Чэнь все еще был там. Чэнь засел в засаде. Чэнь никогда раньше не нападал на них из засады. Чэнь либо был там, либо его там не было. Вот и все. Злая звезда. Возможно, им следовало прервать миссию прямо сейчас, двинуться дальше, найти другой Город, другую Компанию. viii. два начала пытаются единением стать Чэнь подкараулил Чэня в коридоре, удаленном от их квартиры, у бассейна. Чэнь не стал связываться с Мосс или Грейсон, которые уже были в квартире; опасность просочилась в их сознание как тревога, и потребовалось много времени, чтобы собраться. Затем вспыхнула звезда, такая же сияющая, как рука Чэня, и ярко проплыла над горизонтом. Это случалось слишком часто. Это утаивание Чэня. Это самопожертвование. Они не могли сказать, было ли это из-за лояльности к его другому «я», из-за его всепроникающей вины… или из-за простой логики – всей троице не имело смысла рисковать. Но с каждым разом это становилось все опаснее, потому что Компания, казалось, чувствовала их присутствие, их миссию на каком-то подсознательном уровне – и изгоняла всех Чэней, или, в некоторых случаях, убивала их, истребляла. Или делала гораздо более воинственными. Этот Чэнь взревел и обрушил тяжелые кулаки на спину Чэня, проклиная его собственное имя, и Чэнь в ответ, разъяренный этим нападением, стал бить Чэня в живот. Они стояли рядом, как борцы, обхватив друг друга за плечи мясистыми руками. Пот, боль в мышцах и отчаяние управляли их маневрами. Чэнь был уверен в себе и смирился; он знал по предыдущему опыту, что ему, вероятно, придется сражаться до смерти, невзирая на все нежелание. Сцепившись в роковых объятиях, сверху Чэнь и Чэнь казались неким причудливым существом, вроде краба, или же морской звезды. Два начала стремились стать единением. – Сдавайся, – прошептал тот Чэнь, что был с Грейсон, на ухо другому Чэню. – Никогда. Мерзость. Предатель, – последовал ответ. – Отрекись. Перестань помогать им. Перестань наносить вред. – Умри, умри, умри. Он почувствовал, как растворяется, и усилием воли вернул себе фокус. Чэнь, кряхтя, пытался оторвать зубами левое ухо Чэня – поэтому он дал уху упасть, крутануться на полу и засеменить прочь, от греха подальше. Тот Чэнь, что был с Грейсон, знал эту панику. Понимал ее. Второй Чэнь не мог постичь истину, но кое-что тоже знал. Компания могла создавать при желании людей – и бешеная, ужасная интенсивность атаки, ее внутренняя природа, значили, что Чэнь, видя Чэня, тоже понимал это. Все воспоминания Чэня – о далеких континентах, о работе, об увлечениях, об отношениях – сводились к тому, что все это было обманом и позором, к тому, что единственный способ сохранить хоть какое-то чувство личности – уничтожить захватчика. В каких-то версиях Города такое прозрение ломало Чэня, убивало его, но в большинстве версий – заставляло их сражаться долго, сурово и грязно. Вот только Чэню было все равно, создан он или нет – Мосс излечила его от этого невроза, – и у него было то преимущество, что он сражался с Чэнем раньше. Он знал все свои движения, знал все способы покончить с собой, включая то, как он научился у Мосс приспосабливать свою плоть – отделять руку и превращать ее в опасную пылающую звезду, бороздящую небо. И все же Чэнь твердил что-то Чэню, пока они дрались, умоляя подчиниться, сдаться, говоря, что они могли бы работать вместе, если бы только Чэнь дал Чэню шанс объяснить – еще раз. – Покоряйся и присоединяйся к нам. Двое лучше, чем один. Чем ты обязан Компании? – Подай заявку, и Компания примет тебя обратно. Подчинись – и мы снова заживем той жизнью, что была у тебя раньше. – Той мертвой жизнью? – Хоть так. Но сказал ли эти последние слова Чэнь – или тот Чэнь, что был с Мосс, так подумал? Кто кому здесь врал? Пока Чэнь сопротивлялся, отказываясь сдаться, тот Чэнь, что был с Грейсон, начал уставать. Не от борьбы, потому что он научился любить борьбу, потому что она, по крайней мере, заканчивалась победой – что означало своего рода прогресс. Но вот сейчас, обмениваясь ударами с самим собой – тычками, хуками, пинками, – Чэнь ощутил: кое-что раз и навсегда прояснилось. Его кулак впечатался в челюсть Чэню, кулак Чэня-второго – ему в живот. А прояснилось вот что – он чертовски устал убивать себя. Это был уже четвертый раз. Страшным рывком, в порыве неизбывного отвращения к самому себе, Чэнь рванул в сторону – и, обхватив рукой горло Чэня-второго в удушающем захвате, вскарабкался тому на спину и крепко-крепко сдавил с боков ногами. Чэнь-второй упал, Чэнь-первый навалился на него сверху, брыкаясь, пытаясь вонзить недругу в горло острие локтя, не ослабляя притом захват, из которого Чэнь-второй силился выскользнуть. Все-таки Чэнь-второй тоже оказался не лыком шит. Он выскользнул. Взгляд ко взгляду, лицо к лицу, дыхание к дыханию – вот в какой позиции они оказались; на неровном полу, в пыли и грязи у бассейна. Пальцы одного сдавили бычью шею другого, бычью шею одного сдавили пальцы другого. И были они друг к другу так близко, что могли бы целоваться, плеваться, да вообще все что угодно делать. Мосс либо поставила Чэню новые легкие, либо научила задерживать дольше дыхание – он не помнил, аугментировали его или просто хорошо натренировали. Так что, рано или поздно, тот, второй Чэнь, без тренировок и улучшений, умрет, а пока они просто друг друга душат. Но этот Чэнь тоже научился чему-то, или его кто-то улучшил. Он не сдался, не потерял сознание, не умер – стальная хватка его не ослабевала. Это встревожило Чэня, а затем вся его солидарность с собственной плотью, долгое время пестуемая, вдруг… отступила. Тот Чэнь, что был с Грейсон, лопнул по швам. Превратился в груду зеленых извивающихся саламандр, в выдох, в светопреставление. Выскользнув из объятий Чэня, он охнул – и отступил назад. От удивления – или от отвращения? Ибо Чэнь-сделанный-из-саламандр все еще хранил грубые очертания того, кем был прежде. Саламандры хранили верность структуре, которая уже распалась, версии, которая уже устарела. Растерянно уставившись на Чэня-врага тысячью глаз, он вздрогнул – вдруг ему показалось, что его снова поместили в стену, сложенную из глобул, в недрах Компании, – и издал отчаянный вопль. Чэнь-враг тоже завизжал, вторя. Жутким хором застонали саламандры. Кажется, только сейчас их переплетенные тела стали осознавать себя каждое по отдельности, без связующего-направляющего импульса – и вкусили жуткое одиночество. Общее. Затем явилась Грейсон. Она обволокла Чэня и стала возвращать утерянную целостность, собирая его вместе, усмиряя разобщенное безумие саламандр. Затем явилась Мосс, напав на Чэня-врага – окутав его волной зеленых частиц, утратив в какой-то степени собственную целостность, чтобы лишить целостности его. Чэнь-враг, ошеломленный, побрел вперед, спотыкаясь – точно сомнамбула в объятиях кошмара. Он боролся за право существовать, силился не рассеяться, все издавал какие-то полные отчаяния звуки. А потом – затих, застыв от повсеместных булавочных уколов сущности Мосс, трепетавшей от ощущения соприкосновения крови Чэня с ее собственной кровью. Грейсон нашла в рюказаке Чэня веревку и связала ему руки и ноги. – Мы взяли тебя, Чэнь. – А я – тебя, Мосс. – В другой раз, Чэнь. В другой раз. Не сейчас. И Чэнь-первый снова стал Чэнем. Невозможно описать чувства, оттенившие его распад, – единовременное обладание таким количеством глаз, стучащих сердец, сокращающихся легких. Сонм крошечных жизней, которые не могли быть сведены к уравнениям, которые существовали в каждый момент, каждая – уникальна, и у каждой – своя структура, своя математика. Ему нужна была музыка, он хотел до отвала наесться. Понятное дело, ни первое, ни второе желание не сбылись, и все, что он получил – облегчение от собственного сбитого дыхания… единого. Одного. Чарли Икс превратил Чэня в неудачника, потому что он был одноразовым. Мосс заставила его потерпеть неудачу таким образом, что это позволило ему жить, что дало некоторое утешение, что на самом деле не было неудачей. Это позволило Чэню искупить вину, что проявилась в его плоти. Грейсон и Мосс взирали на Чэня сверху вниз. Они все еще могли различить на его теле растровую сетку тел саламандр – она отпечаталась на его коже, словно татуировка, но уже потихоньку рассасывалась. Они это видели, и Чэнь тоже видел – их глазами; видел – и ощущал их великую заботу. – Ты это сделаешь, или я? – спросила Грейсон у Чэня. Убить Чэня-врага. – Нет! – выкрикнул он. – Оставьте его в живых. Он может нам пригодиться. Обычно Чэнь никак не пригождался, потому как не обладал таким грузом знаний, что был у версии, путешествовавшей с Мосс. Чэнь никогда не предлагал сохранить Чэню жизнь – это было слишком опасно. Мосс положила руку ему на плечо. – Ты сказала, что утка на нашей стороне, – прохрипел Чэнь сквозь ком слизи в горле, оставшийся после саламандр. – Мы можем себе это позволить. – Он сказал это просто так, чтобы сказать хоть что-то, сказать – и показать, что у него все в порядке. Что было, конечно же, невозможно. – Утка прошла рядом с нами, – заметила Мосс. И впрямь: утка появилась рядом с бассейном, понаблюдала за ними… была ли она там еще мгновение назад? И – снова исчезла. Утка видела, как Чэнь превратился в ворох саламандр. Видела, как Мосс ему помогла восстановиться. Что еще она видела? ix. внять разметке родителя, что дитя позабыл Как объяснить вес утки со сломанным крылом? Сущая во плоти, крови и в частицах света, утка не могла летать. Крыло было сломано намеренно – таков был замысел Чарли Икса, по которому утка всегда могла быть отвергнута Компанией. Чтобы утка могла стать добычей. Такой же презренной и отвергнутой, как добыча. Когда троица столкнулась с уткой, оказалось, что та тяжела – будто отлита из меди, стали или золота. Взгляд утки был непроницаем – тяжелая долголетняя память отяготила его. Всегда, когда они прибывали сюда, их тяготил неизбывный и назойливый этот вопрос: утка за нас или против нас? Или: узнает ли нас утка? Утка являла собой парадокс. Она бродила там, где хотела, и везде, где того требовала поставившая ее на стражу Компания, отрицая всякие законы того места, куда попадала. В большей или меньшей степени утке были подвластны все версии Города. – Утка Шредингера. – Утка Хайдеггера. – Утка Сведенборга. – Утка Сенеки[7]. Утка Чарли Икса.