Она заметила, как заблестели глаза маркиза, стоило ему увидеть старшую дочь графа. Элен только исполнилось шестнадцать, и все вокруг твердили, что второй такой красавицы не найти в целой Франции. От отца она унаследовала кожу матовой белизны, синие глаза под черными, как перо ворона, бровями, и мелкие, очень ровные и блестящие зубки. От матери – осанку королевы и улыбку, полную значительности. Правда, улыбалась она редко. В отличие от ребячливой Беатрис, Элен как будто родилась с выражением надменного спокойствия на лице. Казалось, ничто не может вывести ее из себя. Никто лучше Николь не знал, как обманчиво это выражение. За несколько лет службы она так и не научилась предсказывать вспышки гнева своей хозяйки. Ледяная королева, что мечет иглы сосулек в нерадивых подданных – вот кого напоминала в ярости Элен де Вержи. В супруги ей был выбран Шарль, сын барона Анри де Суи. Брак сулил выгоду обоим семействам, обещая принести одному – новые земли, другому – поддержку при дворе. Будущего мужа Элен не видела ни разу в жизни, но жених и невеста обменялись портретами. С картины застенчиво улыбался красивый хрупкий юноша лет семнадцати. Беатрис посмеивалась над сестрой, твердя, что ждет не дождется свадьбы – тогда-то они узнают, как сильно художник польстил жениху. Для торжественного ужина Элен выбрала синее платье, подчеркивающее нежность ее кожи. Вырез лифа открывал лилейно-белую грудь и узкую тень ложбинки, в которую стекала жемчужная капля на серебряной цепочке. – Ваши дочери очаровательны, – не преминул заметить гость, обращаясь к графине. – Их присутствие украсило бы и королевский двор. И надолго задержал взгляд на Элен. Та сидела, скромно опустив глаза. Жан Лоран де Мортемар облизнул губы и громогласно потребовал еще вина. В очередной раз вбежав в кухню с подносом, Николь едва не столкнулась с лекарем. Венсан Бонне отливал из каждой бутыли по ложке вина, добавлял несколько капель из темного пузырька и тщательно принюхивался. Рядом с ним неотступно держались двое из свиты маркиза. С Жаном Лораном де Мортемаром прибыло всего шесть человек. Сам маркиз – в карете, а его маленький отряд – верхом, под предводительством костлявого бородатого мужчины, наводившего страх на Николь. Маркиз обращался к нему «Андрэ». Увидев гостей, Николь с первого взгляда поняла, что простыми слугами здесь и не пахнет. Приехавшие держались особняком, ни с кем из местных без лишней надобности не заговаривали. Под неброскими плащами каждый из них прятал на поясе короткий меч. Николь от природы была наблюдательна: она отметила и мечи, и военную выправку, и уверенную посадку в седле. Шестеро слуг – совсем немного для дальнего путешествия, но шестеро воинов – не так уж мало. – Забирайте, – кратко скомандовал лекарь, кивнув на бутылки. – Ты уверен? – один из сопровождающих впервые разомкнул губы. – Проверил на совесть? Лучше повтори еще раз. Венсан Бонне задержал на нем тяжелый взгляд. – Этого достаточно. Несколько секунд двое мужчин смотрели друг на друга. В кухне, только что заполненной криками, шарканьем шагов и звяканьем блюд, внезапно воцарилась нехорошая тишина. Слуга маркиза сдался первым. – Коли хозяину будет плохо от вина, тебе несдобровать, – процедил он. Лекарь не удостоил его ответом. Быстро прошел мимо Николь и, кажется, даже не заметил маленькую запыхавшуюся горничную. Ее улыбка, намекавшая на их общую тайну, пропала зря. – А ну не стой! – подтолкнул ее сзади повар. – Хватай пирог и бегом тащи на стол. Да шевелись же! – прикрикнул он, видя, что Николь провожает Бонне взглядом. – Или ждешь, что он клизму тебе вставит? Ах-ха-ха! Вокруг загоготали. Девочка вспыхнула, схватила поднос и метнулась прочь. Венсана Бонне не зря прозвали молчуном. Он из той породы людей, которых мало что может вывести из себя. И ты никогда не знаешь, когда и от чего случится взрыв. Лишь однажды Николь видела, как он злится. В тот день к нему пришла Матильда. Она задыхалась, еле переставляя толстые, как бревна, ноги. Прежде, чем лекарь успел сказать хоть слово, Матильда бухнулась перед ним на колени и заплакала. Видит бог, Николь вовсе не хотела подглядывать! Она всего лишь прибежала за сладкими пастилками для Элен (от них дыхание становится ароматное, будто съела корзину фиалок) и заглянула в окошко. А там такое! Венсан постоял, без выражения глядя на рыдающую женщину, а затем достал что-то из ящика и протянул ей. Когда Матильда ушла, размазывая слезы по отекшему лицу, лекарь застыл посреди комнаты. И вдруг с размаху обрушил на стол сжатый кулак. Дубовая столешница вздрогнула и застонала, жалобно звякнули бесчисленные склянки и пробирки, а Бонне только зашипел от боли сквозь сжатые зубы и уставился в окно. Тут-то перепуганная Николь и попалась ему на глаза. Все побаивались Венсана. Во-первых, чужак. Во-вторых, молчун. В-третьих, на лекаря мало похож. Лекарь – он какой? Щуплый да лысый, с выпуклыми, как у стрекозы, глазами. Именно так выглядел прежний. Венсан Бонне жилист, как морской канат. Щеки у него впалые, глаза глубоко посажены, нос перебит и скривлен набок, словно на нем черти плясали. А лысины, которая, как известно, есть признак любого ученого человека, у Бонне даже не намечается: волос густой, жесткий, той масти, которую в Вержи называют волчьей. Черный, значит, с обильной проседью. – Госпожа Элен ждет… – пролепетала Николь, пробравшись бочком в его жилище. – Лакомство, что вы готовите для нее, месье. Лекарь молча подвинул на край стола жестяную коробочку. Николь проворно сцапала ее – и скорее к двери. Но у самого выхода что-то заставило ее обернуться. Венсан Бонне стоял, опираясь обеими руками о край стола и низко наклонив голову, словно на шее у него висело ярмо. – Эта женщина не может больше рожать, – глуховато проговорил он. – Следующий ребенок убил бы ее. Я дал ей… ладно, ты все равно не поймешь. Но детей у нее теперь не будет. И можешь пойти и донести вашему священнику, что я совершил страшный грех. Николь остановилась. Помолчала, и вдруг неожиданно для самой себя сказала: – Когда Матильда родила восьмое дитя, повитуха заявила, что если она зачнет в ближайший год, роды убьют ее. Ее муж, Хромой Ганс, слышал это. Но Матильда все равно вскоре понесла. Лекарь ничем не показал, что слышит слова маленькой служанки. – Когда она рожала, то кричала так, что взбесились лошади в конюшне. Она чудом осталась жива. Младенец прожил только до утра. Это случилось незадолго до того, как вы появились здесь, месье. Венсан Бонне по-прежнему молчал. А Николь уже не могла остановиться: – Ее умершее дитя посылает теперь ливни на наши поля. Когда дождь, Матильде не нужно вывозить помои. Она может хоть немного отдохнуть. Лекарь поднял на нее глаза. Девочке показалось, что в них мелькнул вопрос. – Хорошо, что погодой с небес управляют дети, умершие некрещеными, – задумчиво сказала она и перекрестилась. – Хоть им, бедняжкам, заказан путь в рай, они все же сидят на облаках. Наверное, там мягко и тепло. Как вы думаете, месье? Венсан прокашлялся. – Дети? – Конечно. – Николь удивилась его невежеству. – Ведь ни рай, ни ад не могут их принять. Разве вы не знали? Лекарь теперь внимательно смотрел на нее. Николь снова стало не по себе. – Я лишь хотела сказать, что Матильда… Она останется жива. Благодаря вам, месье. – А отец Годфри сказал бы, что я совершил страшный грех, – глуховато возразил Бонне. – Отец Годфри? – переспросила девочка, краснея от злости. – Отец Годфри обрюхатил дурочку Катрин! Он завел ее за калитку возле часовни, где растет бузина, и велел лечь на траву. А к концу осени Катрин стала похожа на пивную бочку. Не отцу Годфри говорить о грехе! Она спохватилась и зажала рот ладонью. Но было поздно. Глаза Венсана Бонне блеснули. – Откуда ты знаешь? Николь помолчала и неохотно призналась: – Видела. Я сидела на крыше часовни, а они… Он… – На крыше, – понимающе кивнул лекарь. Николь снова почувствовала, что краснеет. – Оттуда очень здорово смотреть вниз, – пробормотала она. – На сторожевые-то башни меня не пускают. – Зря. Ты бы и с них углядела что-нибудь интересное. Николь насупилась. Она уже пожалела, что сболтнула про священника. Но очень уж она разозлилась, когда брюхатая Катрин прыгнула с моста и утонула, а отец Годфри отказался отпевать ее – мол, самоубийцам не положено. Самоубийца? Вот еще! Уж ему ли, жирному распутнику, не знать, что дурочка Катрин даже не понимала, что такое распрощаться с жизнью. Наверняка углядела в тине рыбку и решила, что перед ней серебряная монетка, вот и нырнула с моста. – Всего доброго, месье. – Николь взялась за ручку двери. – И простите меня. – Моя жена умерла, рожая нашего первенца, – в спину ей проговорил Венсан Бонне.