– Насчет Тамары Марусевич… Это я виноват… Я! * * * В Валую отправились кавалькадой: двое сержантов и шофер – на служебном тентовом газике, и инспектор уголовного розыска капитан милиции Ревякин – на старом «Ковровце». «Ковровец» Игнат попросил у Дорожкина – на время. Несмотря на десятилетний возраст, мотоцикл оказался резвым, так что Ревякин, шустро обогнав газик, наслаждался быстрой ездой и открыто посмеивался: ну, глотайте теперь пыль, ребята! В Валуе, около автобусной остановки, милиционеров уже ждал тракторист – вихрастый молодой парень, непосредственный, так сказать, свидетель. – Алексеев, Степан. – Тракторист поздоровался с инспектором за руку. – Я, это самое, им же наказал – меня дожидаться. Пришел по гати, а их нет! Это самое, походил вокруг, поискал, покричал даже… – В болоте, может, утопли? – вслух предположил сержант. Тракторист покачал головой: – Сразу обе? Навряд ли. Скорее, это самое, заплутали. – Охотник в деревне есть? – Сейчас подойдет… Михеич. У него и собака… – Это хорошо! Потерев руки, Ревякин подозвал одного из сержантов: – Иван! Дождетесь охотника – пойдете по гати. А я быстрее вас доберусь! Гляну, что там да как… Поудобнее усевшись в седло, Игнат завел мотоцикл и, подняв тучи пыли, погнал на лесную дорогу. – Не заблудитесь, товарищ капитан! – крикнул ему вслед сержант. Как ни странно, Игнат окрик услышал. Услышал и усмехнулся: ну да, как же, заблудится он! Что он, тут на рыбалке, что ли, не был? На озере-то у Пильтена щук – море! А в ручье – форелька, налим, хариус… Болота Ревякин вовсе не боялся. Что хорошо в легких мотоциклах – везде проедут, везде пройдут! Не мытьем, так катаньем – тихой сапой! И по лесной тропе (плохо только – ветки в глаза), и по болотной гати. Где на первой, а где пришлось и слезть, покатить, пойти рядом… И все равно быстро! Правы люди: лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Пропустив промчавшийся мимо «Ковровец», из лесной чащи вышли на заросший лютиками луг двое парней. Один – длинный, нескладный, с вытянутым лошадиным лицом и узкими злыми губами – Митька Евсюков, Дылда. Второй – в брезентовом плаще с поднятым капюшоном. – Ишь разъездились… – Евсюков прищурился и подозрительно посмотрел на луг и дальше – на деревню. Всмотрелся и выругался: – А у остановки-то – «козел» ментовской! Не тех ли баб ищут? – А с чего бы их искать? – Тот, что в плаще, резко обернулся и нервно повысил голос: – Надеюсь, ты их не… – …Да была нужда. Пальцем не тронул! – Ну, хоть с этим здрасте-пожалста! Ладно, Митяй. Поспешим… Не нравится мне что-то все это. * * * – Тамара Марусевич? – негромко переспросил следователь. – Ну, и в чем ты виноват? Признание хочешь сделать? Потапов сглотнул слюну: – Так это… да. Давно хотел уже, как узнал только, да все некогда было. То одно, то другое, то командировка вот… Беременная она от меня… была! – Беременная… ага… поня-атно… – Понимаете, мы как-то в мае еще с ней… так, ночевали в одной компании, вино пили… вот и… как-то само собой вышло, Тамарка довольная осталась. Только потом в июне сказала обо всем. Сказала, аборт хочет сделать. – Вздохнув, Юрий развел руками. – Я не отговаривал – договорился с одним врачом в Ленинграде, через армейского дружка… Деньги приготовил… Вот в конце июня должны были ехать. А она… а ее… Эх-х… – Да-а, нехорошо… – протянул следователь. – Да чего уж хорошего! – Юрий развел руками. – Понимаете, я ведь не насильник какой… – А билеты заранее покупали? – Ну да, на автостанции, в кассе у нас. Они дома у меня, я принесу, если надо. – Надо, Юрий, надо. Теперь мы будем вас проверять. – Так проверяйте, конечно… Я в тот день как раз на танцы заезжал, на мотоцикле. С Тамаркой не говорил – рукой махнул только. Она кивнула – про аборт не забыла. А потом меня Толик Резников попросил довезти его соседа домой – Митьку Евсюкова – Дылду. – Так-так… Куришь? – Алтуфьев как-то незаметно для себя перешел на «ты». Потапов поднял глаза: – Ну… если можно. – Закуривай. Только у меня «Памир». – Я лучше свои, «Беломор»… Спасибо. Оба выпустили дым. – Я, когда узнал, что Тамарку… ну, в общем, когда узнал, места себе не находил… Хотя мы с ней, с Тамаркой-то, и не дружили особо… Просто тогда, в мае, ну, вышло так… А потом и не продолжилось – у меня невеста есть, у Тамарки – жених, Котька Хренков… До сих пор ему в глаза смотреть стыдно. – А с гражданином Резниковым ты, значит, близко знаком? С какого времени? – затушив окурок, уточнил следователь. Потапов пожал плечами: – Не так чтобы близко. Он, в апреле еще, свадьбу у приятеля моего снимал, с работы. А я там свидетелем был. Так и познакомились. – А на танцах он как попросил? Что Дылду хорошо знает? – Дак как не знать? Дылда у него сосед. Живут-то на одной улице… Окурок куда можно? – Да вот сюда. – Алтуфьев подвинул пепельницу и тут же спросил про время: – Который час был, когда ты Дылду отвез? И куда? – Отвез к дому его. Ну, он напротив старой школы живет, на Школьной. А когда отъезжали, времени было без пяти двенадцать. – Откуда такая точность? – Так, Толик, когда Евсюкова усаживал, на часы посмотрел. И громко так сказал: «Ого, уже без пяти двенадцать!» Похоже, торопился куда-то. Да и танцы еще не кончились – музыка играла вовсю. – Ага… А на свои часы ты лично не посмотрел? – Так я их редко ношу – не люблю наручные, об этом все знают. – Так-так… – Владимир Андреевич задумчиво покусал губу. – А что за песня была, не помнишь? Ты же сказал – танцы еще не кончились. Значит, музыка играла? Какая? – Ну-у… Я это, не знаю… не музыкант… – Но танцуешь же? – Современные, это да. – Значит, слух есть! – усмехнулся Алтуфьев. – Вспоминай, может, быстрая песня была? Такой рок-н-ролл – бамм-бам-бам – бамм… – Не! Точно не быстрая. – Потапов обрадованно заморгал. – Медленная. Я еще подумал, мог бы остаться да кого-нибудь пригласить. – Ну вот, а говоришь – не помнишь! Теперь вспомни – какая медленная? Магомаев, Кобзон или, может, женщина какая пела, хор? – Вот этого не помню… О! Иностранная! Да, не по-русски – точно! Медленная иностранная песня оказалась знаменитой вещицей бельгийского шансонье Сальваторе Адамо «Томбе ля неже» – «Падает снег». Именно так пояснил по телефону завклубом Серей Валентинович. Пояснил не очень охотно, поскольку совсем недавно его вызывали в райком и пропесочивали за «засилье иностранщины в репертуаре». – Дело выговором пахнет, – уныло пожаловался в трубку Сергей. – А я-то что сделаю? Люди же просят. Что-что? Когда? Когда… Так я ее всегда напоследок ставлю. Где-то полпервого, да. Ну, уж точно не без пяти двенадцать, нет. Та-ак! Повесив трубку, Алтуфьев немедленно закурил и принялся в задумчивости расхаживать по кабинету. Выходило, что алиби-то у Дылды не имелось! Почему тогда Резников назвал такое время? Остановились часы? Ну, вполне могло быть, дело житейское…