Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 8 из 18 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Что бы это значило? – проговорил Заремба озадаченно. – Так просто ты не убежал бы от меня, тем более одного, если бы не был чем-то напуган. Но что напугало тебя? Во всяком случае, надо быть начеку… Заремба взвалил раненого на плечи и начал медленно, с трудом пробираться по направлению к реке, вдоль которой пышно разбросали свои ветви прибрежные кусты. Набрать свежей воды было делом нескольких минут. Офицер освежил тело раненого, перевязал рану, осмотрелся вокруг. Все было спокойно. Теперь можно было позаботиться и о себе. Но не успел он войти в воду, чтобы обмыть обожженные солнцем плечи, как взгляд его упал на коня. Что-то в его поведении заставило Зарембу насторожиться. Поводя ушами и беспокойно подняв голову, конь, как бы прислушиваясь к чему-то, сначала замер, а потом, вздрогнув, затоптался на месте. Заремба сунул за пояс пистолеты и подбежал к дрожавшему животному. – Что тебя тревожит, дружище, или испугался волка? – только проговорил, как пронзительный вопль поразил слух. «Индейцы!»– промелькнуло в голове. Воинственный клич, донесшийся со стороны индейцев, напугал коня, и он, рванув с места, словно в бока его воткнули острогу, кинулся прямо на крутую стену оврага, взлетел на нее и пропал в облаке пыли. Выхватив было из-за пояса револьвер, Заремба тут же опустил руку, понимая, что ничего не сможет сделать один против целого отряда чем-то рассерженных людей. Большинство из них были только в набедренных повязках. Их мускулистые тела, освещенные солнцем, говорили Зарембе, что перед ним профессиональные силачи. Мчась в диком галопе, потрясая луками и томагавками, они были уже почти возле него. Уже могли дотронуться до него своими палочками, украшенными перьями. Заремба знал, что это значит. Коснуться такой палочкой неприятеля считалось высшим военным подвитом. Выполнив его, воин мог прикрепить к султану два новых орлиных пера. Трудность выполнения этого приема была, конечно, в том случае, если противник силен и хорошо вооружен. А Заремба? Какую силу он представлял сейчас? Значит, коснись до него первый из воинов своей палочкой, и он его пленник. Заремба спрятал оружие, скрестил руки на груди и спокойно вышел навстречу индейцам. «Чироки», – решил он, вглядываясь в их разукрашенные тела, в лица, горевшие огнем ненависти. Часть отряда, отделившись от остальных, скрылась за скальными изгибами, в погоне за умчавшимся конем. Четверо приблизились к Зарембе, приблизились так, что ему видны были шрамы на их груди, полученные во время обрядов посвящения. Набросив лассо на его шею и затянув покрепче петлю, они остановились в ожидании вождя. Он подошел, в ореоле длинных белых волос. – Ты оскальпировал нашего брата Тройного Медведя? – Нет, – ответил Заремба. – Но, кроме тебя, здесь нет бледнолицего. – Это сделал бледнолицый, но не я. – Ты лжешь! Все бледнолицые лгут! – закричал старик, обнажая белые, здоровые зубы. Лицо его напряглось, отчего морщины стали казаться глубже, ноздри нервно подергивались. – Я ваш друг, – проговорил Заремба, теряя надежду на то, что сможет убедить этих озлобленных людей в своей невиновности. «Надо сказать ему о раненом, о Крученом Волосе», – промелькнуло в голове, но не успел он произнести и слова, как старик с такой силой дернул лассо, что у Зарембы перехватило дыхание. – Я бы на месте разделался с тобой, бледнолицый пес, – проговорил старик, – но племя не разрешит мне сделать этого. Тебя будет судить Суд Старейшин… Воины с места взяли в галоп. В глазах у Зарембы то уходили зеленые волны прерий далеко в небо, то небо волновалось у него под ногами. Ему казалось, что в легких у него кто-то разжег костер – так горело и пекло в груди. Зацепившись за камень и не в силах больше бежать, он упал. Ремень, врезавшись в шею, как тупой нож, тянул его по земле, каменистой и пыльной. Старик ослабил лассо, оглянулся. – Что, не нравится? А каково было нашему брату Тройному Медведю, когда с него живого снимали скальп? Об этом ты думал? И столько ненависти вложил старик в эти слова, такую жажду отмщения, будто пленник его один был в ответе за всю боль, всю несправедливость, которые терпят индейцы от белых. Просить его сейчас о какой-то пощаде было бы равносильно тому, что просить милости у голодного волка… Сагамор взглянул на сидящего рядом лейтенанта, перевел взгляд на сына. – И вот что главное, – проговорил он раздельно, – как ни мучительно было состояние Зарембы, в голове у него нет-нет и пробежит тревога об оставленном у реки раненом Крученом Волосе. Как он там один, без помощи?.. В минуты, когда мустанг переходил на шаг и лассо ослабевало, офицер решался было заговорить о нем, но тут же отбрасывал эту мысль. «Сказать сейчас – значит вызвать новую вспышку гнева, а это не повлечет ли за собой немедленной с ним расправы, и тогда… тогда они никогда не узнают всей правды… Повременю до более спокойной обстановки. А Крученый Волос, может ли ждать он?..» Занятый этими мыслями, Заремба не сразу заметил, как показалась деревенька. И только приблизились, выскочила им навстречу с криком и гиканьем толпа индейцев, окружила, сжала их кольцом. Над головой Зарембы замелькали томагавки, копья, стрелы с тупыми наконечниками. Они хоть и не приносили вреда, кроме боли, попадая на обожженные солнцем плечи, но таков обычай – встречать врага во всеоружии. Хуже были огромные дикие псы, которые, почуяв в Зарембе чужого, бросались к самому его лицу, сверкая страшными клыками. Так, окруженного толпой людей и сворой псов, Зарембу вывели на середину деревни. У поставленных полукругом типи, среди которых одни сверкали белизной, другие, потемневшие от времени, солнца и дождей, представляли жалкое зрелище, стояли воины в оленьих и бизоньих шкурах. Лица их в знак траура племени были закрыты. Тут же пестрыми стайками толпились женщины: старые скво. сгорбленные годами, изношенные работой, женщины помоложе, еще полные жизни, девушки, чьи стройные тела облегали платья из тонких оленьих шкур. Всех их отличала та особенная красота, которой природа награждает людей высокого душевного склада. По деревне Заремба шел твердым, несгибающимся шагом, держа голову высоко и прямо, хотя и вели его на ремне, словно пса. У одного из типи шествие остановилось. Сильным рывком он был водворен в жилище. Два воина, неподвижные, словно высеченные из камня, замерли по обеим сторонам упавшего на земляной пол Зарембы. Грудь их и шею украшали ожерелья из клыков медведя, руки крепко сжимали копья, а глаза остро и неотступно следили за пленным. Первые несколько минут Заремба был неподвижен. И только хотел расправить затекшие члены, как послышался шум голосов, и через щель приподнятой над входом шкуры он увидел своего коня, ведомого молодым индейцем. «И ты здесь? – мысленно обратился Заремба к своему верному другу. – А ведь мы с тобой боролись за них. Может, плохо, слабо, но как могли. Только кто из них поверит в это?» Как путник оглядывается на оставшуюся позади дорогу, так и Заремба окинул оставшиеся позади годы. Нет, он не был несправедлив к тому, кто слабее его. Никогда не отдавался и стремлению к богатству, не искал тихой пристани в жизни. На другой день входная полсть типи откинулась, и, прерывая мысли Зарембы, стремительно вошел вождь. Это был Черная Туча. И тот и другой сразу узнали друг друга. Заремба хотел было встать, но тут же был повален копьем одного из своих караульных. Не успел Черная Туча вымолвить и слова, как в типи вбежала удивительно красивая, стройная, как березка, девушка. – Это ты убил Тройного Медведя? Ты оскальпировал его? – проговорила она. Губы девушки нервно вздрагивали. Сжав маленькие кулаки, она обратилась к Черной Туче: – Отец, Совет Старейшин должен вынести ему самый жестокий приговор, самую мучительную смерть. Черная Туча сделал ей знак рукой, требуя удалиться, но она гневно продолжала: – Если бы это было в бою – тебя можно было бы понять. Но ты убил его как трус – ночью, когда он спал. – Нет, я не убивал его, – ответил Заремба решительно. – Ты лжешь! Наш брат бежал от Длинных Ножей,[23] а ты… Какой же ты воин, какой мужчина… И столько прочел Заремба ненависти к себе в ее глазах, столько презрения. Но как ни стонало от боли его тело, как ни страдало самолюбие, где-то в глубине души он Почувствовал восхищение этой молодой индианкой, прекрасной даже в этом, может быть, оправданном гневе. – Я тоже был в транспорте, – проговорил Заремба, – я спас Мчащуюся Антилопу и много других воинов. Я сам ушел от Длинных Ножей… помог и Тройному Медведю… Только зачем все это я говорю той, у которой глаза подернуты пеленой и она не может отличить друга от недруга, лжи от правды? – Ах так! – рванулась вперед оскорбленная. Но тут тяжелая рука Черной Тучи легла на ее плечо. – Уходи! – крикнул он гневно и, схватив извивающуюся в его руках девушку, вытолкнул из типи. – Как называешься, бледнолицый? – спросил он, присев около пленного, когда стихли крики девушки. – Зовут меня Заремба. Стефан Заремба. Глаза вождя внимательно осмотрели лицо говорившего и остановились на его верхней части, где выделялось яркое беловатое пятно шрама. – Это, Великий Вождь, памятка о твоем томагавке. Помнишь битву в Аппалачах после измены Каменной Стрелы? – Так ты тот самый белый, который преследовал меня? Я узнал тебя сразу. Ты желал моей смерти, а теперь получишь ее сам. Этого требует мой народ. Смерть за смерть. Пусть бледнолицый уже готовится к своему смертному часу. – Если я заслужил его, – ответил Заремба твердо, – приму как подобает мужчине и воину, но прежде разреши обратиться к тебе. – Говори. – Пошли своих воинов к тому месту, откуда они привели меня. Надо позаботиться о втором твоем брате, которому я помог, – Крученом Волосе. И Заремба рассказал все, что предшествовало его пленению. – Правду твоих слов проверю. И пока не узнаю ее, не тешь себя мыслями о спасении, Совет Старейшин решает твою участь, – проговорил вождь и заторопился к выходу. Никогда раньше не радовался так Заремба своему знанию языка чироков, как сейчас. Это во многом облегчало его задачу в таком положении. Время тянулось бесконечно долго. Заремба сидел неподвижно, выдерживая, как только мог, взгляды своих часовых, которые буквально пожирали его. Сделай он движение, и они сразу же протягивали к нему свои копья. Заремба решил притвориться спящим. Раньше ему почему-то казалось, что индейский лагерь – место тишины и покоя. Теперь же, впервые попав в него, убедился, что это не так. До его слуха доносился беспрерывный галдеж собак, плач детей, а главное, не смолкали громкие песни сидящих вокруг костров индейцев, которые исполнялись под ритмичные удары в бубны и трещотки из черепашьих панцирей. Время от времени раздавались военные кличи, от которых холодело под сердцем. И все-таки сон действительно завладел Зарембой. Проснулся он, когда солнце стояло высоко. Подкралась жара. Теперь его охраняли уже не те молодые, но такие же суровые и неподвижные воины постарше. С неизбежностью своей смерти Заремба уже смирился, хотя где-то в подсознании и теплилась надежда. И тут послышался громкий крик. Потом заговорили сразу несколько человек, перебивая друг друга. «Это за мной!»– пронеслось в голове, и, глянув в сторону выходного отверстия, офицер решительно встал, скрестив руки на груди. В эту минуту раздвинулся полог. В типи вошел Черная Туча. Движением руки он удалил воинов, охранявших Зарембу, а ему приказал сесть. Все в нем: и низко опущенные брови над глубоко сидящими глазами, и резко очерченные морщины, изрезавшие его лицо, а главное, голос, каким он приказал пленнику сесть, – не предвещало ничего хорошего. Заремба видел – старик зол. – В твоих словах была только половина правды, – заговорил Черная Туча сурово, – вторую ты, видно, растерял по дороге сюда. Воины нашли Крученого Волоса, но его разум во власти тьмы. Он не в силах говорить со своими братьями, а между тем, – Черная Туча вгляделся в военный мундир Зарембы, опустил глаза на свою ладонь, – на одежде белого не хватает вот этого, – протянул он железную пуговицу, – значит, мой брат Крученый Волос не сразу отдался в руки бледнолицего, была борьба… – Но на голове у Крученого Волоса была и повязка. Подумай и реши, Великий Вождь, кто мог ее положить, кроме меня. – В словах бледнолицего сквозят лучи правды, но чем доказать их достоверность Совету Старейшин?.. Заремба нервно повел плечами. В самом деле – чем? Можно ведь допустить мысль, что он, снимая скальп, преследовал выручку от его продажи, а не саму смерть индейца, потому из великодушия и сделал ему повязку. Ничего удивительного не будет, если они и встанут на этот путь, вынося решение о его участи. Черная Туча сидел, глубоко задумавшись. – Разум Крученого Волоса, – произнес он как бы про себя, – все еще во власти тьмы… Скажи, – прямо посмотрел он в глаза Зарембы, – зачем тогда, в битве при Аппалачах, ты пошел ко мне? «Поймет ли, – подумал Заремба, – поверит ли, что я не мог быть больше участником жестокой бойни, что пошел из желания быть полезным несчастным жертвам произвола?» Пока офицер подыскивал нужные слова, чтобы выразить яснее свою мысль, Черная Туча проговорил: – Когда я увидел тебя, поднимавшегося на скалу, я подумал – вот белый, который пришел убить меня, и я сделал это первым. Но ты остался жить, а ведь удар был настолько силен, что я мог лишить тебя жизни. – Тогда, пожалуй, это было для меня все равно, – проговорил Заремба с грустью. Брови Черной Тучи дрогнули. – Твои глаза ответили мне на вопрос. Я прочитал в них, что сердце бледнолицего не жаждет крови.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!