— Позволь мне заверить тебя, что между мной и твоим мужем никогда не будет ничего, кроме формальных отношений между арендодателем и арендатором. Марта задумывается на секунду. — Дело не только в тебе, но и в Джеке. Его чувства задеты. Я не хочу, чтобы между вами была неловкость, — она машет руками. — Может быть, тебе все-таки стоит уехать. — А ты знаешь, как трудно найти жилье в одном из самых популярных городов мира? У меня есть квалифицированная работа с хорошей зарплатой, но я все равно не могу позволить себе свое жилье. Если я уеду сегодня вечером, то окажусь в хостеле, в комнате с другими людьми. Я не могу этого сделать, — я вздыхаю, — но в конце туннеля есть свет для всех нас. Если через полгода у нас ничего не получится, ты не предложишь мне продлить договор, и я съеду. Все просто. — Я скажу тебе, что я сделаю, — тут она приободрилась. — Я поговорю с Джеком и сглажу этот конфликт. Да, вот что я сделаю. Последние слова она сказала сама себе, сжав кулаки. Почему мысль о разговоре с мужем заставляет ее сжимать кулаки? Вызывает в ней такое напряжение? Своей парящей походкой Марта идет в сторону двери. — Ты знала, что когда-то это была комната для прислуги? Можешь себе представить, что тебе приходится работать целый день внизу, а потом вечером, когда ты жутко устала, забираться на самый верхний этаж дома? Я хотела ответить: «Я хорошо знаю это чувство; мне приходится спускаться в туалет и подниматься обратно каждый раз». Но я держу эти слова при себе и заставляю себя улыбаться. — Марта, не волнуйся, все будет хорошо. Глава 7 Я просыпаюсь в холодной темноте, валяясь на полу в поту, при этом моя левая нога вывернута на кровати. Узел шарфа затянулся и болезненно впился мне в лодыжку. Слезы отчаяния струятся по моему лицу. Я чувствую себя сломленной, потому что эти сны снова начались. У некоторых людей бывают мигрени. Такие люди предчувствуют их появление и знают, что единственный способ справиться с ними — это пытаться избегать триггеров и принимать обезболивающее. Когда боли все-таки начинаются, единственное лекарство — прилечь в тихом месте и ждать, пока они пройдут. Я не страдаю от мигреней, я страдаю от периодических кошмаров. Иногда эти периоды длятся несколько дней, а иногда и несколько недель. После этого они прекращаются на время, часто на месяцы или даже годы, так что я думаю, что они закончились навсегда. Но потом они возвращаются и мстят мне. Я предчувствую их приход и знаю все триггеры, но не существует лекарств, чтобы мне помочь, и я не могу прилечь в тихом месте и ждать, пока они пройдут, потому что именно тогда они и атакуют. Мне страшно потому, что этот дом и есть один сплошной триггер. Эти сны снятся мне, сколько я себя помню. В детстве я просыпалась с дикими воплями, и мои родители бросались ко мне в спальню в страхе, что на меня кто-то напал. И на меня действительно нападали, но только в фильмах ужасов, которые крутились у меня в голове. Родители крепко обнимали меня, папа успокаивал, а мама молча плакала. Во время этих периодов я страдала и днем. Отчасти потому, что чувствовала себя очень усталой, но также и потому, что я не была полностью уверена, что то, что произошло в моем детском воображении, не случилось в реальном мире. Мои родители и учителя были настолько встревожены моим состоянием во время этих приступов, что отправили меня к детскому психологу. Она пыталась скрыть это, но я видела, как она озадачена моими историями о монстрах, вооруженных ножами, топорами, мечами, кинжалами и гигантскими иглами, гоняющихся за мной по дому в попытках убить. А боль… господи, какая боль. Были и другие кошмары, абстрактные, совершенно бессмысленные, полные меняющихся форм и цветов, давящие, несущие смерть на хвосте. Психолог объяснила мои ночные кошмары тем, что я, согласно ее диагнозу, являлась психически нездоровым высокофункциональным изгоем, над которым, вероятно, издевались сверстники. Естественно, моим родителям и учителям преподнесли упрощенную версию. Мой новый дом — идеальная среда для периода кошмаров. Днем это внушительная викторианская громада, а ночью она превращается в жутковатый готический особняк, в котором можно представить себе спящего вампира. Днем это тихое место, где можно отдохнуть или поработать. А ночью здесь всё шумит. Деревянные части дома то расширяются, то сжимаются, отсыревают, а затем высыхают. Слышится скрип, который звучит так, как будто кто-то вдыхает и выдыхает, как будто дом живой. Предсмертная записка. Джек пристает ко мне. Джек и Марта пытаются выгнать меня. Враждебная соседка. Марта была права. Я должна собрать вещи и уехать. Нет. Это не вариант. Я снова карабкаюсь в постель. Ослабляю узел на ноге. Достаю телефон и наушники. Включаю музыку. Закрываю глаза. Погружаюсь в «Wake Up Alone» Эми Уайнхаус. Это очень грустная песня, но мелодия убаюкивает меня, успокаивает, рассеивает ужас. Мое тело начинает расслабляться, дыхание становится тихим и ритмичным. Я засыпаю… Но они ждут в темноте, я это чувствую. Эти огромные фигуры — в два раза больше меня — имеют хорошо различаемые человеческие очертания. Они смотрят через световой люк на крыше. Прячутся за закрытой дверью комнаты. Но я знаю, что они там. Я вижу их отвратительные лица убийц. Ножи и иглы в обеих руках. Они ждут. Ждут, пока я засну, чтобы прокрасться внутрь и заставить меня пройти через смертельные муки, пока я буду кричать, ворочаться, истекать кровью и звать маму. Испуганно встряхнув головой, я вырываюсь из этого полусонного состояния. Наушники все так же у меня в ушах. Все еще сонная, я включаю музыку. Голос Эми снова начинает ласкать мой слух. Мое тело переходит в состояние глубокого расслабления. Я чувствую, что на этот раз засну. Фигуры убийц исчезли. Но я знаю, что они терпеливы. Они вернутся другой ночью, и эта ночь будет скоро. * * * Я замираю, слыша скрип половиц под своими тапочками на площадке первого этажа на следующее утро. Черт! Меньше всего я хочу разбудить Марту и Джека. Не то чтобы я их боюсь. Я просто предпочла бы не сталкиваться с Джеком. Хотя я и молюсь, чтобы Марта смогла убедить его и он перестал приставать ко мне или держать на меня зло. Я останавливаюсь на секунду. Никаких звуков не исходит ни из одной из комнат поблизости. Я чувствую себя выжатой как лимон, пока иду на цыпочках вниз по лестнице. Не знаю, сколько часов сна мне удалось урвать, но этого явно недостаточно. Я будто зомби. Как только я спускаюсь на первый этаж, мне в ноздри ударяет запах бекона. Кто-то уже проснулся. Я подозреваю, что это плохой мальчик Джек. Я не ассоциирую Марту с беконом, скорее с чем-то более элитным, например копченым лососем и омлетом. Я думаю заглянуть туда, чтобы проверить, есть ли там кто-нибудь… Нет, к черту. Я плачу хорошие деньги, чтобы жить здесь, и не готова красться, как незваный призрак. Когда я прохожу дальше, я точно слышу, как закрывается дверь наверху. Наверняка это Марта начинает свой день. К счастью, на кухне нет следов Джека. Я захожу в туалет, а потом принимаю долгий и столь необходимый мне душ. Чувствуя себя немного бодрее, я делаю чашку чая, подогреваю тосты и выхожу из кухни. Я не возвращаюсь к себе наверх; вместо этого я вхожу в длинную гостиную со светло-голубыми стенами, мраморным камином и большим зеркалом, благодаря которому комната выглядит в два раза больше. На другом ее конце стоит великолепное черное пианино. Я повторяю то же упражнение, что и в свой первый вечер здесь, — закрываю глаза и концентрируюсь, пытаясь понять, может ли этот дом что-нибудь мне сказать. Потом открываю глаза и впитываю взглядом каждую деталь комнаты. Но ничего не чувствую. То же самое я делаю и в самом сердце дома, на роскошном черно-красном ковре в прихожей. И здесь дом молчит. Возможно, я слишком расстроена, чтобы услышать, что говорят эти четыре стены. Но это не имеет значения, будет много других возможностей. Времени у меня полно. Когда я поднимаюсь по лестнице, я улыбаюсь сама себе. Этот дом уже сказал мне кое-что, сам этого не осознавая. Как только я вхожу в комнату, то запираю дверь на задвижку и ставлю под ручку стул. Снимаю тапочки, поворачиваюсь вполоборота и замираю. Напрягаюсь. Что это за шум? Ощущение ужаса пробирает меня до костей. Что-то или кто-то наблюдает за мной. Под кофтой волосы на руках встают дыбом. Я дышу тише. Не двигаю ни одной мышцей. Вот опять. Легкий шорох и слабый стук по дереву, как будто по доскам пола водят маленькой палочкой. Я поворачиваюсь в тревоге. Я пробегаюсь глазами, но ничего не нахожу. Мебели так мало, что трудно представить, как здесь что-то может прятаться. Я тихо ступаю по комнате, и тут уголком глаза вижу это. Что-то серое, как перо. Потом снова слабый стук. По мне проходит дрожь чудовищного отвращения. Это мой худший кошмар. Мышь. Я закрываю рот ладонью, не могу пошевелиться. Ее хвост крепко зажат металлической скобой ловушки. Она направляется к камину, путь к которому прегражден, но передумывает. Тащит ловушку за собой, как сани, и отчаянно прокладывает себе путь под кровать. В комнате тихо. Я просто окаменела от ужаса и не могу кричать. Не знаю, откуда оно, но у меня всегда было воспоминание о мертвой мыши с большими мертвыми глазами, уставившимися на меня. В этом воспоминании она почти касается меня. По какой-то причине я не могу убежать. Она вот-вот набросится на меня, съежившуюся от страха, пробежит своими переносящими заразу лапами с грязными когтями по моей коже, хвост пройдется по моему исторгающему крики рту. Я сейчас так же неподвижна, как и в этом воспоминании. Я же спрашивала Джека, нет ли в доме мышей, когда смотрела комнату? Царапанье под кроватью вытесняет из головы все мысли о моем хозяине. И подталкивает меня к действию. Я прыгаю через всю комнату. Пинком убираю стул от двери и тереблю ручку. Задыхаясь, захлопываю за собой дверь. Одно маленькое существо против большой и взрослой меня? Я знаю, что это глупо, но не могу ничего поделать. — Дже… — начинаю орать я. И замолкаю, несмотря на всепоглощающий страх. Я знаю, что он сможет с этим разобраться, но последнее, что мне нужно, это прилипчивый мужчина у меня в комнате. Но опять же, я не могу провести все утро, задыхаясь от ужаса за дверью комнаты; мне нужно на работу. Мне приходит в голову, что если я достану швабру, то смогу выгнать мышь на площадку, где оставлю ее на произвол судьбы, пока не придет Джек. Марта, наверное, слишком хрупкая, чтобы справиться с ней. Или, что еще лучше, моя маленькая незваная гостья могла бы сбежать к тому времени, как я вернусь. Мыши ведь могут исчезать, как фокусники, по крайней мере я надеюсь на это. Когда я возвращаюсь, вооруженная метлой из шкафа под лестницей, то осторожно открываю дверь и проскальзываю внутрь спиной к стене. Я опускаюсь на колени и смотрю под кровать. Моя маленькая подруга все еще прячется. Она не шевелится, когда я смотрю на нее. Возможно, мышь слишком напугана, чтобы двигаться, — так же напугана, как и я. Я прихожу в ужас, когда встречаюсь с ней взглядом. В ее глазах — страх и паника, как и в моих. Мои старые воспоминания возвращаются. Большие глаза мертвой мыши смотрят на меня. Я кричу, снова и снова. На площадке внизу слышится шум, затем стук тяжелых ботинок по лестнице, потом дверь открывается, и Джек врывается внутрь. Он смотрит на меня сверху вниз и говорит отрывисто: — Что с тобой? А, это мышь, да? Я с трудом встаю на ноги, яростно вырывая руку, когда он пытается помочь мне. — Ты сказал мне, что у вас нет мышей. Он выглядит одновременно невинно и презрительно. — Правда? Я такого не помню. Конечно, в этом доме есть мыши. И их много. Это викторианский дом, детка, попробуй найти в этом городе такой, где их нет, — он вытаскивает метлу у меня из рук. — Так, ну и где этот маленький вредитель? Ой, ну и дела. У него хвост застрял в мышеловке. Это поубавит ему скорости. От взмаха метлы мышеловка с мышью вылетает из-под кровати. Я отпрыгиваю, окаменев от ужаса и прижав ладонь к яростно бьющемуся сердцу. Джек подбирает мышеловку и держит ее на уровне плеч. Я кривлю рот от отвращения. Он сует мне в лицо мышь, подвешенную за хвост и отчаянно пытающуюся повернуться мордой вверх. Я не могу сказать, мучает Джек животное или меня. Наверное, и то и другое. Он прекрасно видит, как я расстроена. — Зачем ты это делаешь? — хриплю я. У меня в голосе закипает гнев. — Тебе нравится быть жестоким с животными? Вынеси ее наружу и отпусти. Джек цокает языком: — Не могу, а если она вернется? Я сыта по горло этим идиотом. — Это ты подсунул ее в мою комнату, да? — Ты что? — презрительно отвечает он. — Хватит нести чушь. Хозяйка ясно сказала мне, чтобы я не лез тебе под ноги, что я и делал, пока ты не заорала так, будто приехал Фредди Крюгер. Я не верю ни единому его слову. Как еще мышь, застрявшая в мышеловке, могла добраться до верхней части дома? Наверное, он где-нибудь ее поймал, а потом прицепил к ловушке и оставил у меня в комнате, чтобы я ее нашла. Эта пьеса театра абсурда, которую он для меня разыграл. Наверное, это и был тот звук, который я услышала наверху, когда спустилась на первый этаж: это он из своей спальни крался в мою комнату с мышью в руке. Вот ублюдок! Издав звук отвращения, Джек исчезает из комнаты, но через несколько минут возвращается с мышью, хвост которой все еще зажат в ловушке, в одной руке и чем-то похожим на свинцовую трубу в другой. Очень осторожно он кладет беспомощную мышь обратно на пол. Он смотрит на меня с блеском в глазах, а затем поднимает трубу и обрушивает ее вниз с невыразимой жестокостью. Животное не просто убито — оно уничтожено. Оно превратилось в кашу из шерсти и плоти. Белые крашеные половицы покрылись каплями крови. Я задыхаюсь в ужасе и в гневе одновременно.