– В любом другом случае, – задумчиво заявил поручик Михай, – я был бы за немедленный отход, с тем, чтобы под покровом темноты оторваться от противника. Однако уйти вместе с орудиями вряд ли получится, а бросить их, принимая во внимание, что вчерашнему успеху мы целиком и полностью обязаны им, было бы крайне неразумно. Так что полагаю, надо ждать рассвета и действовать по обстановке. – А вы что скажете, подпоручик? – спросил Тиньков у Линдфорса. – Мне кажется, было бы полезно разведать, действительно ли у турок столько сил? – Вы что же, не доверяете моему слову? – набычился в ответ подъесаул. – Ни в коей мере, – покачал тот головой, – однако с момента возвращения казаков прошло много времени, и ситуация могла кардинально перемениться. – Это разумно, – согласился Тиньков и обернулся к Родионову. – Вот что, милейший, пошлите-ка еще раз своих молодцов… – С вашего позволения, господин полковник, – поспешно вмешался Линдфорс, – я бы тоже отправил в поиск своих людей. – Эва, – громко удивился казак, – неужто вы хотите потягаться в разведке с моими станичниками? – Я пекусь лишь о пользе дела, – сухо отвечал ему подпоручик. – Одна пара глаз – хорошо, две уже лучше, а три и вовсе прекрасно! – Согласен, – решительно поднялся полковник, – пошлите и вы своих охотников. – Кажется, я знаю, кого пошлет дражайший Иван Иванович, – шепнул на ухо Вельбицкому молчавший до сих пор Самойлович. Жандарм в ответ промолчал, лишь чрезвычайно высоко подняв брови. – Так значит, вашбродь, надо сходить в поиск и разузнать, сколько турок против нас стоит? – уточнил боевую задачу хмурый Будищев. – Именно так, братец. Возьми людей сколько нужно и отправляйся. – Где же их взять людей-то? – тяжело вздохнул унтер. – У нас же целая команда! – изумился подпоручик. – Для всякого дела нужен свой специалист, – объяснил свою озабоченность Дмитрий. – Я ведь их все больше натаскивал стрелять да окапываться, а тут совсем другой навык нужен. Кабы прежних охотников привлечь, глядишь бы и вышел толк, а эти… ну да ладно, раз надо, сходим! Получив приказ, Будищев первым делом велел притащить с поля боя несколько трупов турецких солдат, выбирая при этом наименее пострадавших. Затем, раздев их, стал переодеваться во вражескую форму. Большую часть он, впрочем, оставил свою, но вот шинель и феска в темноте придавали ему вид, неотличимый от других аскеров. Еще одной деталью стали обутые им болгарские опанки. В принципе, солдатские сапоги в обеих армиях были похожи, однако во многих таборах нижние чины вовсе не имели никакой другой обуви, кроме этих своеобразных кожаных лаптей. Во всяком случае, они были легче и удобнее, особенно если приходилось куда-то бежать. Все это время подчиненные с любопытством наблюдали за его приготовлениями, иногда отпуская соленые шуточки, стараясь, однако, делать это вполголоса, ибо крутой нрав унтера им был хорошо известен. – Егоров, а ты чего ждешь? – обернулся Дмитрий к открыто зубоскалившему артельщику. – Хватай тряпье да переодевайся! Со мной пойдешь. Не ожидавший подобной подлости Степан раззявил от удивления рот, но спорить не стал и принялся ковыряться в груде забракованного Будищевым тряпья. – Больно не копайся, – поторопил его унтер, – возьми шинель да шапку, чтобы хоть издали на турка похож был. – В кровище вся, – поморщился солдат, переодеваясь во вражескую форму. – Не сахарный – не растаешь! – отрезал Дмитрий, продолжая приготовления. Свою винтовку он заменил на один из трофейных винчестеров, револьвер сунул за пазуху, а на пояс прицепил штык. Попрыгав на месте, убедился, что все подогнано как следует, и махнул рукой, пошли, дескать. Вслед за ним и Егоровым двинулись еще три солдата из команды, назначенные притаиться подле османского лагеря и дожидаться возвращения разведчиков, после чего сопроводить их до своего бивуака. Линдфорс особенно настаивал на этой мере, помня, как Будищев вернулся в лагерь после боя из Езерджи, когда поднялась тревога и едва не погиб унтер-офицер Галеев. Отсутствовали разведчики всю ночь, и все это время подпоручик ждал их, тревожно вглядываясь в темноту. Наконец под утро он ненадолго смежил веки, давая отдых усталым глазам, и сам не заметил, как заснул. Проснулся он от почтительного толчка часового, прошептавшего ему: – Гляньте, вашбродь, кажись наши возвращаются! И действительно в предрассветных сумерках скоро стали видны фигуры солдат, тащивших на себе связанного человека. Через несколько минут они подошли достаточно близко, чтобы их можно было узнать. – Пропуск? – подал голос караульный. – Полтава, – хмуро буркнул один из них и тут же спросил: – Отзыв? – Лесная! – воскликнул Линдфорс и, не утерпев, побежал навстречу. – Ну как вы, все ли благополучно? – Вашими молитвами, вашбродь, – прохрипел Будищев и начал сбрасывать с себя турецкую форму. – Клиент доставлен в лучшем виде, получите и распишитесь! Через несколько минут они стояли перед зевающим полковником Тиньковым и чинами его штаба. Пленного развязали, похлопали по щекам, чтобы тот пришел в себя, и принялись расспрашивать. Тут выяснилась одна интересная подробность. Никто из русских офицеров не говорил по-турецки, а служивший переводчиком и проводником старик-болгарин куда-то запропастился. Положение спас подпоручик Линдфорс, вытащивший из кармана походный разговорник Сенковского[82], и, найдя нужную страницу, с важным видом принялся за допрос. – Бу виляиетгпе, бу ордуда? Сердарынызын ады не дир? Эли алтыда кач-бин яя олур герек низам?[83] Ответом на эти вопросы было лишь презрительное молчание. Причем пленник, судя по мундиру бывший офицером, чтобы подчеркнуть свое отношение, демонстративно сплюнул на землю. – Экий мерзавец! – побагровел полковник. – Кабы не приказ о гуманном отношении… я бы тебе язык быстро развязал. – А может, у господина подпогучика не слишком хогошее пгоизношение, – предположил стоящий тут же Венегер, картавящий от волнения даже больше, чем обычно. – И этот туземец его пгосто не понял? – Тогда, может, вы попробуете? – не без сарказма отозвался Линдфорс и демонстративно протянул книгу. – Боюсь, французский пронос Николая Августовича будет для османа еще менее понятен, – хмыкнул кто-то из офицеров Нежинского полка, вызвав улыбку у многих из присутствующих. – И что же делать? – нахмурился Тиньков. – Куда же все-таки подевался этот чертов переводчик! – Дозвольте мне, ваше высокоблагородие? – вмешался все еще стоявший рядом Будищев. – Что? – удивился командир отряда. – Вот так новости! Однако если ты и по-турецки горазд, то попробуй. За взятого офицера тебе и так крест полагается, а уж если ты его, сукина сына, и допросить сумеешь, то за наградой дело не станет! – Да куда их столько, скоро вешать некуда будет, – отмахнулся в ответ унтер и продолжил, как будто причитая: – Эх ты, матушка-Россия, какую сотню лет с турками воюем, а переводчиков так и не завели. – Но-но! – прикрикнул Линдфорс на разговорившегося подчиненного. – Ты, Будищев, говори, да не заговаривайся! – Как прикажете, ваше благородие, а только сделайте милость, посмотрите в вашей книжке, что по-ихнему означает «пся крев» и «холера»?[84] – Но это, кажется, по-польски? – недоуменно воскликнул офицер. – Вот-вот, и именно так он меня материл, когда у него изо рта кляп выпал. Поляк это, господа! – Я вам ничего не скажу! – вдруг выпалил пленный, понявший, что его маскарад раскрыт, и с презрением добавил: – Москальски свиньи! – Подумать только, на языке Пушкина! – ухмыльнулся Будищев. – Вот видите, господин подпоручик, когда к человеку по-доброму, то и он в ответ со всей душой. Договорив это, Дмитрий подошел к пленнику и без тени улыбки в голосе прошептал на ухо: – Слушай сюда, пшек! Или ты сейчас максимально подробно и честно расскажешь его высокоблагородию все, что знаешь, и останешься целым, или я тебе лично глаз на жопу натяну, и тогда ты все равно нам все расскажешь, только до конца жизни под себя кровью ходить будешь! Ты меня понял? – Я скорее умру… – Отрежу яйца и заставлю сожрать! – посулил ему унтер и коротко, без замаха, ударил под дых, на корню пресекая неконструктивные разговоры. Согнувшийся от боли поляк с трудом удержался на ногах, а встретившись глазами с Будищевым, вдруг понял, что все это не дурная шутка и не пустая угроза. Этот страшный унтер вполне может привести в исполнение свою угрозу, и ни его начальство, ни обычаи войны не смогут ему помешать. – Ну, хорошо, я все скажу, – сдался он и затравленно посмотрел на окруживших его русских. – Я же говорил, к людям надо по-доброму, – отпустил пленника Будищев и устало отошел прочь. Все произошло настолько быстро, что остолбеневшие офицеры даже не попытались вмешаться, хотя метод подобного экспресс-допроса им вряд ли пришелся по вкусу. С другой стороны, его эффективность оказалась настолько явственной, что наказывать унтера, явно превысившего свои полномочия, было не с руки. Между тем испуганный и разозлившийся на свою слабость поляк начал выкрикивать показания пополам с угрозами, так что начальству скоро стало не до того. – Командует отрядом сам генерал Асаф! Вас всех убьют! У нас восемь таборов пехоты и двенадцать орудий! Вы не выдержите такого удара! А скоро подойдут еще вой ска! Вы все умрете! А совсем рядом еще целый корпус или, как говорят турки, – орда! – Их орда, а нас – рать! – невозмутимо буркнул в ответ унтер, так что многие офицеры, услышав его, начали давить смешки. Когда Линдфорс и его подчиненные вернулись к выделенной им позиции, уже светало. Гаршин встретил подпоручика докладом, что все благополучно, но тот, не дослушав его, махнул рукой и пошел дальше. – Что это с ним? – удивленно спросил Всеволод у Дмитрия. – Он так посмотрел на тебя… – Не выспался, должно, – зевнул Будищев. – Я бы и сам покемарил чутка, если вы все сделали. – О чем ты? – Окопы выкопали? – Да, то есть почти. – Что значит почти? – Ну, твои выкопали полностью, а…