– Ты уж, лейтенант, скажи своему бойцу, чтобы не очень подбирался к нашей Тоньке, – проворчал Верещагин. – Много таких было. Антонину это только забавляет. Она может поначалу подыграть, а потом пошлет к чертовой матери, и хоть ты тресни. Ленька всю жизнь считает, что она его девушка, рычит на всех, кто ей знаки внимания оказывает, в драку бросается. Он парень хороший, и комсомольский вожак был правильный, но уж очень упертый, если что-то возьмет себе в голову, то уже не выбить. Пунктик у него по поводу Тоньки. Посмотри, как косится на этого кавалера. Нам нужны дополнительные потери? А твой боец уже забыл, где он находится, вон как зубы девчонке заговаривает. «Эти сцены из мирной жизни действительно смотрятся неуместно. А сам-то я чем лучше?» – думал Шубин, вытаскивая валенки из глубокого снега. Воспитательная беседа откладывалась на неопределенный срок. Лес уплотнялся, черный ельник встал стеной. Неудивительно, что немцам не удалось выбить партизан из этой чащи. На привале люди падали в снег, молитвенно смотрели на небо, потом делились куревом, вели беседу. – К Новому году приготовились, мужики? – поинтересовался Григорий Ванин. – Три дня осталось, – добавил Федор. – Шампанское завезли, елочку поставили? Партизан Тихон ухмыльнулся и проговорил: – Вот смотрю на вас, ребята, и не пойму, вас двое, или у меня в глазах двоится? Поначалу не обращал внимания, а сейчас вот заметил и задумался. – А это так положено, – заявил Григорий. – Специально задумано, чтобы немцев с толку сбивать. – А то, что своих сбивает, так это побочный эффект, – добавил Краев. Люди смеялись. Хмурился Ленька Пастухов, видя, что Антонина совсем обделяет его вниманием. Барковский ей что-то вкрадчиво втирал, а девушка загадочно улыбалась, иногда бросала взгляд на лейтенанта. – Кстати, насчет шампанского, – сказал Верещагин. – Оно у нас есть. Мы у немцев попросили, и они не отказали. К сожалению, французское, советского не подвезли, но хоть такое. Елочку нарядили. Этого добра в бору как грязи на селе, – закончил он под дружный смех партизан. Потом опять был обрыв, за ним тянулась низина, заваленная снегом. Лес темнел, подступали сумерки. На заключительном этапе дорогу пересек обрывистый овраг, через который был перекинут мостик с опорами, скрипучий, но довольно прочный. – За день построили! – похвастался Верещагин. – На той стороне круглосуточный пост. В случае опасности мост подрывается мгновенно, а через овраг фрицы не пролезут, замаются штурмовать. За оврагом база. С двух сторон болота, с третьей – глухая чаща с тайной тропой. Про нее знают только несколько человек. Начнут бомбить, зароемся в землю. Вот так-то, лейтенант! Мостик раскачивался, но держался. Люди перебегали по одному, и добавка к острым ощущениям была обеспечена. Расступилась стена деревьев. Навстречу выходили люди. Спешил коренастый мужчина без шапки, с гладко выбритым черепом, усами и бородкой, отдаленно смахивающий на вождя мирового пролетариата. Глава 8 В командирской землянке было сухо и тепло, потрескивала печка. Час назад разведчики прибыли на партизанскую базу, о чем немедленно доложили по рации. В полку депешу приняли и пообещали отправить дальше, в разведотдел штаба дивизии. Партизаны встретили гостей нормально, ни грустно, ни радостно, пообещали накормить, предоставить жилье. – Что, у вас гостиница есть? – осведомился Барковский. – Ага, ведомственная, – проворчал рыхлый завхоз Силантьев. – С одним-единственным удобством. Полевую кухню заменяла глиняная печь, устроенная в овраге. Она дымила почти постоянно. База занимала гектар площади в хвойном лесу. Несколько землянок, навес с печью, пара приземистых срубов хозяйственного назначения. Проблем с дровами не было, на холод партизаны не жаловались. С продуктами дело обстояло сложнее. – Все свое давно съели и забыли, – пробормотал Прокопий Тарасович Разжигаев, вскрывая банку трофейных рыбных консервов. – Теперь у немцев побираемся, на поклон ходим. Дескать, подайте, сколько можете. Они нам не отказывают. Позавчера засаду в трех верстах отсюда устроили. Машину взяли. Она почту перевозила, заодно провиант для небольшого деревенского гарнизона. В принципе неплохо. Пять мешков картошки, куры обезглавленные, консервы всякие. Жить можно. Правда, ребята измаялись, пока все это сюда доволокли. Брать в деревнях остерегаемся, хоть люди и предлагают. Бывали случаи. Возьмем, а потом приходят полицаи, проводят дознание, кто тут партизан подкармливает, и в расход пускают целыми семьями, с детьми и домашними питомцами. – Вы ешьте, товарищ Шубин, не стесняйтесь, – вкрадчиво проговорил комиссар отряда Навроцкий, приземистый, коротко стриженный мужчина в очках с круглыми стеклами. – Немецкая еда специфичная, но привыкнуть можно. Хотя кому я говорю. Вы столько раз ходили в тыл, наелись до отвала этой гадости. Не стесняйтесь, товарищ, и за бойцов своих не беспокойтесь. Мы всех накормим и спать положим. – Сколько у вас людей, Прокопий Тарасович? – спросил Шубин, вымазывая черствой коркой консервную банку. – В полку мне сказали, что не больше семидесяти. Одних вы потеряли, другие вроде прибыли, встали на довольствие. – Больше, – не без гордости сказал Разжигаев. – Восемьдесят четыре человека в строю. Да еще и нас с Борисом прибавь. Сила, в общем, есть, да и ума хватает. Восемнадцать человек вчера приняли. Остатки отряда товарища Рыкалина вырвались из кольца карателей, двадцать верст по лесам на восток прошли. Мы их и подобрали у деревни Ямская. А остальное обуза. Десяток баб, столько же стариков, пара мальцов. Прибились к отряду, не прогонять же их. Восемь человек раненых, их фельдшер Круглов пользует. Умирающих нет, все тяжелые уже скончались. – Сила мы, товарищ лейтенант! – похвалился Навроцкий. – Так и передайте в центр. Готовы выполнять любые задания Родины. – У вас теперь есть рация, – сказал Шубин. – Вы имеете прямую связь с нашим полком и даже с отделом разведки штаба дивизии. Сами и передавайте. Кем до войны были, Борис Леонтьевич? – По аналогии с Прокопием Тарасовичем, – ответил комиссар. – Вторым секретарем райкома трудился. Только товарищ Разжигаев в Зубцовском районе, а я в Знаменском. Вот и вся разница. А здесь, под Бурмихой, нас, как говорится, судьба свела. – Если нет никакой разницы, то почему же именно вы комиссар, а Прокопий Тарасович командир? – с улыбкой осведомился Глеб. – А мы меняемся, – ответил Разжигаев и хохотнул. – По четным Борис командует, по нечетным – я, чтобы никто не обижался. Шутка, товарищ Шубин. Все просто. Ваш покорный слуга в Красной армии служил, по молодости Перекоп брал, Врангеля из Крыма вытуривал. Имею какой-никакой боевой опыт. До тридцать второго года на службе, пока с легкими проблемы не начались. В Сибири лямку тянул, на Дальнем Востоке в отдаленных гарнизонах. Потом списали, подлечили, но кучу запретов оставили. Курить, например, нельзя. Так и маюсь. Все дымят, а я сижу в сторонке, губы кусаю. – Подумаешь, беда, – заявил комиссар. – Я тоже не курю, и ничего, на здоровье не жалуюсь. Это мой собственный выбор. Скоро район освобождать будут, товарищ Шубин? Надоело под фашистами жить. Больше двух месяцев эта волынка продолжается. Сколько народа погибло. – Вот вы нам и помогите, Борис Леонтьевич, район освободить. Командование возлагает большие надежды на ваш отряд, самый боеспособный в районе. Бурмиха представляет собой крупный транспортный узел. Там пересекаются шоссейные и железные дороги, расположены склады, крупный арсенал, штаб моторизованной дивизии. Самое досадное состоит в том, что у немцев все спокойно, живут припеваючи. Узел работает, войска через него получают подкрепление и все необходимое, чтобы успешно обороняться. Командование требует разорить этот улей, сделать так, чтобы оккупантам жизнь медом не казалась. Карту Бурмихи я изучил. Основными задачами считаю диверсию на железной дороге, нападение на арсенал на Часовой улице и штаб дивизии на Кавалерийской. До села отсюда верст семь, правильно понимаю? Не предлагаю бежать сегодня же, требуется все изучить и взвесить, составить план. Для этого отправить людей в Бурмиху, пусть разведают обстановку. Надо изучить со стороны работу штаба, охрану, периодичность смены часовых. То же относится к арсеналу и железнодорожной станции. Понадобится взрывчатка, ловкие руки и удача. Куда же без нее. Что так смотрите, товарищи? Прибыл некто в мелком звании, нарушает сложившийся уклад, требует невозможного? Рация у вас есть, свяжитесь со штабом дивизии. Там подтвердят мои полномочия. Майор Измайлов получил ранение, но есть другие люди. Они в курсе. – Опомнись, лейтенант, – заявил Разжигаев и поморщился. – Не считаем мы тебя ревизором из пьесы Гоголя. Все в порядке, сами понимаем, что кровь застоялась, ничего полезного не делаем. Эшелон пытались набок положить, и то не вышло, только зря хороших людей потеряли. Просто неожиданно это все. Но спасибо за доверие, как говорится. Разворошить осиное гнездо было бы славно. Серьезное подспорье для наступающей Красной армии. Жертвы ради такого дела не будут напрасными. Грешны, товарищ Шубин, в Бурмиху пока не ходили, не по зубам был орешек. Немцев и их прислуги там полно. Село очень большое, почти город, несколько промышленных предприятий. Раньше было два – Новощеково и непосредственно Бурмиха. Но в тридцатые годы построили между ними цементный завод и поселок для рабочих. Это стало одно село, и фактически, и на бумаге. Власти хотели в поселок городского типа его переименовать, но не успели. – В отряде есть жители Бурмихи? – Да, разумеется, – ответил Разжигаев. – С этим никаких проблем. Несколько человек точно оттуда, знают поселок. Например, Мишка Верещагин, начальник разведки. Он родом из села, школу в Бурмихе окончил, потом в Славск уехал, отучился в ФЗУ, слесарем недолго поработал перед армией, а после службы в Бурмиху вернулся. Там как раз завод металлических конструкций заработал. – Верещагин, это хорошо, – задумчиво пробормотал Глеб. – По моим наблюдениям, парнишка толковый. Сегодня поздно браться за дело. Предлагаю утром отправить людей в село. Пусть разнюхают, что да как, поговорят с надежным народом. Мои разведчики вам помогут. Опыт проведения диверсионно-разведывательных операций у них накоплен большой. – Хорошо, так и сделаем. Еще мы ставим вас на довольствие, – сказал Разжигаев. – С поварихой поговорю, пусть что-нибудь сочинит. Тамара у нас мастерица по линии кухни, работала в санатории для партийных работников. Походите пока, осмотритесь, пусть ваши воины отдохнут. С местами проблем не будет. Землянок мы нарыли предостаточно, в каждой буржуйка, плюс запас дров. Давайте вашу карту, товарищ Шубин, поглядим, что там у вас. Все мы раньше бывали в Бурмихе. Места под селом красивые, рыбалка на Майе – просто дух завораживает. Надеюсь, ваша карта не в двадцатые годы составлена? Карта была практически новой, издана весной сорок первого года. Номера домов на ней пропечатаны не были, но основные улицы обозначены. Поселок походил на восьмерку. В центре находилась промышленная зона, в стороны от нее расползался частный сектор. Скопления жилых домов чередовались с перелесками и пустырями. Административные здания находились в западной части поселка. Там же проходила главная улица – Ленина, очевидно, оккупантами уже переименованная. Железнодорожная станция находилась на юго-западном краю поселка. Дорога тянулась с загибом на северо-запад и лишь краем цепляла населенный пункт. Штаб вражеской дивизии располагался на улице Кавалерийской. Она проходила параллельно Ленина. Между ними размещалась крупная районная больница, используемая немцами как солдатский госпиталь. Там же находились комендатура, полицейский участок, службы обеспечения охраны и перевозок. Улица Часовая, где размешались арсеналы, тоже пролегала по западной части Бурмихи, тянулась вдоль северных предместий, обрывалась в полях. – Все объекты находятся в западной части села, – пробормотал Глеб. – С одной стороны, это неплохо, хотя и далеко туда добираться. К востоку от цементного завода что-нибудь имеется? – Продуктовый рынок, – ответил Разжигаев. – Он у нас знатный был. Раньше туда колхозники из всех окрестных сел съезжались. – Рынок взрывать приказа не было, – сказал Шубин. – Усложнять жизнь мирному населению мы не собираемся. «Лукавишь, лейтенант, – подумал он. – Все, что творят люди с оружием, отражается на мирном населении. Удастся диверсия, последуют массовые расстрелы ни в чем не повинных граждан, и повлиять на это невозможно». – Вот здесь мы пытались подорвать пути. – Командир отряда ткнул в точку южнее городка, где железная дорога меняла направление на южное. – Прямо перед небольшим полустанком. Повсюду лес, никаких населенных пунктов. Пропустили патруль, давай полотно разбирать, чтобы взрывчатку заложить. В этот момент каратели и нагрянули с полустанка на бронедрезине. Там глухая зона за поворотом, мы не услышали. У них пулеметы на дрезине. Жуткое побоище устроили!.. Двоим удалось до леса добежать, остальные полегли. Думаешь, лейтенант, мы равнодушно к объектам, находящимся в Бурмихе, относимся? Давно имелись сведения, слюнки текли. Но как туда проникнешь, а потом выберешься? Месяц назад двоих отправили в поселок, вернулся один. Он своими глазами видел, как на рынке полицаи его напарника повязали. Торговка выдала. Вырвался парень, стал отбиваться, тут и погиб. Грешно, конечно, так говорить, но, может, и к лучшему, что так вышло. Немцы могли расколоть его на допросе, тогда каюк бы пришел нашей базе. – Почему на связь не выходили две недели? – Стыдно признаться. Радист Семенов не доглядел. Аппарат на столе стоял, так он, дурак, на другой его край и уселся на этот стол. Аппарат вдребезги, лампы разбились, других нет. Так Борис Леонтьевич чуть самолично этого Семенова не пристрелил. Плакался дуралей, по полу ползал, осколки собирал, а через два дня погиб. В Худяково наши направлялись, в засаду попали. С ним еще двое. – Не все так плохо, товарищ Шубин, – сказал комиссар. – Послушать Прокопия Тарасовича, так мы только и делаем, что утираемся. Это не так. Вот машину с провиантом взяли, попутно трех гадов уничтожили. Пустяк, а польза есть. Восьмого дня в деревне Полесово засаду на полицаев учинили. Они как раз за провизией прибыли, поживиться у сельчан хотели. Четверых к праотцам отправили, в том числе Ваньку Глухова, отпрыска районного полицмейстера. Отец и сын – ублюдки редкие, лично в расстрелах коммунистов участие принимали. Чтобы крестьянам за наши проказы не досталось, отогнали мы сани вместе с трупами на три версты в лес, там и бросили, да еще потоптались, изобразили, будто именно тут засаду устроили. – Точно, было дело, – согласился командир. – А помнишь, как четвертого дня легковушку и мотоциклистов подкараулили? Они нам случайно подвернулись. Мы на встречу со связными от товарища Санина ходили. У него небольшой отряд в соседнем районе. Имелась мысль усилия объединить. У них полтора десятка штыков, у нас восемь десятков. Леонтьевич сам решил кости размять. Связники прибыли, да только договориться не смогли. С товарищем Саниным вообще очень трудно столковаться, барин весь из себя. – На обратном пути в качестве компенсации фрицев завалили, – не без удовольствия проговорил комиссар. – Маленькая колонна, но все же – легковушка и мотоцикл сопровождения. Недалеко от нашей базы это было, в трех верстах. Там как раз Марьяновские топи с трех сторон. Вот дорога между ними и петляет. Из леса выходим, а эти катят. Мы успели залечь и открыли огонь. Мотоциклистов сразу на фарш, легковушка в канаву съехала, водитель даже выйти из нее не успел. Офицер выскочил, давай стрелять, да возле машины и лег. Был там еще один, невнятный какой-то, вроде не в форме, накидка с капюшоном. В общем, резвый волчок оказался. В канаву свалился, по ней на четвереньках прополз, возник уже возле леса и сразу за деревьями растворился. Мы стреляли, но не попали. Да и шут с ним, не офицер это был. Все равно в болоте сгинул. В эти топи даже зимой лучше не соваться. – Ага, гиблое место, – согласился с этим командир отряда. – Офицера мы потом обыскали, – сказал комиссар. – Тонкая папка с документами при нем была. Но мы по-немецки не шарим, не поняли ни хрена, сожгли, чтобы ни нам, ни им. В душе Глеба возникло неясное беспокойство. Нечто смутно знакомое, этакое дежавю. Вроде сталкивался с чем-то подобным, причем совсем недавно. Шубин замер, тень улеглась на его лицо. Собеседники переглянулись, удивленно уставились на лейтенанта. – Простите, – пробормотал Глеб. – Вспомнил кое-что. Застреленный офицер какой был из себя? – Рослый такой, светлые волосы, лицо скуластое. Лет тридцать пять – сорок. Выдержка у гада была отменная, но все же чувствовалась в нем досада, когда патроны в пистолете кончились, а мы машину пулями изрешетили. Тот мужик, который с ним был, убегал. Он оружия не имел. Так этот майор постоянно озирался, кричал ему что-то. Обойма опустела, он следом припустил, шагов десять, наверное, пробежал. – Служебные документы посмотрели? – Да, конечно. – Комиссар наморщил лоб. – В немецком мы не сильны, но слово «абвер» разобрали. Фамилия – Ханнес, Хансен, что-то такое, точно не припомню. Волнение в душе лейтенанта усилилось. «Так вот куда вас занесло, господин Амосов, предавший партию, страну и всех людей, живущих в ней. В принципе сходится. Невероятное совпадение, но такое могло быть. Майор Хансен и полковник Амосов сбежали из Волоколамска семь дней назад. Возможно, не сразу, где-то отсиживались, выбрались из города, что не удивительно. Улицы тогда не были заполнены ликующими народными массами. Примкнуть к своим они смогли не сразу, иначе были бы уже далеко. Блуждали по району, прятались от советских солдат. Видимо, вышли к своим. Те их накормили, дали отдохнуть и отправили в глубокий тыл под конвоем мотоциклистов. Тут, откуда ни возьмись, появился Борис Леонтьевич со своей гвардией, весьма злой на некоего товарища Санина. Амосов снова сбежал. Я почти не сомневаюсь в том, что это был он. Искать его теперь бесполезно. Изменник выбрался к своим хозяевам либо сгинул в гиблых топях». – А на следующий день еще одна занятная история произошла, – сказал Навроцкий. – Три человека вышли из этих болот, но уже в другом месте, на пару верст южнее. Все трое в штатском, сказали, что случайно в лесу встретились, решили вместе идти. На опушке они на Мишку Верещагина напоролись, обрадовались, уверяли, что заблудились, просили взять в отряд. – А что они делали в тех болотах? – осведомился Шубин. – Эх, мил человек, знал бы ты, сколько случайного народа по окрестным лесам блуждает, не стал бы спрашивать. Все перемешалось. Одни от немцев бегут, другие, наоборот, к ним, третьи просто ищут безопасное место, вместо того чтобы сражаться с оккупантами. Люди, знаешь ли, разные, всех одним мерилом не измерить. Последние слова для секретаря райкома большевистской партии звучали довольно странно.