– Чего же хорошего? – Значит, целоваться умеет! – Тьфу на тебя! Дмитрий тем временем отложил в сторону оставшуюся снедь и принялся вытирать руки о холстину. – Ты чего не доел? – удивилась девушка. – Так надо же и Семке оставить, – пояснил гальванер. – А где он? – Да я его, обормота, за калачами в лавку отправил, но что-то он потерялся. Чует мое сердце, если бы не ты, я бы точно голодным остался. – Стеша, ты скоро? – раздался снаружи голос подружек, видимо, тоже приносивших обед для своих отцов или братьев. – Я сейчас, – отозвалась та и снова вопросительно посмотрела на Будищева. – Мить! – Ну что еще? – Мить, а скажи батюшке, чтобы он меня с подружками вечерами гулять отпускал! – А не рановато? – Чего это вдруг – рановато! Все мои одногодки уже гуляют, одна я, как дура, дома сижу! – Ну, так-то да, – хмыкнул Дмитрий и, окинув взглядом вполне оформившиеся формы девушки, невольно сглотнул. – Только, боюсь, если я попрошу, тебя Степаныч вообще под замок посадит! Не больно-то он меня жалует. – Неправда твоя, – не согласилась Стеша и принялась собирать узелок. – Он тебя очень уважает и завсегда слушает, а то, что ворчит иногда, так это он на всех ворчит. – Ну, ты скоро? – снова позвали ее заждавшиеся подружки. – Иду, – крикнула в ответ девушка и с надеждой посмотрела на молодого человека. – Ладно, поговорю, – пообещал тот и с улыбкой посмотрел ей вслед. Семка очень торопился, а потому бежал не разбирая дороги, сжимая в руке сверток с парой калачей, за которыми его послал Будищев. Обычно он все делал быстро, но сегодня замешкался. Сначала поболтал немного с ребятами – такими же учениками, как и он сам. Надо же было им рассказать, что он у гальванера не прячется и не баклуши бьет, как они думали, а познает крайне сложную и при этом очень важную премудрость. Затем оказалось, что в лавке собралось много народа, а прошмыгнуть мимо всех не удалось, и пришлось дожидаться, пока подойдет его очередь. И теперь он летел как на крыльях, чувствуя за собой вину, тем более что Дмитрий был человеком не жадным и второй калач предназначался для него – Семки. Увы, сегодня торопливость сыграла с мальчишкой злую шутку, потому что, забежав в цех, он с разбега налетел на какого-то человека, и они вместе покатились по грязному полу. Правда, Семен тут же вскочил и попытался помочь на чем свет стоит ругавшему его пострадавшему, но увидев, кто это, застыл, как громом пораженный. – Убил! Как есть убил, проклятущий! – причитал Егор Никодимыч, с трудом поднимаясь. Затем мастер увидел, кто стал причиной его падения, и глаза его начали наливаться кровью. – Простите, я нечаянно, – пытался оправдаться ученик, но тот не стал его и слушать. Совсем разъярившийся Перфильев схватил паренька за ухо и принялся хлестать его изо всех сил по щекам. Семка, не смея сопротивляться, лишь молча моргал от ударов, но эта покорность лишь еще больше распаляла Никодимыча. Ко всему прочему цех по обеденному времени был пустой, и заступиться за мальчишку оказалось некому, не говоря уж о том, что вряд ли кто осмелился бы перечить мастеру. Наконец, гнев его поутих, и он, отпустив свою жертву, залепил ему на прощание со всего размаху оплеуху и, не оглядываясь, пошел прочь. К несчастью, избитый мальчишка уже плохо стоял на ногах и от последнего удара отлетел в сторону и, приложившись головой об угол станка, затих. Однако этого уже никто не видел. Нашли его, только когда заканчивался перерыв и отдохнувшие рабочие стали собираться в цеху. Сначала подумали, что он заснул, но когда увидели запекшуюся кровь, поднялся шум. – Сема, ты чего, дружище? – растерянно спросил прибежавший на крики Будищев. Затем, видимо, сообразив, что на несчастный случай это не похоже, затряс его, крича: – Кто тебя так? Глаза мальчишки на мгновение обрели осмысленное выражение, и он, слабо улыбнувшись, что-то сказал, точнее, просто шевельнул губами. Неизвестно, расслышал ли что-нибудь Дмитрий или нет, но после этого он вскочил и стал быстро отдавать распоряжения, причем так, что ни у кого и мысли не возникло оспорить его право командовать. – Бегом за ворота и хватайте первого попавшегося извозчика. Скажете – человека в больницу надо доставить. Будет сопротивляться – бейте в морду и все равно тащите сюда! После этого он вытащил откуда-то кусок чистой холстины и принялся делать перевязку. По счастью, экипаж нашли быстро, возражать возница и не подумал, и мальчика отвезли в больницу. Наконец, все успокоилось и мастера разогнали взбудораженных рабочих по местам. Однако происшествие на этом не закончилось. Примерно через час вернулся из больницы Будищев и направился прямиком в механический цех, где тут же наткнулся на Перфильева. – Ты пацана бил? – без предисловий поинтересовался он у мастера. – Чего? – изумился Никодимыч, и не подумавший до сих пор связать несчастный случай с собой. Но затем, очевидно, эта мысль пришла-таки ему в голову, и на лице появилось нечто вроде понимания или раскаянья. Но уступать или извиняться ему показалось недостойным, и он тут же перешел на крик: – Да какое твое дело! Подумаешь, поучил щенка… Петр Викторович Барановский любил бывать у своего кузена. Паулина Антоновна была радушной хозяйкой и всегда была рада гостям. Поэтому, когда Владимир Степанович предложил ему пообедать у себя, тот с удовольствием согласился. Кухарка в тот день превзошла самое себя, и проголодавшиеся мужчины с удовольствием воздали должное ее талантам. Дело уже подошло к десерту, когда во входную дверь настойчиво постучали. – Кто бы это мог быть? – удивился хозяин дома и велел Глафире пойти узнать. Горничная через минуту вернулась с молодым человеком, в котором кузены Барановские с удивлением узнали Мишу Богданова – недоучившегося студента, служившего у них чертежником. – Прошу прощения, господа, – конфузясь, начал тот, – но только чрезвычайное происшествие заставило меня побеспокоить… – Да не волнуйтесь вы так, Михаил… как вас? – Николаевич. – Замечательно. Присаживайтесь, Михаил Николаевич, и рассказывайте, что же такое приключилось. – Извольте видеть, господа… – Чаю хотите? – Не откажусь. – Глаша, подай чашку Михаилу Николаевичу! – Благодарю. Так вот, наш гальванер… – Будищев? – Да. Так вот, он, некоторым образом, едва не убил мастера Перфильева… – Что, простите?! – Будищев избил Егора Никодимовича. – Но как? За что? Что там, черт возьми, вообще творится? – Простите, я не осведомлен обо всех подробностях, но произошла какая-то безобразная сцена, и Будищев избил мастера. – Но остальные-то куда смотрели? – Кажется, его пытались остановить, но… – Что но? – Это лишь увеличило количество пострадавших. Этот ваш гальванер всех раскидал и запихал в рот Егора Никодимовича, некоторым образом, калач. – Какой калач? – Окровавленный. – Да откуда же он взялся? – Не могу знать. – Проклятье! – не сдержавшись, стукнул кулаком по столу Петр Викторович. – Я знал, что однажды случится нечто подобное. – О чем ты? – Владимир, прости меня, но я не могу больше молчать. Этот твой Будищев – совершенно неуправляем! Да – у него светлая голова и золотые руки в том, что касается гальваники, но на этом его плюсы заканчиваются, а все остальное – один сплошной минус! – Ты преувеличиваешь. – Нисколько! Ты вспомни сам его поведение. Ведь он себя держит так, будто он нам ровня, а между тем – он всего лишь простой ярославский крестьянин. Да, я понимаю, что он спас тебе жизнь, что он герой вой ны, но всему же есть пределы! – Положим, я кое в чем с тобой согласен, – осторожно заметил Барановский-младший, – но ведь от него есть и польза. Ты же понимаешь, что его идеи потенциально стоят огромных денег. – Потенциально – да! – раздраженно махнул рукой Петр Викторович. – Но в будущем. А в настоящем от него – один вред!