– И теперь я вдова богатого человека, я ни в чем никогда не буду нуждаться, кроме того, чего я хочу больше всего на свете, – ребенка. Как горько даже произносить это! У меня никогда не будет детей, Нелла, никогда! Это я могла понять. Но кое-что в ее истории начало очень меня беспокоить. – Вы сказали, что его брат, врач, первым к нему подошел? Она кивнула. – Да, добрый человек. Он объявил, что мой муж мертв, не прошло и пяти минут с тех пор, как мисс Беркуэлл в безумном страхе вбежала в столовую. – И его не обеспокоил пустой бокал, стоявший рядом с креслом? Леди Кларенс уверенно покачала головой. – Он спросил о бокале, и мисс Беркуэлл немедленно заявила, что это ее бокал. Она сказала, что они были в библиотеке, мой муж хотел показать ей недавно приобретенный гобелен, поскольку ее в последнее время заинтересовали предметы текстильного искусства. И едва ли она могла открыть, что он пил из ее бокала, так ведь? Иначе стало бы ясно, что они не просто наслаждались искусством. – А банка? – спросила я. – Вы ее где-то спрятали или уничтожили? – Да. Моя горничная убрала ее на полку в дальней глубине погреба. Копаться там может прийти в голову только кухарке. Я избавлюсь от банки, как только смогу украдкой выйти. Возможно, сегодня вечером. Я выдохнула с облегчением, благодарная за то, что сосуд остался спрятан. Но даже если бы его нашли, не все было бы потеряно; именно поэтому все банки и флаконы в моей лавке были гладкими, не считая выгравированного медведя. – Хотя ее и нельзя связать со мной, – настойчиво произнесла я, – лучше сейчас же от нее избавиться. – Конечно, – покорно ответила она. – Как бы то ни было, мне показалось любопытным, что вы делаете на банках гравировки. Она аккуратно вытерла нос, собралась. Строгие манеры, которых придерживаешься всю жизнь, не забываются в одночасье. – Всего лишь маленький медведь, – сказала я, указывая на баночку на ближайшей полке. – Вроде этого. Банки с виду так похожи. Представьте, если кто-то капнет из неверной бутылочки и не тот человек… Я осеклась, устыдившись того, что едва не сорвалось у меня с языка, учитывая, что за историю она только что рассказала. Но она, казалось, не заметила этого. Нахмурившись, она подошла к полке и покачала головой. – На моей банке был этот значок, но было что-то еще. – Она подняла банку и повернула ее другим боком. – Нет, эти другие. У моей было что-то на обороте. Слова, я уверена. По животу у меня раскатился тихий рокот, и я нервно рассмеялась. – Нет, вы, должно быть, ошибаетесь. Какие слова я отважусь написать на банке с ядом? – Уверяю вас, – сказала леди Кларенс. – На ней было что-то написано. Неровные буквы, как будто их нацарапали по глине вручную. – Возможно, просто царапины? Или грязь, пустое, – предположила я, и давление у меня в животе подкатило к груди. – Нет, – настаивала она, теперь в ее голосе звучало раздражение. – Я могу узнать слова, когда их увижу. Она бросила на меня гневный взгляд и поставила банку обратно на полку. Я слушала ее слова, но слышала их не полностью; тук-тук-тук звучало слишком громко, и история, которую только что поведала мне леди Кларенс, уже не казалась только ее бедой. Словно сама отпив из хрустального бокала со шпанской мушкой, я подавилась именем: – Элайза. Память моя начала проясняться. Вчера днем, незадолго до прихода леди Кларенс, Элайза выбрала банку, куда пересыпать порошок. Я не обратила на банку ни малейшего внимания, потому что все они, стоявшие в пределах досягаемости, были помечены только значком с медведем, и больше ничем. Только те, что стояли в глубине материнского шкафа, были другими. – Элайза, да, где она сегодня? – спросила леди Кларенс, не подозревая, какая буря зарождается во мне. – Я должна немедленно ее отыскать, – задохнулась я. – Шкаф… Но я не могла больше сказать ни слова, тем более не могла объясняться с леди Кларенс, потому что не могла думать ни о чем, кроме того, чтобы спешить на Уорик-лейн, к дому Эмвеллов. О, как я молилась, чтобы она оказалась там! – А вы, – обратилась я к леди Кларенс, – ступайте, сейчас же! Немедленно заберите банку и отнесите ее… – У вас глаза, как у зверя! – вскрикнула она. – Что стряслось? Но я уже выходила за дверь, и она последовала за мной. Шагнув на улицу, я не почувствовала ни холода на коже, ни того, как туго башмаки обхватывают мои распухшие лодыжки. Впереди снялась с места стайка птиц – даже они меня боялись. В какой-то момент леди Кларенс пошла своей дорогой – я надеялась, что за банкой. Я продолжала свой путь, промчалась по Ладгейт-стрит, надо мной вырос собор. Дом Эмвелов был уже очень близко, всего в паре кварталов. Приближаясь к повороту на Уорик-лейн, я увидела маленькую закутанную фигурку на скамье возле кладбища. Меня что, обманывают глаза? Сердце у меня зашлось, когда я заметила, как легко, играючи эта загадочная фигурка переворачивает страницы книги, лежавшей у нее на коленях. Я была недалеко от дома Эмвеллов; вполне имелась возможность в любой момент встретить Элайзу. Надежды мои вскоре оправдались: это, без сомнения, была она. Часа не прошло, как я страшилась, что девочка может терзаться страхом и унынием, но, казалось, это вовсе не так. Чем ближе я подходила, тем яснее видела, что у читающей девочки на лице улыбка, свежая и ясная, как цветок. – Элайза! – крикнула я, когда нас разделяло лишь несколько шагов. Она обернулась ко мне. Ее улыбка погасла, она прижала книгу к груди – это была не та книга, что ей дала я. Эта была меньше, и обложка у нее была светлее. – Элайза, послушай меня, это очень срочно. Я потянулась к ней, неуверенно ее обняла, но она осталась в моих объятиях неподвижна. В ней было что-то странное; она не была рада меня видеть. Утром я хотела стать ее далеким воспоминанием, но сейчас меня все это обижало. А что насчет ее только что погасшей улыбки? Что с ней произошло за это время, что она пребывала в таком блаженном состоянии? – Ты должна вернуться со мной в лавку, дитя, потому что мне нужно кое-что тебе показать, – вообще-то, мне нужно было, чтобы она мне показала, из какого точно шкафа взяла банку. Взгляд у нее был пустой, нечитаемый, но слова – нет. – Вы меня прогнали. Не помните? – Я помню, но еще я помню, что сказала тебе, как боюсь, что должно случиться нечто ужасное, и оно случилось. Я хочу тебе обо всем рассказать, но… – я взглянула на шедшего мимо мужчину и понизила голос, – не могу сделать этого здесь. Идем со мной, сейчас же, мне нужна твоя помощь. Она еще крепче прижала к груди книгу. – Да, хорошо, – пробормотала она, глядя на темные тучи, собиравшиеся над головой. Мы пошли обратно в лавку, Элайза молча шагала рядом со мной, и я чувствовала, что она не только растерялась из-за того, как я ее увела, но и раздражена, что я отвлекла ее от того, чем она была занята минуту назад. Мы приближались к лавке, и я надеялась найти там леди Кларенс, возвратившуюся с проклятой банкой в руках – и если мы застанем ее, то вопросы к Элайзе будут не нужны. Но я ведь не могла снова отправить ее прочь так скоро? Это не имело значения, потому что в лавке было пусто, и леди Кларенс еще не вернулась. Я присела к столу, делая вид, что спокойна, и не стала терять время попусту. – Ты помнишь, как пересыпала порошок леди Кларенс в банку? – Да, мэм, – быстро ответила Элайза, аккуратно сложив руки на коленях, словно мы были чужими людьми. – Как вы и сказали, я взяла в шкафу банку подходящего размера. – Покажи, – сказала я, и мой голос дрогнул. Шаг, другой, третий – я последовала за Элайзой в другой конец комнаты, а она опустилась на колени, открыла нижнюю дверцу и засунулась внутрь всем своим маленьким тельцем. Она потянулась в самую глубину шкафа, и я схватилась за живот, опасаясь, что меня сейчас вырвет. – Вот там, – сказала она искаженным от эха в пустом деревянном шкафу голосом. – Там, по-моему, была еще одна такая же… Я закрыла глаза, во мне в конце концов поднялся ужас, охвативший мое горло и язык. Потому что шкаф, в который по пояс залезла Элайза, была полон вещей моей матери, в том числе и сокровищ, с которыми я не могла расстаться, старых лекарств, которые мне были не нужны, и, да, ужасное, заставляющее вздрогнуть, да, нескольких старых банок, на которых, я точно знала, был выгравирован адрес ее когда-то респектабельной аптечной лавки. Адрес этой самой лавки, которая уже давно не была респектабельной. Хрупкое тело Элайзы выскользнуло из шкафа, в руках у нее была кремовая банка – дюйма четыре в высоту, одна из пары, с выгравированным вручную «3, Медвежий переулок» на обороте. Элайзе не нужно было ничего говорить, я знала, что такая же банка стоит в погребе величественного дома леди Кларенс. В горле поднялся знакомый кислый комок, и я оперлась о шкаф, чтобы устоять на ногах. – Вот такая, – сказала Элайза, почти шепотом, опустив глаза. – Та, куда я насыпала порошок, была точно такая же. – Она медленно, отважно подняла на меня глаза. – Я что-то сделала не так, Нелла? Хотя у меня и чесались руки ее удавить, откуда девочке было знать? Случилась чудовищная ошибка – в комнате было полно полок, и разве не сама я была виновата, что попросила ее найти сосуд? Разве не сама я была виновата, что привела девочку в лавку с ядами? Поэтому я подавила в себе желание дать ей пощечину и вместо этого обняла ее. – Ты не прочла, что было на банке, дитя? Ты не видела, что на ней слова? Она заплакала, задыхаясь и давясь слезами. – Они не были похожи на слова, – икая, произнесла она. – Видите, просто несколько случайных царапин. Я даже толком не могу прочесть, что здесь написано. И она была права, оттиск был старым, едва различимым, но тем не менее все это оставалось ее чудовищным просчетом. – Но ты же отличишь слова от картинки? – спросила я. Она тихонько кивнула. – О, я так виновата, Нелла! Что тут написано? – Она прищурилась, пытаясь прочесть слова на банке. Я медленно обвела выцветшие очертания слов, провела пальцем по плоским завиткам «3» и буквы «М». – Три М… – Она замолчала, задумавшись. – Три Малый переулок. Поставила банку и упала мне в объятия. – Сможете ли вы меня простить, Нелла? – Ее плечи ходили ходуном, она безудержно рыдала, роняя слезы на пол. – Если вас арестуют, я буду виновата! – выдавила она, задыхаясь. – Тише, – прошептала я. – Тише. И, качая ее взад-вперед, взад-вперед, вспомнила малышку Беатрис. Я закрыла глаза, положила подбородок на макушку Элайзы и подумала о том, как моя мать делала то же самое, когда всерьез заболела; как она утешала меня, когда я уверилась, что ее конец близок. Я так плакала, уткнувшись лицом ей в шею.