- Ну же, - повторила она. Я выпил. - ...и не осудит, трости надломленной не преломит и льна курящегося не угасит, - говорила Галина Николаевна, завершая молитву, первые слова которой я пропустил. И на меня при этом глядела. Первый глоток был чуть вяжущим на вкус и прошел, мягко отнимая для следующих чувствительность у языка и неба. Все ждали этого момента, словно сигнала. Поднимали свои стаканы, пили. Шум голосов возрос и вдруг сразу стих. Тогда я увидел свет. Электричество погасло, и я увидел другой свет - неяркий и как бы стеклянный, какой можно видеть утром перед восходом солнца. Я закрыл глаза, но свет был все равно. Словно кто-то вскрыл поворотом ножа убогую раковину моего тела, и свет проникал туда свободно - через то место, где раньше было лицо, - холодный и не то чтобы враждебный, а как бы свысока равнодушный. Это не был свет, скорее - проникающий взгляд. Но и свет тоже. Я открыл глаза. Свет сделался ярче и вспыхнул на мгновение, достаточное, чтобы увидеть комнату и лица людей, как бы отраженные плоскостью падающего стекла, скользящие стремительно вверх и в сторону. Краткого мгновения вспышки было достаточно, чтобы увидеть это движение. Я вспомнил то, временно забытое, что говорил мне ночной голос, и понял, что вот, вижу, конец наступил, и новое начало, и разделяющий меч прошел, отделить одно от другого. И мне было дано увидеть это. Кажется, ничего не изменилось вокруг, и все же что-то ушло неуловимое. Все встали и направились к выходу, как после сеанса в кинотеатре. Толпа людей, которых уже ничего не связывало друг с другом. Это только тела, подумал я, движущиеся тела, дурные их копии, а подлинное теперь - там, где новая земля и новое небо... В ощущении того короткого мига я подумал именно так, и сейчас, вспоминая, хотелось бы так думать, но уверенности уже нет у меня, а места для сомнений - сколько угодно. А тот радостный, с короткими ручками, так и сидел привалившись к стене, с застывшей на лице улыбкой. И все проходили мимо, не задерживаясь, как это и бывает обычно в людных местах - на улице или в переходе метро. Выйдя на улицу, я догнал подруг. Окликнул, те обернулись, я что-то спросил. Они ответили. Даже улыбнулись. Я сосчитал в уме до четырех, подождал еще, потом повернулся и ушел. Им через дорогу нужно было идти, прямо, а мне - налево. Дальнейшее скучно вспоминать. По следам событий было возбуждено уголовное дело, в котором я проходил как свидетель, но близок был - мне давали понять - оказаться обвиняемым. Уточняю - обвиняемым в убийстве. Речь идет не о том, оставшемся в пустой квартире (прислонившись к стене и с застывшей улыбкой на лице), - та смерть прошла тихо и незаметно, но была и другая смерть. Труп нашли утром. Я видел фотографию: он лежал на диванчике, прижимая к груди свой портрет, словно икону, - маленький, как при жизни. И стол был тут же - уже на другом фото - с неубранными остатками нашего пиршества. Меня в тот раз допрашивали двое. Один выложил эти фотографии, а другой спросил: - Узнаете? - Да, - сказал я и поинтересовался, отчего умер Вася. - Яд, - сказал первый хмуро. - Пуля, - сказал второй. - Яд, - повторил первый, быстро собирая в горсть фотографии со стола. - Пуля, - возразил второй. - Яд, - и первый хихикнул. глядя на меня профессионально проницательным взглядом поверх очков. У него были очки на носу - тяжелые, в массивной оправе... Набор улик был не в мою пользу, но я оставался спокоен (и точно, была уже у них, как оказалось потом, кандидатура достойнее моей на место виновника). Я был спокоен, потому что понял уже, что в этом сценарии мне с самого начала предписана роль свидетеля. Чтоб было кому помнить все происшедшее, а когда-нибудь, возможно, настанет время, и перед кем-то пришедшим я должен буду действительно свидетельствовать и рассказать все, как было. Есть вещи, на мой взгляд, лежащие далеко за границами полномочий нашего ума, которому - не забываю - назначена скромная роль "уклоняться от зла" и не более. Но который, будучи по природе своей агрессивен и вооружен к тому же сознанием своей правоты (хотя бы в безусловном логическом смысле), перед границами этими не останавливается и вторгается в заповеданные ему места подобно браконьеру. А иначе сказать, есть вещи, о которых составление суждения само по себе выглядит греховным, подобно нескромному взгляду. И все же я не только помыслил, но и записал, утвердил эту нижеследующую мысль, которая, впрочем, и не моя, а скорее всего, была услышана где-то... Короче, должно было сбыться предсказанное - тогда еще, две тысячи лет назад без малого, - и если предсказано было, то сбылось, как начало, конец, разделенье. И наш мир, тот, в котором живем и который знаем, - он тот самый, при разделеньи отброшенный в хлам, оставленный Богом. А то, чему я был свидетелем, возникло, возможно, как малое повторение того давнего события, устроенное для избранных, а может быть, было пустым эхом, пересмешкой нечистой силы... До сего места я пустил дойти свою мысль и здесь остановился - и этого слишком много. Но что-то ушло из мира - это безусловно. Тот ушел неуловимый подтекст событий, который невидим был, но чувствовался. И дерево теперь - просто дерево, птица - просто птица, а случай - только случай, и ничего боле. Я бросил с каких-то пор молиться, и не в языках даже (самый тот образ молитвы мне кажется теперь странным и чуждым), но и "Отче наш" забросил. Читал некоторое время как по обязанности, а потом бросил. Через несколько месяцев я встретил ее - Фаину - в трамвае. Место рядом было свободно, я сел, и мы разговаривали две-три минуты - короткое время между остановками - на какие-то общие темы. Ловя смысл через два слова на третье, потому что шумно было. Какой-то диссонанс чувствовался в разговоре. Потом я увидел книгу на ее коленях - просто книгу, а раньше она не читала бы ничего, кроме Библии. И тут же я понял, что это и не она совсем. С возрастом замечаю, что все больше знакомых лиц попадается навстречу в толпе. Часто встречаю какой-нибудь знакомый профиль, очертания губ, взгляд или улыбку, потом встречаю в другом месте. Начинаю думать, что изначальные их владельцы (того взгляда, улыбки), наверное, потеряли свое имущество и даже если встречены будут, пройдут неузнаны. Я признался в своей ошибке и поднялся с места, да и выходить надо было скоро. Кто-то с золотым зубом во рту стоял на площадке и улыбался, глядя. Трамвай тронулся. И отделенные от нас отражения в стеклах - я сам, и незнакомая девушка, и люди, и лица - тронувшись тоже, скользнули с места и плыли на фоне деревьев темного парка, о чем-то напоминая смутно этим своим движеньем, а на открытом свету исчезли. Может, и мы только незначащие сами по себе отраженья чего-то иного и большего, - подумалось мне. И мысль эта словно давала какую-то, на что-то надежду. Может быть, не прошло еще время...