Когда дело реально дошло до пробочки, Самоваров похолодел от ужаса. Он представил, что будет, если сумасшедшие вдруг напьются в его квартире монашеского зелья, которое зловеще покачивалось в бутылке, чёрное и густое, как креозот. Тормозов уже пытался засунуть в бутылочное горлышко собственный палец и озирался в поисках другого, более прочного предмета. Пермиловский воспользовался его занятостью. — Вы не дослушали, что было в Оклахоме, — торопливо заговорил он. — Загадочные люди в серебристых костюмах провели супружескую пару в просторное помещение без окон и дверей и совершили с обоими половой акт… — У, какой ты пошляк, Фёдор Сергеевич! — вскричал Тормозов и возмущённо расширил на Пермиловского громадные мохнатые ноздри своего задорного носа. — За такие анекдотики в присутствии девчат у нас в отряде космонавтов по сопатке били! — Это не анекдотик, это научный факт, — насупился Пермиловский. — И с каких пор ты, Лёша, стал таким стыдливым? — Я всегда был скромный! Это ты разнузданный. У нас ведь в триста первом почтовом ящике даже правило было: никаких анекдотов ниже пояса при девчатах, пока не сдадим изделие номер сто сорок. Секретное изделие, не имею права даже вам сказать, что это было такое! Честно говоря, и сам не знаю, потому что никогда не видал. И вам не советую. Главное, что анекдотиков при нём — ни-ни! Тем более, когда девчата под боком. А ты тут что развёл? Вон посмотри, девушке противно! Тормозов широким жестом указал на Настю, трусливо отступившую к кухне. Затем он набрал в лёгкие воздуху, округлил глаза и запел громко, гулко, животом: О голубка моя, Будь со мною, молю-у! Описывая руками круги, будто вплавь, Тормозов двинулся к Насте. Его ноги сами собой складывались в первые па молдовеняски. Настя в панике продолжала пятиться на кухню. Она очень жалела, что не заперлась в ванной сразу же по приходу гостей. Самоваров бросился ей на выручку, но в дверь снова позвонили. Оказалось, это прибыла подмога: Вера Герасимовна и с ней Альберт Михайлович в пуховой шали, крест-накрест завязанной на груди. — Мы услышали пение и догадались, что Алексей Ильич у вас, — со светской улыбкой сказала Вера Герасимовна. — Как вы все тут оказались? — Мы вас хотели навестить — узнали, что Алик кашляет, — поднялся с кресла Пермиловский. — Мы и гостинцы принесли. Тормозов потряс бутылкой. Вера Герасимовна взяла Пермиловского под руку: — Пойдёмте же к нам! Поблагодарим Колю за гостеприимство и пойдём. — Зачем ещё куда-то идти? — не согласился Тормозов. — Давайте здесь начнём! Нам и тут неплохо, правда? Я на кухню заглянул — там даже макароны какие-то стоят. Такая чавка не фонтан, конечно, но сойдёт. Вы, Коля, не в столовой случайно работаете? У меня на старой квартире соседка была, баба Груша. Она посуду в столовой мыла и тоже каждый вечер пёрла домой ведро макарон. Всегда меня угощала. Макароны — дрянь чавка, но чего с голодухи не слопаешь… — Лёша, Лёша, Лёша, — ворковал ему на ухо Альберт Михайлович и подталкивал потихоньку к двери. В конце концов Тормозова удалось вывести. Витя тоже встал с кресла и удалился, ласково улыбаясь. Вторжение закончилось. — Ты уж извини, Коля, что так вышло, — сказала приотставшая от весёлой компании Вера Герасимовна. — Принесла их нелёгкая! Тормозов утром лопотал что-то по телефону, но я никак не ждала, что они заявятся прямо сегодня. Да ещё к вам забредут! Мы вечерами обычно дома, а нынче как нарочно пошли к целительнице Гликерии. Алик так кашляет! А эта удивительная женщина молитвами и травами буквально мёртвых воскрешает. Всё-таки что ни говори, существует какая-то необъяснимая сила! Нет, я не спорю, помогают и витаминчики. Алику их уже вторую неделю колют… От последних слов Веры Герасимовны что-то встрепенулось в памяти Самоварова, что-то мелькнуло нужное, искомое, долгожданное. — Как вы сказали? — спросил он удивлённо и даже руку вперёд протянул, будто хотел схватить убегающее слово. — Витаминчики? Витаминчики? — Обыкновенные витаминчики: бэ один, бэ два… — осторожно пояснила Вера Герасимовна. — Коля, что с тобой? — Кто витаминчики прописал? — Господи, да все их прописывают для поддержания тонуса. Нам, например, Кихтянина рекомендовала. Ты, Коля, не заболел? Самоваров ничего не ответил. Он неотрывно смотрел куда-то в угол. В его голове внезапно пошла торопливая работа — от необходимого, искомого отделялось и сползало шелухой пустое и вздорное. — Витаминчики, говорите? — снова спросил он. — Да. Коля, ты явно нездоров, — теперь уже уверенно сказала Вера Герасимовна. — Тебе тоже надо поколоться. — Ещё как надо! — Это не повод для шуток. У тебя неадекватные реакции и явно депрессивное состояние. Тебе к Кихтяниной нужно! Она лучший психолог в городе и очень помогла Алику после смерти его обожаемой жены. Чем поколоться, она тоже скажет. Сами мы к ней через Витю попали. Попробуем и тебя тем же путём устроить: записать на программу для малоимущих и социально неадаптированных. Представь, лечение на высшем уровне — и бесплатно. Прелесть!.. Ты меня слушаешь? Коля! — Да! — Ты согласен? Записать тебя? — Да. Самоваров готов был соглашаться со всем, что скажет Вера Герасимовна. Ведь она произнесла нужное слово: витаминчики. Он горячо пообещал лечиться чем угодно, проводил Веру Герасимовну до двери и сразу же стал названивать майору Новикову. — Дело Щепина, убиенного укольчиком, ещё не закрыли? — поинтересовался он, когда Стас, явно что-то жуя, поприветствовал его из неизвестных телефонных далей. — Нет пока. Но глухо. Алкаши ничего путного так и не сказали, хотя болтают страшно много. — Тогда послушай трезвого человека. Я кое-что вспомнил. — Не прошло и полгода… — Что я могу сделать, если так устроена человеческая память! Я подозревал: Щепин в последнюю нашу встречу болтнул нечто любопытное. Я вполуха, конечно, слушал. Полной уверенности нет… — Ну чего ты тянешь и мылишь? Или соврал, что трезвый? — Понимаешь, надо выяснить, это правда или так, пустяки, стариковская болтовня. Щепин-Ростовский мне говорил, что Тверитину какие-то витаминчики кололи для омоложения и бодрости. От них поэт даже в пляс пускался. Почему-то Щепин считал, что именно от этих витаминчиков его друг и отдал концы. Если учесть, что самому Щепину впоследствии тоже сделали укол… — Врачи-убийцы? Ты на это намекаешь? Но зачем им эти чёртовы пенсионеры? — Не знаю. Установить, кто и что колол Тверитину, несложно. В отличие от Щепина, он весьма тщательно наблюдался в поликлинике деятелей культуры. — Проверим, — сказал Стас. — Не хотелось бы пустых хлопот, но раз ты считаешь… — Я не гарантирую, что дело в витаминах! Но это именно то, что я всё время хотел вспомнить. Плохонькая, да зацепка. Написал же Щепин на бумажке, что я не верю чему-то! Может, как раз про витаминчики и уколы? Я знал, что помню нечто странное, но в памяти один кот с бакенбардами торчал перед глазами. Теперь вот прояснилось… — Что за кот? — удивился Стас. — Тот самый, за которым убийца чашки вымыл. — Тогда это выдающийся кот. Ты, Колян, напрягись — может, тебя снова озарит. Или сон вещий увидишь. — Издеваешься? — обиделся Самоваров. — А между тем убийца мог проникать к старикам под видом медсестры. Или вместе с медсестрой. А потом они вдвоём убирались, чтобы уничтожить следы борьбы, и вешали тряпочку на батарею. — Никаких следов борьбы! Убийца подмёл мастерскую, а мусор ссыпал в помойное ведёрко. Никаких осколков посуды, выбитых зубов, клочьев драных пиджаков и прочего там не обнаружено. Только полведра пыли и столько же сухого кошачьего дерьма. Глава 13. Портрет девушки в белом — Я не ожидала, что ты так можешь, — сказала рыжая Анна Рогатых, глядя на дипломную Настину картину с сумерками и с Самоваровым. Настя сама понимала, что получилось у неё то, чего прежде она никак не могла добиться. Таинственная, цветная, лихая, безоглядная живопись, в которой нет ничего ученического! Или почти ничего. — Не ожидала, — повторила Анна. — Ты ведь такая молодая! Художников я вообще-то уже встречала: двое у нас в училище актовый зал расписывали. Сделали дрянь. Я всегда считала, что настоящее бывает только у классиков, которые давно умерли. Или у пожилых дяденек с бородами. — У бородатых тоже полно дряни, — заметила Настя. — И даже у классиков, между нами. Я вот что думаю: тут в музее уже есть холст — готовый, грунтованный. Я собиралась писать натюрморт. Может, ты мне прямо сейчас попозируешь? Не дожидаясь гастролей и Голландии? А то за эти полтора месяца всякое может случиться. — Что, например? — удивилась Анна. — Например, у меня времени не будет — диплом на носу. А ты можешь влюбиться в голландца и остаться с ним навеки. Или, наконец, перекрасишься в фиолетовый цвет, который меня не устроит. Да мало ли что! Иван Петрович всегда готов начудить. — Какой Иван Петрович? — Так один наш знакомый сумасшедший называет судьбу. Давай начнём прямо сейчас? Анна махнула рукой: — Начнём! Они, как только перешли на «ты», сразу стали ладить. Настя не только усадила Анну позировать, но и уговорила снять дурацкий детский галстучек и расстегнуть воротник белой блузки. Ещё бы и хвостики уничтожить! Смешать и растрепать волосы, чтоб получилась золотая рама… веснушки, синие капли глаз, губы розовые в пол-лица… Теперь и писать можно! Чудо! Настя всегда торопилась и рисовала прямо на холсте. В институте её ругали за скоропалительность и заставляли компоновать тщательнее. Ей же хотелось схватить кисточку вместо уголька, как в жару хочется кинуться в холодную воду. Невтерпёж — краски, выдавленные на палитру кучками, так вкусно блещут! Они так весело, сначала густо и полосато, а потом гладко и ладно смешиваются, а потом разжижаются, то оступаясь в грязь, то выравниваясь в цвет — и Настя одна знает, что с ними нужно делать! Сейчас на бледном пустом холсте появится Анна Рогатых в белой блузке, с белой до голубизны шеей и жёлтыми веснушками. Анна во всей красе, в протуберанцах буйных косм, выпущенных из хвостиков на волю! Она, пожалуй, никакая не хористка. Она разбойница! Хотя называться всё это будет скромно — «Портрет Анны». Или нет! Просто «Девушка в белом».