Но прежде, чем он ответил, я подняла флакон и посмотрела на свет. Слава богу, он не был пуст – даже половины не выпил. Но все-таки он сделал полный глоток? – Джеймс, оно же токсичное, твою мать! В ответ он подтянул колени еще ближе к груди. – Я не знал, – пробормотал он. Это было так жалко, мне хотелось ползать по полу рядом с ним и извиняться, хотя я ничего плохого не сделала. Внезапно раздался стук в дверь. – «Скорая», – произнес низкий мужской голос. Следующие несколько минут прошли как в тумане, мне велели постоять в сторонке, пока парамедики оценивали состояние Джеймса. Вместе с парой только что явившихся гостиничных служащих в номере было, наверное, человек десять, сплошная карусель встревоженных лиц. Со мной рядом остановилась женщина в темно-синей опрятной униформе – на блузке у нее было вышито La Grande, – предложила чаю, печенья, даже поднос с сэндвичами. Я от всего отказалась, пытаясь вместо этого вслушаться в сильный британский акцент, перелетавший по комнате, пока все старались что-то сделать для моего мужа. Ему задавали вопрос за вопросом, но разобрать я смогла только некоторые. Медики вынули из большого холщового мешка оборудование: кислородную маску, тонометр и стетоскоп. Гостиничная ванная вскоре стала походить на травмпункт, и при виде оборудования мне будто пощечину дали: я впервые задумалась о том, не идет ли речь о жизни и смерти Джеймса. Нет, покачала я головой, даже не начинай. Этого не будет. Они не допустят. Улетая в Лондон без Джеймса на нашу «годовщину», я предполагала, что переживу какое-то эмоциональное потрясение, но не такое. Теперь, когда мои собственные раны были еще совсем свежими, мне внезапно пришлось отчаянно надеяться, что Джеймс не умрет на полу ванной у меня на глазах, пусть у меня и было мимолетное, темное желание кого-нибудь убить после того, как я узнала о его романе. Джеймс сказал медикам про эвкалиптовое масло, и один из них поднял флакон, посмотреть, сколько осталось, так же, как я раньше. – Флакон на сорок миллилитров, – сказал он авторитетным тоном. – Сколько вы приняли? – Всего глоток, – пробормотал Джеймс, пока кто-то светил ему фонариком в глаза. Один из парамедиков повторил его слова в сотовый, который держал возле уха. – Гипотензия, да. Обильная рвота. Кровь, да. Ни алкоголя, ни других лекарств. Все на мгновение замолчали, и я предположила, что кто-то на другом конце вводит данные в базу, чтобы, возможно, определить неотложные меры лечения. – Как давно вы его приняли? – спросил Джеймса парамедик, удерживавший возле его лица кислородную маску. Он пожал плечами, но по его глазам я видела, что он в ужасе, растерян и даже сейчас задыхается. – Два с половиной – три часа назад, – произнесла я. Все повернулись ко мне, как будто впервые заметили мое присутствие. – Вы были с ним, когда он его выпил? Я кивнула. – Масло принадлежит вам? Я снова кивнула. – Так, ладно, – парамедик повернулся к Джеймсу. – Поедете с нами. – В больницу? – пробормотал Джеймс, чуть отрывая голову от пола. Зная Джеймса, я понимала, что он хочет это одолеть, волшебным образом выздороветь, убедить всех, что с ним все будет в порядке, если ему просто дадут пару минут. – Да, в больницу, – подтвердил парамедик. – Риск судорог в настоящее время уже, скорее всего, позади, но через несколько часов после употребления может наступить угнетение центральной нервной системы и, вероятно, отсроченное появление более серьезных симптомов. – Медик повернулся ко мне. – Очень опасная штука, – сказал он, поднимая флакон. – Если у вас есть дети, советую его вообще выбросить. Я не впервые имею дело со случайным проглатыванием этой дряни. Как будто я и без того не чувствовала себя достаточно виноватой и бездетной. – Мистер Парсуэлл. – Один из парамедиков в ванной ухватил Джеймса за плечо. – Мистер Парсуэлл, сэр, не отключайтесь, – повторил он напряженным голосом. Я рванулась в ванную и увидела, что голова Джеймса свесилась на сторону, а глаза закатились. Он был без сознания. Я бросилась к нему, но меня удержала пара рук. Мгновенно началась суета: неразборчивые сообщения по рации, визг стали, когда в номер из коридора завезли каталку. Несколько человек подняли моего мужа с пола, его руки повисли по обе стороны тела. Я начала плакать, персонал гостиницы вышел в коридор, чтобы освободить место; даже они казались испуганными, а женщина в темно-синем костюме немножко дрожала, одергивая униформу. Когда хорошо обученные парамедики быстро переложили Джеймса на каталку и вывезли из ванной, в комнате повисла сдержанная тишина. Джеймса покатили к лифтам. За несколько секунд номер опустел, остались только я и единственный медик. Он только что говорил по телефону в углу, возле окна. Теперь он опустился возле стола на колени и расстегнул передний карман большой холщовой сумки. – Я могу поехать с ним на «Скорой»? – спросила я сквозь слезы, уже направившись к двери. – Да, вы можете поехать с нами, мэм. Меня это отчасти утешило, хотя было в его холодном тоне что-то тревожное, как и в том, что он, казалось, не решался смотреть мне в глаза. И тут у меня перехватило дыхание. Возле сумки медика я увидела свой блокнот, который раскрылся на моих утренних заметках. – Это я возьму с собой, – сказал медик, поднимая блокнот с пола. – В больнице нас ждут двое полицейских. Они бы хотели кое-что с вами обсудить. – П-полицейских? – заикаясь, выговорила я. – Я не понимаю… Медик сурово на меня взглянул. Потом твердо указал на надпись моим почерком у верхнего края страницы: «Количество неядовитого вещества, необходимое, чтобы убить». 25. Элайза. 11 февраля 1791 года Нелла собиралась уйти на час, и я была в ужасе, когда она вернулась раньше, чем прошла половина. Мне хватило времени найти и смешать составляющие Настойки для отвращения неудачи, но убрать за собой и вернуть флаконы на полки я не успела. Войдя в лавку, Нелла застала меня с грязными руками и двумя кружками горячего питья, которые служили всего лишь маскировкой, как она меня и учила, – что-то, чтобы показать ей, если она вернется раньше, потому что я не хотела, чтобы она знала, что я использовала ее флаконы для попытки чародейства. Горячее питье должно было ее обмануть, поэтому я невольно чувствовала себя почти как Фредерик, который тоже смешивал настойки у Неллы за спиной. Только он хотел использовать их против нее, а я не желала ей зла. Казалось, Неллу что-то тревожит, и, несмотря на беспорядок, она рассердилась на меня не так сильно, как я ожидала. Она, задыхаясь, сказала, что я должна немедленно уйти, и умоляла меня вернуться в дом Эмвеллов. Неважно. Работа моя была почти закончена. Всего за мгновение до того, как она вошла, я разлила свежесмешанное зелье по двум флаконам, которые нашла среди пустой посуды на рабочем столе. Я подумала, что разумнее будет приготовить два флакона на случай, если один упадет и разобьется. Флаконы, высотой всего дюйма четыре, были совершенно одинаковыми, если не считать цвета. Один был цвета мягкого дневного света – бледно-прозрачно-голубой, – а второй – пастельный, цвета розы. Я дважды, трижды проверила: на флаконах не было ничего, кроме изображения медведя, – никаких слов. Сейчас они оба лежали у меня под платьем на груди. Нелла, казалось, с облегчением вздохнула, когда я согласилась покориться ее желанию и уйти из лавки. Но я не собиралась сразу возвращаться в дом Эмвеллов, как она полагала. Согласно книге чародейства, настойка должна была созревать шестьдесят четыре минуты, а я закончила ее смешивать только четыре минуты назад, ровно в час дня. По этой причине я не могла пойти в дом Эмвеллов. Не сейчас. Я предложила убрать за собой, но Нелла покачала головой, сказав, что с учетом положения вещей это занятие бесполезное. Я не была уверена, что она имеет в виду, просто прижала руку к груди, где лежали флаконы. Вскоре, надеялась я, все вернется к обычному ходу вещей. Через несколько недель госпожа возвратится из Нориджа, и мы сможем снова проводить долгие уютные дни вместе у нее в гостиной, совсем освободившись от мистера Эмвелла – в любом виде. Так что мы с Неллой расстались во второй раз за два дня. Я не сомневалась, что теперь больше ее не увижу. Она не хотела, чтобы я оставалась в лавке, и, сработает чародейская настойка или нет, возвращаться было бы неразумно. Несмотря на прощание с моей недавно обретенной подругой, на сердце у меня было легко – флаконы холодили мне кожу и были исполнены возможностей, – и я не так печалилась, как когда мы попрощались в прошлый раз. Я не плакала, и даже Нелла казалась отстраненной, словно ее сердце тоже не так болело. Мы обнялись в последний раз, и я посмотрела на часы у Неллы за спиной. Прошло восемь минут. Я сунула чародейскую книгу Тома Пеппера во внутренний карман платья. Хотя настойка была уже смешана и в книге мне теперь не было нужды, я не могла расстаться с его подарком. И я собиралась когда-нибудь – очень скоро – вернуться в его лавку. Возможно, мы могли бы открыть книгу и вместе испробовать еще одно заклинание или два. От этой мысли у меня закололо кончики пальцев. Я не могла вернуться в дом Эмвеллов с настойкой еще час, но все равно пошла на запад, потому что дорога к дому Эмвеллов вела меня мимо еще одного места, которое мне хотелось увидеть: дома леди Кларенс. Поступать к ней в услужение мне не было никакого интереса, но любопытство мое подстегивало неведомое место, где лорд Кларенс нашел свою смерть. Я пошла к невероятному собору Святого Павла, а потом свернула на Картер-лейн, где, по словам леди Кларенс, она и жила. Передо мной открылись полдюжины террасных домов, одинаковых с виду, и в любой другой день я бы не догадалась, какой из них принадлежит семейству Кларенсов. Но сегодня было иначе: вокруг дома на дальнем конце улицы, как пчелы вокруг горшка с медом, роились люди и стоял гул тяжелых разговоров. Чутье подсказало мне, что это дом Кларенсов – и что-то в нем не так. Я оцепенела, боясь подойти ближе. Стоя за живой изгородью, я наблюдала за происходящим. В самом деле, вокруг крутилось человек двадцать, а то и больше, половина – констебли в темно-синих сюртуках. Леди Кларенс нигде не было видно. Я покачала головой, не понимая, в чем причина такого оживления. Я же видела вчера вечером, что леди Кларенс вернула банку Нелле. Она никак не дала понять, что в доме неладно, и самой большой ее заботой было то, что горничная внезапно ее покинула. Если ее заподозрили в преступлении, она бы об этом сказала. Неужели в доме случилось что-то еще? Я набралась храбрости, и мне тут же пришла в голову мысль: зайду в дом, сделаю вид, что меня заинтересовало место у леди Кларенс, и, возможно, узнаю, почему тут столько посетителей и столько констеблей. Я вышла из-за куста и спокойно пошла к дому, словно не зная, что здесь умер человек, жертва яда, который я приготовила своими руками. У входа в дом стояли несколько мужчин. Когда я подошла к крыльцу, до меня долетел обрывок их тихого разговора. – Он в гостиной… идите немедленно… – …изображение на флаконе совпадает с восковым оттиском горничной, точь-в-точь… Внезапно кожа моя увлажнилась от пота, и один из флаконов провалился глубже под платье. Я медленно шагала по ступенькам, держа в уме притворный повод прийти в дом Кларенсов. Неважно, что я увижу или услышу, забываться нельзя. Я приблизилась к парадной двери. Никто не обратил на меня внимания, все были заняты беседой. – …сообщают о других смертях, похожей природы… – …возможно, серийный убийца… Я споткнулась, зацепившись ногой за ногу, и стала падать ничком. Меня подхватили две руки, и констебль со шрамом на левой щеке поставил меня на ноги. – Леди Кларенс, – выдохнула я. – Я пришла поговорить с ней. Он нахмурился: – С какой целью? Я помолчала, в голове у меня беспорядочно кружились травы, имена и даты, как на странице из журнала Неллы. «Серийный убийца». Эти слова эхом отзывались у меня в мозгу, словно кто-то шептал их у меня за спиной. Перед глазами у меня блеснул яркий свет, и я побоялась, что сейчас упаду на пол, но констебль меня не отпускал. – Горничная… – выговорила я. – Я пришла поговорить с ней о месте горничной. Он склонил голову набок, все еще хмурясь.