Теперь вот очнулась и заплакала – жива. …Родных Сара потеряла в один день. И маму с папой, и сестру. Сара только потому и осталась жива, что не поехала с ними на дачу в те выходные. Простудилась и осталась дома с бабулей. Они вдвоем ужин готовили в воскресенье, ждали родителей и Олю. А вместо них – полиция. Дача сгорела дотла. В ночь с субботы на воскресенье. Печка оказалась неисправной. «Да что там может сломаться, в печке-то? Дровами она топилась более ста лет уж. В порядке ее сын содержал. Дети у нас, как не проверять?» – устало сказала бабушка, не глядя на следователя, который убеждал ее, что это – не поджог. Стыдно бабушке было за этого молодого полицейского. За то, что дело хотелось ему побыстрее закрыть, галочку в отчетности поставить, и видно это было явно. А дом загорелся как-то сразу со всех сторон, не от печки. Так свидетели в один голос утверждали. Бабушку на пожарище по ее просьбе Федор с мамой Верой возили. Сару дома оставили, с Катей. Вечером, когда пили чай на кухне, бабушка высказала предположение, что поджог – дело рук молодого хирурга из клиники, где отец работал. Выгнал он того со скандалом – деньги с пациентов вымогал. Сам папа за операции денег никогда не брал, даже коньяк с водкой, подаренные в благодарность, соседям раздавал, только конфеты в коробках – Саре. Олюшка аллергией страдала на шоколад. Мама Вера с Федором Ивановичем после смерти бабули ее к себе взяли. Сразу сказали – в детский дом не отдадим, не бойся. «Ну какой Сарочке детский дом, Федя. Она ж там пропадет», – тихо говорила мама Вера мужу, а Сара все равно услышала. Так она стала второй приемной дочерью Бражниковых. Кате было уже двадцать два, она жила отдельно, но приходила к ним каждый день. Красивая, смотреть больно. И почти всегда грустная… Сара вытерла слезы и попыталась сесть в кровати. Получилось, только задохнулась немного. Она осмотрелась – палата была двухместная, но вторая койка пустовала. – О! Уже поднялась? – Элина вошла в палату, положила пакет на тумбочку и наклонилась к Саре, чтобы помочь приподнять подушку. – Спасибо, Эля. Как там наши, улетели? – Вчера в аэропорт отвезла. Осталась ты, Сарочка, на моем попечении, – улыбнулась та. – Вера Михайловна вернется за тобой к концу недели. Тимофей-то как уезжать не хотел! – Нечего ему тут делать, – покраснела Сара. – Да так-то бы, конечно… – вновь улыбнулась Элина. Тимофей Лыков был внуком Константина Юрьевича, друга мамы Веры и Федора. В ансамбле играл всего два года и, по сути, один из всех учеников мамы Веры жил с родителями. Когда отец с матерью в очередной раз убывали в командировку на полгода, Тима перебирался в квартиру к деду. Но тот и сам только лишь не ночевал на работе, и тогда Тима приходил к Бражниковым после школы, а уходил поздно вечером. Не сразу Сара догадалась, что он в нее влюбился. А когда поняла, обиделась: до этого было так хорошо! Не сложно, а спокойно и комфортно. Чувство неловкости гнало ее прочь из той комнаты, где находился он. Смотреть в глаза, смеяться, когда он рядом, даже просто пить чай за одним столом вдруг превратилось в муку. И оказалось, она одна – дура такая слепая. Влюбленность Тима видели все, да и не скрывался он особенно. И мама Вера, и Катя, и даже Семка ждали. Дождались – Саре вспоминать больно и стыдно, как первый в жизни подаренный ей букет она, как дикарка, кинула Тиме обратно. И гордо удалилась. Чтобы потом проплакать всю ночь в гардеробной среди костюмов и чемоданов. И еще стыднее стало утром, когда увидела цветы в вазе на тумбочке возле кровати. И брелок-собачку рядом. Глаза собачки смотрели на нее так же преданно, как и Тимкины. «А я все равно не обиделся!» – было написано на крохотной открытке-сердечке. Она так ему ничего и не ответила до сих пор. Только почему-то теперь было больно, когда его не было рядом. Вот как сейчас… – Эля, там не Катя была на улице, – Сара дотронулась до руки задумавшейся девушки. – Я знаю. Семка первым догадался. Катя-то беременна! Но очень они похожи. Просто невероятно! Имя этой девушки – Анка Хмелевская. Ей двадцать пять, живет в поместье в окрестностях Кшешовице. Семья состоятельная, есть брат Михаэль, они двойняшки. Мы встретились с ним в полиции. Он ждал сестру в кафе неподалеку. Не дождался, пришел в участок… – А машину нашли? – Да, в двух кварталах, без водителя, конечно… полиция занимается. Ты, главное, не переживай все заново. Есть дело более важное. Сара, Вера Михайловна дала согласие на операцию. Клиника в Германии, тебя там ждут. – Я боюсь. – Как раз это – нормально. Ты просто прими, что операция – шанс. На здоровую полноценную жизнь. И, как говорят врачи, шанс неплохой. Я даже уговаривать тебя не стану, как меня просила Вера Михайловна. Мое мнение – ты сама должна решиться. В этой клинике кардиологическое отделение возглавляет твой земляк, хирург от бога, как сказал твой лечащий врач пан Завадский. – От бога… Так всегда говорили про папу… – перебила Элину Сара. – Сарочка, думаю, твои родители не стали бы смотреть, как ты страдаешь. Использовали любую возможность. Мама Вера тебя любит, потому и согласилась на операцию. И ты подумай… Так, кому-то я понадобилась, – Элина, услышав телефонный звонок, полезла в свою сумку. – Да, слушаю. Как долетели, все хорошо? Да, я у Сары. Как Катя? Я не очень поняла, куда увезли? Да, Вера Михайловна, конечно. Да, мы с Сарой будем вас ждать. Думаю, она согласится. До встречи. – Что с Катей? – А? Нет, ничего страшного. Подстраховались с беременностью, положили в больницу на несколько дней, срок-то уже приличный, – соврала Элина, внутренне холодея. Почему-то у нее в голове сразу «срослись» два события. Смерть незнакомой Анки Хмелевской и то, о чем она только что узнала: похищение так похожей на нее Катерины Шторм. Глава 12 Борин ухмыльнулся. Звонок был неожиданный, и относиться к нему можно было по-разному. А он вдруг испытал чувство, по смыслу близкое к удовлетворению. Первый раз Николай Кащеев проходил свидетелем по делу об ограблении кассира строительной фирмы, случившемуся лет семь назад. Якобы видел кого-то накануне рядом с офисом да приметы запомнил. Борин тогда смотрел на толстенького паренька с бледным лицом, по цвету напоминавшим сырой блин, на его затемненные очки в тонкой оправе, за которыми почти не видно было глаз, и слушал его вполуха. Парень врал. Врал виртуозно, с красочными уточнениями, а Борин не мог понять – зачем? Интеллигентный вид и правильная речь Кащеева не могли ввести в заблуждение Борина. Он нутром чувствовал – причастен. Грабителей нашли, Кащеев остался в стороне. Ну, обознался, перестраховался, так хотел лишь следствию помочь. Вот так, разводя пухлыми ручками в стороны, сокрушался тот. Второй раз его смели со всей остальной шушерой в клубе на окраине города, называемой Безымянкой. Клубом этот полуподвал можно было посчитать с натяжкой, больше там было проституток, чем клиентов, способных им заплатить, и тусовалась преимущественно рабочая молодежь. Чаще с кружкой пива. Но что-то туда добавлялось еще, в эту кружку. Уж больно весело заканчивался такой отдых. Облава была удачной: у троих нашли «колеса». Много. Мальчикам не было и шестнадцати, они что-то там попискивали, что, мол, дал им это злой дяденька. Описать внешность дяди не смогли, отвечать пришлось самим. Одного адвокаты сумели отмазать, да и видно было, парень случайный, он-то позже и «нарисовал» дяденьку. Выходило – Кащеев. Но подписываться под своими показаниями, данными на радостях освобождения, парень не стал, Кащеев опять остался в стороне. На Борина, который только досадливо махнул рукой, Кащеев, уходя, бросил нагловатый, но осторожный взгляд. «Побаивается», – понял Борин. Сколько потом ни осторожничал Кащеев, коллеги из отдела наркоконтроля с подачи Борина того поймали. Наркоты при нем было немного, всего на два года отсидки. Постройневший и притихший, он появился у Борина в кабинете, ровно как окончился срок, и с порога начал каяться. И началась игра, понятная только им двоим. С неожиданными ходами с обеих сторон. И уже пять лет была ничья. А сегодня вконец обнаглевший Кащеев позвонил Борину и попросил о помощи. Вот такой нестандартный ход: мол, на одной мы с тобой стороне сейчас воюем, Леонид Иванович. Нехорошие преступники женщину беременную похитили, одноклассницу (вот такой я сентиментальный), помоги. Борин поможет. И не потому, что Кащеев попросил. Знает Борин о музыкальной семье Бражниковых от своей жены Даши – пользует она всех их в своей стоматологической клинике. А о красоте и скромности старшей приемной дочери Кати жена всегда говорит с восторгом. Оказывается, Катя и пропала. Странно, что Кащеев так поздно позвонил, уже после звонка ее мужа Сергея Шустова, которому сам же и дал номер телефона его, Борина. Опять игра? Побоялся, что тому откажет? Продублировал? Хотя, какая разница? Ехать к Бражниковым нужно. Вот сейчас заедет домой пообедать, а потом сразу к ним. Так уж получилось, что на их лестничной площадке в соседних квартирах с некоторых пор живут два следователя – он и Беркутов[2]. «Мощная у нас с тобой охрана, Дашка, что на все засовы-то закрываешься?» – смеется жена Беркутова Галина[3], когда его, Борина, осторожная женушка защелкивает все замки. Даша в ответ только удивляется беспечности соседки – мол, охрана дома хорошо, если к ночи явится. Тарелка неважно какой еды и сразу в койку, на бок, с мощным храпом до утра. А в ногах этого «охранника» в полном отрубе спит и «сторожевая» собака Ленька – разъевшаяся и обленившаяся до безобразия дворовая псинка. Это было правдой, но не совсем. Пара часов вечером у Борина для семьи всегда находилась. Еще в прихожей он услышал дружный женский смех. Поняв, что обедать придется в веселой компании – к Дашке с Галиной заехала, как всегда по пути куда-нибудь, сестра последней Лялька[4], Борин даже не обиделся, что его никто не встречает, кроме печально насупившегося пса. – Что? Выгнали тебя дамы из гостиной? Топай на кухню, там наши с тобой миски, друг! – Борин притворно вздохнул и потрепал Леньку за ухом. – О! Борин! – Даша выглянула из приоткрытой двери и тут же широко ее распахнула. – Давай, мой руки и к нам! – Приветствую всех, – Борин помахал все еще улыбающимся чему-то своему женщинам пятерней и направился в ванную комнату. Каждый раз, проходя по этому длинному коридору, он невольно вспоминал, как давно, тогда еще не жена совсем, а молодая женщина Дарья Шерман вела его за руку этим же путем в ванную комнату все для той же процедуры – мытья рук. Она собиралась кормить его, завалившегося к ней чуть не в полночь для допроса мента, поздним ужином! А он, держа ее маленькую ладошку в своей лапе, мечтал лишь об одном – чтобы этот коридор оказался бесконечным…[5] – Леня, ты, кажется, не собирался сегодня на обед? Что, поездка в область отменилась? – Даша, как всегда, была в курсе его планов на день. – Да, Дашуль, появилось неотложное дело. Пропала дочка Бражниковых. – Катя?! – в один голос воскликнули Галина с Дарьей. – Катя… – Борин вкратце рассказал, о чем ему поведали Кащеев и Шустов. – Я сейчас к Вере Михайловне иду. Что это похищение – очевидно. Нужно, чтобы она написала заявление. – Но Катя ж беременна! И на большом сроке! – Даша не могла скрыть удивления. – Вот именно. И денег у семьи, как я понимаю, на выкуп нет. Ладно, девочки. Спасибо за компанию, я пошел, – Борин проглотил плотный обед, уложившись в несколько минут. – Леня, подожди. Похищение – да, точно. Но не деньги причина. Там что-то более… опасное. – Что, Ляля? Что ты имеешь в виду? – Борин, привставший было со стула, опустился на него вновь и напряженно посмотрел на сестру Галины. Она сидела прямо, с плотно закрытыми глазами. – Он должен был ее убить. Но почему-то не сделал этого. Все будет хорошо, она вернется сама, – Ляля резко открыла глаза и пальцами потерла виски. – На, выпей, – Даша буквально вставила ей в руку стакан с водой. – Ляля, ты себя… загонишь в гроб этими видениями! Посмотри – белее Галкиной парадной скатерти! Я тебе как врач говорю – завязывай со своими «погружениями»! Жуть какая-то! Надо на камеру снять и тебе показать – возможно, хотя бы испугаешься! – Что ты на нее налетела, Даш! Иди мужа провожай, – Галина обеспокоенно смотрела на сестру, лицо которой все еще оставалось бледным. Борин и Даша молча вышли в прихожую. – Лень, ну ты опять? Я же просила при Ляльке ничего не рассказывать. Ты видишь, она сразу «включается». – Так, как-то само получилось, – Борин виновато поцеловал ее в макушку. – Раньше такого с ней не было. Когда на картах смотрела. – Знаю… Не пойму, что с ней происходит! Такое впечатление, что энергии ей не хватает. Или… – Даша замолчала. – Что, Даш? – Нужно ее заставить пройти обследование. Полное медицинское обследование. И лечить, если что, медикаментозными средствами, а не пассами и молитвами! – уже сердито проговорила Даша, буквально выталкивая Борина за дверь. Он пешком шел к дому Бражниковых и думал о Ляле. Скажи ему кто еще несколько лет назад, что он в расследованиях будет пользоваться информацией, добытой с помощью… ведьмы, он бы просто послал такого шутника в баню – пропарить глупые мозги. Сейчас же он принял Лялино сообщение как доказанный факт. Уже не раз неожиданно сказанные ею слова помогали в работе. И, что уж тут, было дело, которое без ее способностей им раскрыть бы не удалось. * * * Дверь Борину открыла женщина, которой, наверное, каждый год в день рождения говорят: «Оставайся такой же молодой и красивой, как сейчас». Глаза блестели не от слез, от тревоги. И от непонимания, что делать. Куда бежать, кого просить. – Здравствуйте, Вера Михайловна. Я – Борин Леонид Иванович. – Здравствуйте. Я вас узнала, вы – муж Дашеньки… Проходите, пожалуйста. Вы, кажется, в полиции работаете? – В следственном комитете. – Это я вам звонил, – раздался из-за спины Бражниковой голос молодого мужчины. Борин с удивлением отметил, что обладатель его сильно напуган. Вера Михайловна бросила мимолетный взгляд на зятя. «А зять не любимый, но терпимый в силу обстоятельств», – понял по-своему Борин. Стены комнаты, куда его проводила Бражникова, сплошь были в фотографиях и дипломах в рамках. Диван и два кресла, покрытые отбеленными льняными покрывалами, старинный рояль в углу, на нем подсвечник, круглый столик под связанной крючком скатертью – вот и вся обстановка. И еще – растения. В горшках, горшочках и кадках. Цветущие и нет. – Вера Михайловна, расскажите, при каких обстоятельствах пропала ваша дочь, – Борин с удовольствием опустился в предложенное кресло, краем глаза заметив Шустова, оседлавшего стульчик возле рояля.