила мне, что, если друзья выбирают разные пути, это нормально. Я посмотрела на Гейнор, благодаря судьбу и за эту неожиданную дружбу. Вспомнила, как первый раз вошла в этот зал: промокшая под дождем, раздавленная и потерявшаяся; я пришла к Гейнор – совершенно чужому человеку – всего лишь с флаконом в кармане. Стеклянным флаконом и вопросом. Теперь я снова стояла перед ней, почти не помня ту себя. Я все еще была раздавлена, но я столько узнала о себе, достаточно, чтобы это направило меня совсем в другую сторону. Туда, куда, как я чувствовала, я должна была пойти очень давно. – Она не по истории, магистерская программа по английской литературе, – пояснила я. – Восемнадцатый век и романтики. В курс входят всякие старинные тексты и произведения литературы, а еще методы исследования. – Я подумала, что степень по английской литературе объединит мой интерес к истории, литературе и исследованиям. – В конце я подам диссертацию, – добавила я, и мой голос слегка дрогнул на слове «диссертация». Гейнор подняла брови, и я объяснила: – Пропавший аптекарь – ее лавка, журнал, непонятные вещества, которые она использовала, – я надеюсь все это исследовать. Академический, бережный подход к тому, что я нашла. – Господи, вы уже говорите, как ученый. – Гейнор улыбнулась, а потом добавила: – По-моему, это великолепно. И вы будете так близко! Надо запланировать несколько поездок в выходные. Может, махнем на поезде в Париж? При мысли об этом у меня в животе все затрепетало. – Конечно. Программа начинается в январе, так что у нас куча времени, чтобы планировать всякое. Хоть я и не могла дождаться, когда можно будет приступить, на самом деле было хорошо, что программа начнется только через полгода. Мне предстояло несколько непростых разговоров – с родителями и Джеймсом для начала, – и нужно было обучить мою замену в семейном бизнесе, найти жилье в Кембридже; закончить оформление бумаг для раздела имущества, который я начала прошлой ночью онлайн… Словно прочитав мои мысли, Гейнор сложила руки и неуверенным голосом спросила: – Это не мое дело, но ваш муж уже знает? – Он знает, что нам какое-то время нужно пожить врозь, но не знает, что я планирую вернуться в Великобританию, пока мы разбираемся со своими жизнями. Я позвоню ему сегодня вечером, скажу, что подала документы. Еще я собиралась позвонить родителям и наконец рассказать им, что натворил Джеймс. Несколько дней назад я хотела защитить их от этих новостей, но теперь понимала, как это было неразумно. Гейнор и Роуз напомнили мне о том, как важно окружать себя теми, кто поддержит и подбодрит меня и мои желания. Такой поддержки у меня не было слишком давно, и я была готова заново ее потребовать. Гейнор снова принялась расставлять книги по полкам, поглядывая на меня. – А на сколько рассчитана программа? – спросила она. – Девять месяцев. Девять месяцев, столько же, сколько я отчаянно хотела вынашивать ребенка. Я улыбнулась, оценив иронию. Ребенок мог и не появиться в ближайшем будущем, но его место заняло нечто другое – давно утраченная мечта. Попрощавшись с Гейнор, я спустилась на второй этаж. Я надеялась, она не заметит, как я сворачиваю в читальный зал гуманитарных наук. Признаюсь, в тот момент мне хотелось от нее сбежать. Для этого дела я хотела остаться одна, подальше от любопытных глаз, какими бы доброжелательными они ни были. Я подошла к одному из библиотечных компьютеров в глубине зала. Всего несколько дней назад мы с Гейнор вместе сидели за таким же компьютером наверху, и я не забыла основы навигации по поисковой системе библиотеки. Я открыла главную страницу Британской библиотеки и нажала поиск по основному каталогу. Потом перешла к оцифрованным газетным статьям, где мы с Гейнор безуспешно пытались отыскать что-нибудь об аптекаре-убийце. Впереди у меня был целый день, и я предполагала задержаться здесь надолго. Я уселась на стул, подвернула под себя одну ногу и открыла блокнот. Кто такая Элайза Фэннинг? Этот вопрос, единственный, я записала две ночи назад. В строке поиска по Британскому архиву газет я напечатала два слова: Элайза Фэннинг. Потом нажала ввод. На экране тут же появились несколько записей. Я быстро их пробежала, но только одна – в самом верху страницы – была подходящей на вид. Я открыла статью, и, поскольку она была оцифрована, мне тут же выдали полный текст. Статья была напечатана летом 1802 года в газете «Брайтон Пресс». Я открыла еще одну вкладку в браузере, поискала Брайтон и выяснила, что это город на южном побережье Англии, в паре часов езды от Лондона. Заголовок гласил: «Элайза Пеппер, урожденная Фэннинг, единственная наследница лавки чародейских книг своего мужа». Далее в статье говорилось, что двадцатидвухлетняя Элайза Пеппер, родившаяся в Суиндоне, но жившая на окраине Брайтона с 1791 года, унаследовала после смерти мужа все его имущество, включая невероятно популярную книжную лавку на северной оконечности города. Лавка предлагала широкий выбор книг по магии и оккультизму, и посетители регулярно съезжались со всех частей континента в поисках средств и лекарств от самых необычных хворей. Согласно статье, к несчастью, мистер Том Пеппер сам не смог создать противоядие от своей болезни, он, судя по всему, слег с плевритом. Его жена, Элайза, заботилась о нем в одиночку, пока его не постиг безвременный конец. Но в память о жизни и успехе мистера Пеппера в лавке состоялся прием – его посетили сотни людей, чтобы отдать дань уважения. После мероприятия небольшая группа репортеров взяла у миссис Пеппер интервью о том, намерена ли она продолжить работу лавки. Она заверила собравшихся, что лавка останется открытой. «Мы с Томом оба обязаны жизнями искусству чародейства», – сказала она, прежде чем пояснить, что много лет назад, в Лондоне, собственноручно приготовленный магический состав спас ей жизнь. «Я была еще ребенком, то была моя первая настойка, но я рискнула жизнью ради близкого друга, который по сию пору поддерживает меня и дает советы». Еще миссис Пеппер добавила: «Возможно, дело было в молодости, но я ни мгновения не боялась, когда передо мной встала смерть. Мне показалось, что голубой чародейский флакон лихорадит мне кожу, и, когда я проглотила настойку, ее жар оказался так силен, что ледяные глубины стали желанным отдыхом». В статье говорилось, что репортеры стали расспрашивать ее по этому поводу. «Ледяные глубины? Просим, миссис Пеппер, объясните», – попросил один из них. Но Элайза лишь поблагодарила всех, что уделили ей время, и твердо сказала, что ее ждут дома. Потом она протянула руки, взяла за руки двоих своих малолетних детей – мальчика и девочку, близнецов четырех лет – и скрылась с ними в лавке своего покойного мужа, Блэкфрайерской лавке чародейских книг и безделушек. Я вышла из Британской библиотеки меньше чем через час после прихода. Полуденное солнце надо мной светило жарко и ясно. Я купила бутылку воды у уличного торговца и устроилась на скамейке в тени вяза, прикидывая, как лучше провести остаток дня. Я собиралась пробыть в библиотеке до вечера, но нашла то, что искала, почти сразу. Теперь я понимала, что с моста прыгнула не аптекарь. То была ее юная подруга, Элайза Фэннинг. Это объясняло, как аптекарь оставила запись в журнале двенадцатого февраля. Дело было в том, что вопреки уверенности полиции аптекарь не погибла. Но не погибла и Элайза; то ли благодаря настойке, то ли по чистому везению девочка выжила после прыжка. Но статья об Элайзе проясняла не все. Там не объяснялось, почему состав настойки был неизвестен аптекарю или откуда полиции вообще было известно о существовании Элайзы. В статье не говорилось, разделяла ли аптекарь веру Элайзы в действенность магии или повлияла ли эта вера на отношения Элайзы и аптекаря. И я по-прежнему не знала, как звали аптекаря. Было еще нечто будоражащее в участии юной Элайзы в этих событиях. Роль, которую она сыграла в жизни и смерти аптекаря, была окутана тайной; она лишь открыла репортерам, что «рискнула жизнью ради близкого друга», того, кто все еще «давал ей советы». Означало ли это, что аптекарь прожила еще десяток лет и уехала из Лондона к Элайзе в Брайтон? Или Элайза говорила о другом – возможно, о призраке аптекаря? Я никогда этого не узнаю. Возможно, я по крупицам соберу больше информации об этих недостающих деталях, когда примусь за исследование и вернусь в лавку с нормальным освещением и командой историков и других ученых. Без сомнения, в той крохотной комнатке таилась масса возможностей для исследования. Но такие вопросы – особенно о сложных, таинственных взаимоотношениях двух женщин – вряд ли отыщутся в старых газетах или документах. История не отражает тонкости отношений между женщинами, их не раскроешь. Сидя под вязом, слушая щебетанье жаворонков где-то у себя над головой, я размышляла о том, что, узнав правду об Элайзе, не пошла наверх, чтобы рассказать обо всем Гейнор. Я не назвала ей имя той, кто на самом деле прыгнула с моста 11 февраля 1791 года и выжила. Гейнор полагала, что с моста, совершив самоубийство, спрыгнула женщина-аптекарь. Дело было не столько в том, что я считала необходимым скрыть это от Гейнор, сколько в том, что я ощущала желание защитить историю Элайзы. Несмотря на то что я собиралась и дальше изучать лавку аптекаря и дело ее жизни, мне нужно было сохранить Элайзу для себя – мою единственную тайну. Если бы я поделилась правдой – о том, что Элайза, а не аптекарь спрыгнула с моста, – это, возможно, вывело бы мою диссертацию на первые страницы академических журналов, но я не хотела признания. Элайза была всего лишь ребенком, но, как я, оказалась в поворотной точке своей жизни. И, как я, сжала пальцами голубой флакон, нависла над ледяными неприветливыми глубинами… а потом прыгнула. Сидя на скамье у библиотеки, я вытащила из сумки блокнот, но вернулась к началу, пролистав заметки об аптекаре. Перечитала первоначальное расписание, которое спланировала для нас с Джеймсом. Почерк мой в те дни был петлистым и причудливым, перемежался сердечками. Всего несколько дней назад меня тошнило при виде этого расписания, и я не хотела видеть то, что мы с Джеймсом собирались осмотреть вместе. Теперь мне было любопытно увидеть то, о чем я так долго мечтала: Тауэр, Музей Виктории и Альберта, Вестминстер. Мысль о том, чтобы побывать там одной, уже не казалась такой пресной, как несколько дней назад, и я поняла, что мне не терпится начать. К тому же я была уверена, что куда-то меня с радостью возьмется сопровождать Гейнор. Но музеи могли подождать до завтра. Сегодня мне нужно было сделать нечто иное. Я доехала на метро от библиотеки до станции «Блэкфрайерс». Выйдя из поезда, я направилась к мосту Миллениум, пешком вдоль берега реки. Река справа от меня спокойно бежала по своему исхоженному пути. Какое-то время я шла вдоль каменной ограды высотой по колено, потом заметила бетонные ступеньки, спускавшиеся к реке. То были те же ступеньки, по которым я спустилась несколько дней назад, прямо перед занятием по мадларкингу. Я сошла на берег, осторожно двинулась дальше, по гладким, круглым речным камням. Меня поразила тишина, как и в первый раз, когда я здесь была. Я была благодарна за то, что никто не бродил по камням – ни туристы, ни дети, ни мадларкеры. Открыв сумку, я вынула голубой флакон; тот самый, в котором, как я теперь знала, находилась чародейская настойка Элайзы. Она спасла ее и каким-то непостижимым образом сделала то же самое со мной. Согласно журналу аптекаря, содержимым этого флакона двести лет назад был «неизвестный состав». Неизвестность когда-то была мне неприятна, но теперь я понимала, что в ней есть возможность. Есть волнение. Судя по всему, Элайза считала точно так же. Для нас обеих флакон означал конец одного поиска и начало другого; он был перекрестком, прощанием с тайной и болью ради принятия правды – принятия магии. Магии, с ее зачаровывающим, непреодолимым притяжением, как в сказке. Флакон выглядел точно так же, как когда я его нашла, только был чуть чище и покрыт моими отпечатками. Я провела по медведю подушечкой большого пальца, думая обо всем, чему меня научил этот флакон: тому, что самая тяжелая правда никогда не лежит на поверхности. Ее нужно вытаскивать, подносить к свету и отмывать дочиста. Краем глаза я заметила движение: пара женщин вдали у реки, движется ко мне. Наверное, они спустились по другой лестнице. Я не обратила на них внимания, приготовившись к последнему, что мне предстояло. Я прижала флакон к груди. Элайза, должно быть, сделала то же, стоя на Блэкфрайерском мосту, неподалеку отсюда. Подняв флакон над головой, я изо всех сил бросила его в сторону реки. Посмотрела, как он описал дугу над водой, потом с мягким всплеском ушел в глубины Темзы. От него разошелся один круг, а потом его поглотила низкая волна. Флакон Элайзы. Мой флакон. Наш флакон. Правда о нем останется единственной тайной, которой я не стану делиться. Я вспомнила слова Альфа Холостяка, сказанные на занятии по мадларкингу, о том, что найти что-то у реки – это судьба. Тогда я в это не верила, но теперь знала: то, что я наткнулась на голубой флакон, было судьбой – поворотной точкой в моей жизни. Шагнув на бетонные ступеньки на обратном пути наверх, я еще раз взглянула вверх по течению, в сторону двух женщин. На этом участке река долго текла прямо, и они должны были подойти ко мне ближе. Но, осмотрев окрестности, я нахмурилась, а потом улыбнулась своему разыгравшемуся воображению. Должно быть, зрение сыграло со мной шутку, потому что никаких женщин нигде не было. Аптека ядов Неллы Клэвинджер