– Мне просто хочется задержаться тут на минутку. С той женщиной. Просто хочу посидеть рядом с ней малость, сказать, что я сожалею. Охранник смотрел себе под ноги. Харбо обошел взглядом его колени и увидел женщину в голубином платье с открытыми глазами, незряче уставившимися в навесной потолок. Младенец, помещенный в малышовую переноску, был совершенно недвижим, уткнулся личиком в мамину грудь. Коп торгцентра оперся рукой о витрину и мягко опустился на ковер рядом с женщиной. Взял ее за руку, провел пальцами по тыльной стороне ее ладони, поднес ее к губам и поцеловал. – Эта женщина и ее малыш не должны были умереть, – произнес охранник. – Я промедлил, и эта бешеная тварь в конторе убила ее. Ее убила и малыша, обоих. Одним выстрелом. Как мне жить с этим? – Единственный, кого следует винить в случившемся, это того, кто нажал на спуск. Запомни это, – сказал ему Харбо. Охранник вдумался в эти слова, потом медленно склонил голову. Взгляд его бесцветных глаз был отсутствующим, отнесенным куда-то вдаль. – Я попробую, – выговорил он. 11 час. 11 мин. Харбо, офицер СОБР[48], помог Келлауэю подняться и, обняв его рукой за плечи, вывел в коридор. Оружие и трупы они оставили позади, на месте происшествия. Харбо подвел Келлауэя к лавочке из нержавеющей стали, помог ему сесть на нее. Пара собровцев прокатили мимо каталку. Харбо, велев Келлауэю сидеть и держаться, ушел. Проход наполнялся народом. Появились полицейские в форме. Келлауэй разглядел кучку подростков-индийцев (индийцев из Индии, не американских индейцев), стоявших ярдах в десяти, двое из них снимали все на свои сотовые телефоны. Кто-то криком приказал отогнать зевак. Пара копов прошли мимо, неся заграждение. Майк Даулинг (из охраны торгцентра) опустился на другую сторону скамейки. Он до смешного походил на аиста с сильно выдававшимся кадыком и привычно избегал смотреть кому бы то ни было в глаза. – Вы в порядке? – спросил Даулинг, глядя себе под ноги. – Нет, – выдавил Келлауэй. – Воды хотите? Могу вам воды принести. – Хочу минутку один побыть. – А-а. Лады. Ну да, я понял. – Даулинг, двигаясь боком, зашаркал прочь, как человек, крадущийся по высокому, узкому краю. – Подожди. Майк, помоги мне. Меня, по-моему, стошнит, и мне не хочется, чтоб это по «Ютьюб» крутили. – Кивок в сторону пятнадцатилетних индийцев, или кто они там были. – А-а, ну да. Лады, мистер Келлауэй, – засуетился Майк. – Пойдемте в «Лидс». У них толчок в кладовке есть. – Он взял Келлауэя за руку и поднял его на ноги. Они прошли к «Лидс» по соседству с «Бриллиантами посвящения» и пошли вглубь магазина мимо рядов с бейсболками. Вместе с ними шагали с десяток Келлауэев, отраженных в зеркальных стенах: крупные, усталые на вид мужики с темными кругами под глазами и пятнами крови на форменных брюках. Сам Келлауэй не помнил, когда успел запачкаться. Майк, побренчав своей связкой ключей, отпер зеркальную панель, служившую дверью в кладовку. Только они собрались пройти в дверь, как Келлауэй услышал, как кто-то их окликнул. – Слышь, – позвал полицейский в форме, толстощекий и розоволицый. Келлауэя удивило, как могли брать в органы таких изнеженных слабаков, городских папочкиных сыночков, а его вот не взяли. – Слышь, подождите. Ему нужно здесь оставаться. Он свидетель. – Кем бы он ни был, а его тошнит, – отмахнулся Майк с резкостью, удивившей Келлауэя. – Не блевать же ему прямо тут на радость снимающим его придуркам. Его самого только что чуть не укокошили, когда он положил конец беспорядочной стрельбе по людям. Надо ж дать ему секунд тридцать, чтоб в себя прийти. Это просто дело приличия. – Он подтолкнул Келлауэя в кладовую, затем повернулся кругом и встал в дверях, преграждая путь всякому, кто пошел бы следом. – Давайте, мистер Келлауэй. Позаботьтесь о себе. – Спасибо тебе, Майкл, – произнес Келлауэй. По обе стороны у стен стояли пыльные стальные стеллажи, доверху заполненные ящиками и коробками. Замызганный диванчик в заплатках из изоленты был задвинут в дальний угол к заляпанной стойке со стоявшей на ней кофеваркой. Узкий дверной проход вел в грязную уборную. Со светящегося рычажка над унитазом свисала цепочка. Стены были исписаны: надписей он не читал. Келлауэй закрыл дверку, запер ее на щеколду. Припав на колено, пошарил в кармане и извлек из него искореженный кусочек свинца, который выковырял из стены позади прострелянного зеркала. Пуля вывалилась сразу, стоило лишь тронуть ее отверткой из его набора инструментов. Он бросил ее в унитаз. Свою версию происшедшего он уже обдумал полностью. Полиции он расскажет, что услышал выстрелы и подобрался к «Бриллиантам посвящения», чтобы оценить обстановку. Услышал он три выстрела, но заявит, что слышал четыре. И неважно, что скажет кто-то еще. Когда люди в панике, подробности легко и часто путаются. Три выстрела или четыре – кто с уверенностью мог бы сказать, сколько их прозвучало? Он вошел и обнаружил трех мертвых: мусульманку, ее младенца и Роджера Льюиса. Столкнулся со стрелявшей, блондинкой, они обменялись фразами. Она сделала движение, собираясь стрелять, но он выстрелил первым, выпустив из своего пистолета две пули. Первая пуля попала в блондинку, вторая прошла мимо. Подумают, что, когда он промахнулся, пуля вылетела в открытое окно. Наконец, толстяк, напоминавший Джону Хилла, вошел в магазин, и стрелявшая, будучи при последнем издыхании, влепила пулю в его глупую толстую рожу. На самом деле Келлауэй выстрелил из ее револьвера два раза: раз в толстяка и раз в открытое окно. Когда эксперты покончат со своей арифметикой, стреляные гильзы сойдутся в счете: три – в Льюиса, одна – в арабку с малышом и одна – в толстяка. Келлауэй дернул за цепочку, открывая смыв. Раздалось пустое звяканье. Насупившись, он еще раз дернул. Ничего. Кусочек свинца сплющенным комочком лежал на дне унитаза. Кто-то постучал. – Мистер Келлауэй? – прозвучал незнакомый ему голос. – С вами все в порядке? Он кашлянул, прочищая горло: – Одну минуту. Взгляд его скользнул по стене, и он впервые увидел сделанную фломастером надпись: «УБОРНАЯ НАКРЫЛАСЬ – ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ОБЩЕСТВЕННЫМ ТУАЛЕТОМ». – Мистер Келлауэй, тут врач «Скорой» хотел бы осмотреть вас. – Мне медицинская помощь не нужна. – Хорошо. Только он все равно хочет вас осмотреть. Вы пережили то, что называется травмирующим событием. – Минутку, – произнес он еще раз. Келлауэй расстегнул левый рукав, засучил его по локоть, потом погрузил руку в воду. Выловил свинец, убивший Ясмин Хасвар и ее ребенка, Ибрагима, и положил его на пол. – Мистер Келлауэй, если я могу вам чем-то помочь… – Нет, спасибо. Он поднял тяжелую крышку бачка за унитазом и очень осторожно положил ее на стульчак. С его левой руки капала вода. Он поднял кусочек свинца и бросил его в бачок. Затем осторожно поднял крышку и тихонько опустил ее на место. Еще будет время, через денек-другой (недельку, самое большее), вернуться, забрать пулю и отделаться от нее навсегда. – Мистер Келлауэй, – донесся голос с той стороны дверки. – Вы должны позволить кому-то осмотреть вас. Мне хотелось бы вас осмотреть. Он склонился к раковине, включил воду, вымыл руки с мылом, плеснул водой себе в лицо. Потянулся за бумажной салфеткой, но в автомате-раздатчике не осталось ни одной – ну разве не всегда так бывает? Туалетной бумаги тоже не было. Когда охранник открыл дверку, лицо его было мокрым, капельки блестели на бровях, на ресницах. Мужчина по ту сторону дверки оказался больше чем на голову ниже Келлауэя, и на нем была синяя бейсболка с надписью «Полиция Сент-Поссенти». Голова его была похожа на почти идеальный цилиндр, и это впечатление усиливала короткая стрижка соломенных волос. Лицо было того оттенка красного, какой дает глубокий безболезненный солнечный ожог и какой все мужчины, ведущие родословную от шотландцев, приобретают, прожив хоть какое-то время в тропиках. Голубые глаза его блистали юмором и вдохновением. – Вот он я, – произнес Келлауэй. – На что вам хотелось бы взглянуть? Мужчина в бейсболке свел губы вместе, раскрыл рот, закрыл его, вновь открыл. Вид такой, что того и гляди расплачется. – Видите ли, сэр, утром двое моих внуков находились в торгцентре, со своей мамой – моей дочерью. И все они по-прежнему живы, как и еще множество людей. Вот, полагаю, мне и захотелось просто выяснить, как выглядит герой. С этими словами шеф полиции Сент-Поссенти Джэй Риклз обхватил Келлауэя руками и сжал в объятиях. 11 час. 28 мин. Лантернгласс видела огни и слышала вой сирен, она двинулась к торгцентру еще до того, как Тим Чен позвонил ей, спрашивая, занята ли она. – Вот-вот буду, – ответила она. – Я сейчас на пути к нему. – Торгцентру? – Угу. Что у них там значится? – Произведены выстрелы. Все подразделения. Множественное убийство. – От черт, – последовал ее вдумчивый ответ. – Пальба по людям? – Похоже, пришел наш черед. Как пожар? Утро Лантернгласс провела в вертолете, стрекотавшем вверх-вниз по границе пожара, полыхавшего в Национальном лесном заповеднике Окала. Дым грязной стеной коричневого облака поднимался на высоту десяти тысяч футов[49], вспыхивая дрожащими пятнами янтарного света. Сопровождал ее чиновник из Службы заповедников, которому приходилось орать, чтобы его было слышно сквозь неумолчное стрекотание вращающихся лопастей. Выкрикивал он раздражающие банальности про урезание бюджета штата на спасательные службы, на федеральные сокращения затрат на помощь при стихийных бедствиях, про то, как им пока везет с ветром. – Везет? Что вы имеете в виду, говоря, что вам с ветром везет? – спросила его Лантернгласс. – Разве вы не говорили, что из-за этой штуки теряете в день по тысяче акров леса? – Ну да, но, по крайней мере, ветер дует северный, – сказал чиновник Службы заповедников. – Он гонит огонь на необитаемые заросли. Если ветер сменится на восточный, эта штука за три дня доберется по Сент-Поссенти. Сейчас Лантернгласс сообщила своему редактору: – Пожар он и есть пожар. Жаркий. Жадный. Ненасытный. – Жаркий, – повторил Тим, выговаривая очень медленно, взвешивая каждое определение по очереди. – Жадный. Ненасытный. Как можно насытить пожар? – Тимми. Это был прикол. Ты должен был бы сказать: «как с моей бывшей жены списано». Тебе бы здесь со мной поработать. Когда я рассказываю тебе идеальный прикол вроде этого, тебе придется реагировать. – Нет у меня бывшей жены. Я счастливо женат. – Что поразительно, если учесть, что ты наименее прикольный, наиболее педантичный штык в рядах американской журналистики. Почему она тебя терпит? – Что сказать? Полагаю, дети в определенной мере давят на то, чтоб держаться вместе. Айша Лантернгласс издала гудящий звук, каким в телешоу обычно сопровождают неверный ответ: – НЕВЕРНО. Неверно. Попробуй еще раз, Тимми. Ты наименее прикольный штык в американской журналистике, так почему жена тебя терпит? Подумай хорошенько. Возможно, это еще одна классная шутка.