– Из-за… – голос его неуверенно смолк. – Ты можешь. Я знаю, что ты способен. – Из-за моего толстого необрезанного пениса? – все еще неуверенно спросил он. Лантернгласс, ликуя, гикнула: – Попал! Намного лучше. Я знала, что это в тебе есть. – К тому времени она уже сворачивала на стоянку у торгцентра и видела желтые ограждения, кареты «Скорой помощи» и полдюжины полицейских машин. Сине-серебристые проблески слабо мелькали в почти экваториальной жаре. День еще не разгорелся и у нее уже появились сомнения, что она успеет вовремя добраться до спортшколы и забрать свою дочку с тенниса. – Должна бежать, Тим. Надо выяснять, кто кого поубивал. Она припарковалась и вышла из машины, стала пробиваться сквозь толпу к линии ограждений около входа в центральный зал торгового центра. Один за другим прибывали фургоны телевидения, местные, 5-го и 7-го каналов. По ее прикидкам, мертвых было всего три-четыре – маловато, чтобы привлечь внимание национальных кабельных сетей. По другую сторону ограждений царил обычный для места преступления бардак. Суетились копы. Трещали и пищали рации. В форме она не разбиралась и через какое-то время уселась на капот своего двенадцатилетнего «Пассата» подождать. Стоянка бурлила, жар волнами исходил от размякшего асфальта, и очень скоро ей пришлось опять встать: ягодицы слишком сильно припекало на стальном корпусе машины. Самый разный народ понаехал полюбопытствовать, а может, они в магазины направлялись и решили посмотреть, из-за чего вся эта суета поднялась. Ларек на колесах, торгующий хот-догами, встал на достойном расстоянии от магазина готовых закусок через дорогу, окружавшую торгцентр. Восьмилетняя дочка Лантернгласс, Дороти, три недели назад стала вегетарианкой. Она не желала есть ничего ощущающего чувства. Лантернгласс изо всех сил старалась подыгрывать дочери, ела макароны, фруктовый салат и буррито из бобов, однако запах хот-догов вызывал в ней ощущение, далекое от сочувствия. Она шла купить себе перекусить что-нибудь, о чем можно было бы сильно пожалеть, по пути проходила мимо черных девчушек, стоявших возле крохотной яркой машины цвета жвачки, и услышала, как одна из них сказала: «У Окелло место в первом ряду оказалось. Врач «Скорой» ему руку осматривает, на которую один из СОБРа наступил. СОБР бежал совсем рядом с ним, пулеметы несли и всякое такое». Это было интересно, но Айша Лантернгласс шла дальше: нельзя было подслушивать, оставаясь незамеченной. В ларьке хот-доги готовились на азиатский вкус, и кончилось тем, что у нее в руках оказался большущий хот-дожище, обернутый в капусту и со сливовым соусом. Можно было бы рассказать Дороти, что она обедала капустой и фруктами, и это даже не было бы враньем, просто рассказ без подробностей. Она побрела обратно к толчее, но убавила шаг и встала быстренько проглотить свой хот-дог рядом с задним бампером жвачкомобиля, на номерном знаке которого красовалось: «ОЙ, ВКУСНЯТИНА». Три девчушки чуть старше школьного возраста, в джинсах, обтягивавших их так туго, что ни одной не удалось бы засунуть в задний карман мобильник, топтались вокруг переднего бампера машины. При такой машине (то была «Ауди») они не могли быть из Черно-Голубой. Скорее с Бульваров на севере города, где к каждому дому вела подъездная дорожка из раздавленных белых ракушек, а перед ним обычно торчал фонтан с медной русалкой. Девчушка, рассказывавшая про СОБР, набрала что-то на своем телефоне, потом сообщила двум другим: – Окелло ждет, чтобы выяснить, разрешат ли ему свои шмотки взять и снова в уличное переодеться. Он не выносит униформу своего «БИГ». Стащить ее с себя – лучшее время его дня. – Я-то считала это лучшим временем твоего дня, – сказала одна из подружек, и все трое дружно и смачно загоготали. Лантернгласс увидела, как перед одним из заграждений скапливаются телекамеры, как голуби, устремившиеся на свежие хлебные крошки: надо было идти. Она торопливо завершила свой обед и протиснулась в толпу местных телевизионщиков. Здесь она была единственной журналисткой из печатного издания, единственной, кто записывал все сказанное на свой телефон. Так она привыкла. В «Сент-Поссенти дайджест» в штате состояли всего восемь сотрудников (причем двое из них освещали спорт), а ведь еще десяток лет назад штат состоял из тридцати двух журналистов. Случались дни, когда в номере печаталось по пять заметок за ее подписью. Из торгцентра появился шеф полиции Риклз, замыкавший небольшую цепочку полицейских в форме, и кто-то из администрации шерифа, стройная, симпатичная латинка в ковбойской шляпе. Риклз был сложен, как пожарный гидрант (и не намного выше того ростом). Его белокурые волосы были так светлы, что брови пропадали на фоне бледной кожи, доставшейся от предков с Шотландского нагорья. Он пересек площадку перед выходом, направился к камерам, подошел перед ними и снял бейсболку. Как-то так получилось, что Лантернгласс оказалась почти нос к носу с ним, но начальник полиции, очевидно, не замечал ее, только и делал, что глядел неотрывно в какую-то далекую точку над ее левым плечом. – Я шеф полиции Сент-Поссенти Джэй Риклз, и я сделаю небольшое заявление о несчастном случае, произошедшем сегодня. Примерно в десять тридцать утра, вскоре после открытия торгового центра, прозвучали выстрелы на верхнем уровне галереи, и четверо были убиты в данном случае явного массового вооруженного нападения. Виновное лицо было нейтрализовано охранником на месте, прежде чем стрелку удалось достичь заполненного народом дворика закусочных. Я говорю об одном виновном лице, поскольку в настоящее время нам известно всего одно лицо. Стрелок был объявлен погибшим на месте в одиннадцать шестнадцать. Героическая личность, ликвидировавшая угрозу, находится в добром здравии, но в данный момент не готова делать какие-либо заявления. – Он опустил подбородок, почесал свой розовый скальп, и Лантернгласс с удивлением поняла, что шеф полиции борется с всплеском какого-то бурного чувства. Когда он поднял голову, его очень голубые глаза потомка шотландцев блестели от радостных слез. – Позволю себе личное замечание. Сегодня в торгцентре находились двое моих внуков вместе с их мамой, моей дочерью, они катались на карусели во дворике закусочных, менее чем в трехстах футах от места стрельбы. Это всего лишь трое из множества детей, мам и покупателей, которые вполне могут считать себя обязанными жизнью самоотверженным действиям человека, который поднялся, чтобы остановить стрельбу, прежде чем она могла бы разрастись. Я получил возможность лично выразить ему свою признательность, всего несколько минут назад. Уверен, что буду всего лишь одним из многих. Теперь я готов ответить на несколько вопросов. Все закричали разом, включая и саму Лантернгласс. Шеф полиции стоял прямо напротив, но по-прежнему на нее не смотрел. Это ее не очень-то и удивляло. У отношений Риклза с Лантернгласс была сложная история. – Вы сказали о четырех жертвах, плюс стрелок. А сколько раненых? – выкрикнула одна из девиц-телерепортеров. – Нескольким людям оказывается психологическая помощь от шока и лечебная от мелких ранений – как здесь, на месте, так и в больнице Сент-Поссенти. Еще больше криков. – В настоящее время без комментариев. Новая волна выкриков. – Еще слишком рано, чтобы разобраться. Мимо Лантернгласс совали микрофоны, ее отталкивали и отпихивали. Она чувствовала, что Риклз намеренно не обращает на нее внимания, но тогда она заорала такое, отчего голова его рывком повернулась в ее сторону, и он уставился на нее своим блестящим, веселым и нежным взглядом. Она выкрикнула: – Был ли предполагаемый стрелок известен правоохранительным органам до сегодняшнего дня? Есть ли у него уголовное прошлое? – А я и не говорил, что стрелявшее лицо – мужчина, – сказал он ей. На лице Риклза не было улыбки, но глаза его сияли. Ему и в самом деле нравилось говорить неожиданные вещи перед камерами. И, возможно, ему понравилось и то, что он смог подловить Лантернгласс на предположении о лице, совершившем преступление. Толпа вокруг нее пошла вразнос. Другие репортеры обожали такое. Риклз отступил, вскидывая руку ладонью вперед в жесте мира, и сказал, что пока это все. Ему вслед кто-то громко спросил, как зовут его внуков, шеф полиции остановился и повернулся, чтобы ответить: Меррит и Голди. Кто-то спросил, может ли он хотя бы подтвердить возраст и пол убийцы, на что он, нахмурившись, сказал: – Давайте сосредоточимся на людях, погибших сегодня. Это о них прежде всего должна думать пресса вместо того, чтобы прославлять безумные поступки лица, совершившего преступление, зарабатывая себе легкие рейтинги. – Вновь рев: такое журналюги тоже обожали. Каждый репортер, известный Лантернгласс, обожал попадать по мелочи под общественное бичевание. Потом шеф полиции ушел, повернувшись к ним спиной. Лантернгласс почти ожидала, что его удастся уговорить вернуться еще раз. Шеф полиции Риклз был человеком, любившим сделать заявление, получал наслаждение, играя роль общественного острослова, хулителя, моралиста и правоведа-мыслителя. Чем-то он малость напоминал ей Дональда Рамсфелда[50], который с очевидным восторгом игрался с прессой, поставляя той фразочки, достойные цитирования. Лантернгласс снисходительно считала, что Риклз, наверное, рад, что его внуки оказались на месте действия, потому как это дало ему возможность сыграть разом две роли: твердого поборника закона и признательного, успокоенного семейного человека. Однако ей было без разницы, вернется ли он и скажет ли что-то еще. Он не настроен делиться еще чем-либо стоящим: если бы он еще ответил на вопросы, то это отвечало бы его нуждам, а не журналистов. А кроме того… ее внимание отвлек розовый проблеск, движение, уловленное боковым зрением. Когда она встала на цыпочки и вытянула шею, то увидела, как девчушки в машине цвета жвачки, рассекая толпу, двинулись не в сторону шоссе, а свернули за угол торгцентра и пропали из виду. Лантернгласс поехала за ними. 14 час. 11 мин. Северо-восточная сторона торгового центра представляла собой протяженную глухую стену из кирпича-песчаника с незатейливыми дверями, выкрашенными тусклой коричневой краской и погрузочными площадками. С этой стороны никто внутрь не входил, кроме работавших в центре. Подъезд был узким и выходил на сетчатую ограду высотой в двенадцать футов, обильно поросшую с другой стороны сорняками. Такие места здорово действовали Лантернгласс на нервы. Заставляли вспоминать тот день, когда на ее глазах 24-летний коп по имени Реб выпустил шесть пуль в Колсона Уизерса. Пара полицейских патрульных машин держала подъезд под наблюдением – по одной с каждого конца. Лантернгласс замедлила ход перед крупным гладколицым копом в зеркальных очках. Он стоял на ее пути, пока она не остановила машину, потом подошел со стороны водительского окна и ленивым круговым жестом одной руки велел опустить стекло. – Только родня работников торгцентра, мэм. Вы родня? – Да, сэр, – соврала она. – Мой сын, Окелло, работает в обувном «БИГ». Он в здании находился, когда это случилось. Я была с теми девушками, которых вы только пропустили. – Она указала на «ОЙ, ВКУСНЯТИНУ», которая как раз парковалась в трети подъезда от них. Впрочем, коп перестал ее слушать, едва она назвала имя, лишь махнул рукой и отступил в сторону. Когда она припарковалась, три девчушки уже выбрались из своей «Ауди» цвета молочного коктейля с клубникой, а сидевшая за рулем, стоя на цыпочках, уже обнимала долговязого черного юношу. Небольшая толпа томилась среди машин: служащие, эвакуированные из здания, которые держались поблизости и возбужденно рассказывали и пересказывали, как им самим едва-едва удалось уцелеть. Наверное, оттого, что ей вспомнился Колсон, для которого сцена была домом родным, назойливый, оживленный рой зевак напоминал ей закулисье после успешного спектакля – добротной кровавой трагедии, по-видимому. Припарковавшись, она вышла из машины, как раз когда парень с девушкой бросили обниматься. И перехватила их, когда они пошагали обратно к розовому авто. – Ты там был, когда это случилось? – спросила она юношу безо всяких расшаркиваний, уже включив свой телефон на запись разговора. – Страсть как хочется послушать об этом. Юноша замедлил шаг, задумчивая морщина пролегла у него меж бровями. Он был не просто чернокожим, а черным чернокожим, как пляж из песка вулканической лавы. Свет исчезал в нем. Смазливый, конечно, но, с другой стороны, пришлось ведь и в обувной «БИГ» наняться. Юность, здоровье и чернота – это то, чем во многом они и охмуряют… свою по большей части белую, пригородную клиентуру. Юноша все еще был одет в магазинную униформу: очевидно, копы не дали ему переодеться. – Ага. Я был там. Ближе всех к месту подобрался из тех, кого не застрелили. Не считая мистера Келлауэя. Три девчушки разглядывали Лантернгласс со смесью досады и любопытства. Подружка юноши (самая красивая из них: курносая, тонкошеяя, грудастая, с распрямленными волосами) спросила: – А с чего расспрос? – Я из газеты. «Сент-Поссенти дайджест». Очень бы хотелось узнать, на что это похоже… быть в трех шагах от пули. Взгляд изнутри. Как это переносится? – заговорила она, отвечая девчушке, но все время глядя на юношу. – Фотка моя в газете будет? – спросил тот. – А то. Народ у тебя автограф просить будет. Малый ухмыльнулся, но подружка его подала голос: – Это сто долларов стоит. – И наполовину загородила парня собой, будто физически мешая Лантернгласс подойти поближе. – Будь у меня сотня долларов в кошельке, я могла б себе няню-сиделку позволить. А я не могу, и это значит, что у меня всего полчаса осталось до времени забрать свою дочку из городского летнего лагеря. – Насрать, – отрубила его подружка. – Хотите узнать его историю, можете все про это в теленовостях «Дейтлайн» посмотреть. Спорим, эти и косарь не пожалеют. Лантернгласс сообразила, что у девчушки с новенькой розовой «Ауди» лимит на кредитке побольше, чем у нее будет. Подружка, решила она, о деньгах заговорила, чтоб покрасоваться, эдакий самопроизвольный сценический этюд. Может, дружок был из Черно-Голубой, а подружка с Бульваров, вот и пыжится произвести на него впечатление, ведя себя, как уличная. – Не уверена, что в «Дейтлайн» интерес проявят, – хмыкнула Лантернгласс. – Но, если и проявят, вам что, не хотелось бы, чтоб они с твоим парнем разговор вели, а не с одним из сотни бывших в торгцентре сегодня? Тот, кто первым расскажет, того обычно с его рассказом и показывают. И потом… – теперь Айша смотрела подружке прямо в глаза, – в общем-то, я хотела с вами обоими поговорить. Хотелось бы узнать, что ты чувствуешь, когда слышишь про стрельбу и знаешь, что твой парень в здании, но не знаешь, увидишь ли ты его еще когда. Это девушку смягчило. Она глянула на своего парня, Окелло, который про деньги не заикался и отнесся к Лантернгласс со спокойным интересом. – Я расскажу вам, что произошло, – сказал он. – Платить вам не придется. – Разрешаешь записать тебя? – спросила журналистка, указывая на свой смартфон. Малый кивнул. – Как тебя зовут? – задала она вопрос, потому как это было хорошим зачином, даром что она уже знала ответ. – Окелло Фишер. Как Отелло, только с «к». В сознании Айши Лантернгласс опять умер Колсон. Как каждый день умирал по три-четыре раза, даже сейчас. Лицом вниз в собственной крови. Если бы он не истек ею до смерти, то, может, и захлебнулся бы в ней. – Что это за имя – Окелло? Малый неловко повел плечами. – Мама моя крупно сечет в африканской истории. На мой десятый день рождения она испекла торт с ягодками ням-ням, купила мне барабан, как в племенах. А я такой: блин, что плохого в шоколадном торте и игровой приставке? Он ей уже нравился, она знала: он ей накидает фразочек, что на цитаты разойдутся. Подружку звали Сара. Чтоб всех порадовать, Айша записала и имена ее подруг: Кейти и Мэдисон. Имена с Бульваров – все три. – Когда ты в первый раз понял, что что-то не так? – Верняк, когда пистоль увидел, – сказал он ей. – Ты видел стрелка? – Центр только за несколько минут до того открылся. Я поднялся на дворик закусочных прихватить по фраппучино для нас с Ирвингом. Мы с Ирвингом в «БИГ» в утро были. Не знаю, с чего он работает там, семья у него вполне зажиточная. Мать, полагаю, хочет, чтобы он опыта поднабрался, что значит работу иметь. – Сомнение мелькнуло в его больших трепетных глазах, и он заметил: – Лучше не печатайте, что я это сказал. Ирвинг крутой. Они меня к себе домой на ужин приглашали.