Потом Бекки увидела изображение на экране айфона Роджа и застыла. Сняла солнечные очки, положила их, мигая, и всмотрелась в экран. – Минуточку, мэм, – донесся ровный, ласковый голос Роджа. Только Бекки вполне знала его, чтобы распознать едва скрываемое подспудное нетерпение. – Я сейчас же вернусь. – Все в порядке? – Да, в полном, в полном. Всего одну минуточку, и мы вас с благодарностью отпустим. Спасибо. Большое вам спасибо. Бекки слышала его бормотанье, но едва ли вникала в него. То был попросту шумовой фон, как шорох воздуха в системе очистки и охлаждения воздуха. На экране настольного компьютера была открыта программа обмена сообщениями. Родж обменивался посланиями с кем-то по имени Бо. Самой последней картинкой было фото Бекки, стоявшей на коленях в блестящих серебристых трусиках, с раскрытым ртом, тянущейся к чьему-то члену. А снизу последнее из посланий Роджа: «По крайней мере, у меня навсегда останется это, чтобы помнить о ней. Плюс, она ОБОЖАЛА это до усрачки. Даже просить не приходилось. Второе свидание». И ответ Бо: «Черт, да ты пижон, аж противно, отчего это со мной ничего хорошего никогда не случается?» Родж скользнул в контору, увидел, как она всматривается в компьютер, и приуныл. – О’кей, – выдохнул он. – Признаю: это было опрометчиво. Мне ни с кем не следовало делиться этим фото. Я был в расстройстве и пробовал подбодрить себя, опускаясь до бессердечия и неприличия. Ну так застрели меня за то, что чувствовать способен. Бекки разразилась лающим смехом. 10 час. 37 мин. Услышав первый выстрел, Келлауэй расплескал свой кофе. На второй он никак не среагировал, просто стоял посреди дворика закусочных, склонив голову набок, и слушал. День независимости только-только прошел, и думалось, что, может, детишки выеживаются со всякими петардами. Он лишь стряхнул с руки обжигающее пойло, но остался недвижим, вслушиваясь в звуки. Когда же оружие выстрелило в третий раз, он швырнул стаканчик в бак для мусора. Промахнулся: бумажный стаканчик ударился о стенку и опрокинулся – только его уже на месте не было, чтобы полюбоваться на расплескавшийся повсюду кофе. Он уже бежал, приседая на полусогнутых, на звук пистолетной пальбы. Пробежал мимо магазинов и ларьков, увидел женщин с детишками, сидевших на корточках позади колонн и витрин, и почувствовал, как туго отдаются удары сердца в барабанные перепонки. Что делать, знали все: насмотрелись всякого по телевизору. Низко присесть, быть готовым задать стрекача, если покажется стрелок. Резким шумом дала знать о себе рация: испуганные голоса и треск. – В чем дело, парни? Парни? Парни? Кто-нибудь знает… – Твою ж мать! Стреляют! Это выстрелы! Мать же твою! – Я в «Сиэрсе», закрывать магазин? Может кто-нибудь сказать мне, оказались ли мы в ситуации закрытия, или я должен людей послать к выходам, или… – Мистер Келлауэй? Мистер Келлауэй, это Майк Даулинг, как ваша двадцатка, повторяю, как ваша… Келлауэй отключил рацию. Толстяк лет двадцати с чем-то (круглым лицом малый смахивал на актера Джону Хилла[45]) распростерся на животе по блестящему каменному полу прямо у дверей «Бриллиантов посвящения». Услышав подходящего Келлауэя, он оглянулся и принялся махать рукой, очевидно предупреждая: ложитесь, ложитесь. В другой руке он держал завернутый в бумагу сандвич или буррито. Келлауэй припал на одно колено, полагая, что происходит, должно быть, вооруженное ограбление. В воображении рисовались люди в масках с прорезями, вдрызг разбивавшие кувалдами витрины, полными горстями хватавшие драгоценности. Правая рука копа потянулась к тяжелой железяке на левой лодыжке. Тяжело дышавший толстяк все никак не мог слова вымолвить. Махал рукой в сторону «Бриллиантов посвящения». – Расскажите мне, что вам известно, – прошептал Келлауэй. – Кто там внутри? Толстяк выговорил: – Мусульманка-стрелок. И хозяин магазина, он, думается, мертв. Келлауэй сам дышал часто и с присвистом. Гребаная Аль-Каида, значит. Он-то считал, что все эти черные маски и смертников с взрывчаткой в Ираке оставил, а они – вот тебе. Задрав штанину, он отстегнул малышку «рюгер», который Джим Хёрст уступил ему за сто двадцать баксов. И потянул радующий душу груз из кобуры на лодыжке. Келлауэй метнулся к зеркальной колонне у входа в магазин, вжался в нее до того, что от его дыхания стекло запотело. Бросил взгляд за угол. Витрины разбивали зал на зигзагообразные проходы. Панельная дверь в личную контору была приоткрыта. Зачерненный шар на потолке скрывал видеокамеру, из которой велось наблюдение за площадкой торгового зала. И это была не камера торгцентра, из которой наблюдают за общими площадями. Это, должно быть, частная охрана «Бриллиантов посвящения». Больше в магазине Келлауэй не видел никого, ни живой души. Он двинулся, упал на четвереньки и пополз в магазин. В воздухе пахло пороховыми газами. Келлауэй расслышал шорох движения – справа от себя, в углу, возле места оформления покупок. Для позиции место, где он находился, было неудачным: плохой обзор, не прицелишься. Он перебрался в конец одного из витринных зигзагов. Приоткрытая дверь в контору оказалась всего в ярде[46] от него. Настал момент. Может, последний момент. Келлауэй закрыл глаза. Он думал о сыне, думал о Джордже, ясно видел его, прижимавшего плюшевого пингвина к груди, потом поднявшего его повыше – папе поцеловать. Он открыл глаза и, расправившись, бросился к стене, как раз по одну сторону от конторской двери. Подняв пистолет, стал поворачиваться, ставя под прицел уголок оформления. В это же время там поднялась женщина, миниатюрная, почти мусульманский эльф, в хиджабе, длинном платье, с поясом шахидки, закрепленным лямками на груди, который распирало от взрывчатки, и серебряным взрывателем в одной руке. И в тот же миг, уже сделав это, он осознал, что влепил пулю аккурат в уложенную взрывчатку. Ждал искры, вспышки, слепящего света, ждал, что унесет его под этот свет куда подальше. Но – не взорвалось. Женщина упала. Пуля прошла насквозь и попала в зеркало позади нее, по стеклу прошлась красная паутина трещинок. Что-то грохнуло в конторе, слева от Келлауэя. Краем глаза он уловил какое-то движение, появилась еще одна женщина. На этой тоже был хиджаб, только покрасивее, цветастый, из тонкой ткани. В руке она сжимала серебристый револьвер с множеством гравированных узоров. Эта женщина была белой, но это его не удивило. Эти гады прилично наловчились обращать девчушек в воинов Аллаха в Интернете. На полу между ними, прямо у их ног, лежал труп: Роджер Льюис, малый, владевший магазином. Лежал на животе, рубашка на спине промокла от крови. Выходило так, что он стал падать на стол, возможно, ухватился за свой комп, чтобы на ногах устоять, потом сполз на пол и перевернулся лицом вниз. Он почти стащил за собой со стола компьютер. На дальнем конце стола большой серебристый монитор опасно балансировал и вполне мог свалиться в любой момент. Новообращенка находилась так близко, что он мог дотянуться и схватить ее. Часть ее белокурых волос выбилась из-под повязки на голове. Длинная золотистая прядь прилипла к влажной пылающей щеке. Девушка изумленно уставилась на него, потом заглянула в соседнее помещение, но из конторы ей не было видно тело в уголке оформления. – С сообщницей твоей покончено, – сказал Келлауэй. – Положи оружие. – Не стоит вам это делать, – сказала она ему совершенно спокойно. Ее револьвер вновь выстрелил: треск, хлопок, вспышка света. Он – инстинктивно – выстрелил в ответ, и большая часть ее правого легкого, отлетев, шлепнулась на стол. У него кожа на голове зудела. Ствол ее «смит-вессона» все еще смотрел в пол. Если его застрелили, то он этого не почувствовал бы, не сразу. Она же уставилась на него озадаченным, потрясенным взглядом. Когда попыталась заговорить, то захлебнулась кровью. Правая ее рука пошла вверх вместе с оружием. Он перехватил ее, вывернул револьвер из ее ладони и тогда же увидел, как компьютер свесился со стола и ударился об пол. Он мысленно проиграл треск, хлопок и вспышку света, потом отделался от наваждения, не давая тому полностью овладеть сознанием. Нет. Он слышал выстрел. Он уверен: то был выстрел. Уверен: то был выстрел, а не звук падающего компьютера. Ему была даже памятна пуля, пролетевшая так близко, что, похоже, дернула ткань его рубашки. Новообращенная осела. Он едва не шагнул, чтобы подхватить ее, но в последний момент левой рукой отвел ее в сторону, чтоб она не упала на него. В ней не было уже человека. Одно лишь вещественное доказательство. Она плюхнулась поперек Роджера Льюиса и затихла. В ушах стоял какой-то звон – ни пойми, ни разбери. Мир вокруг него разросся и воссиял, на миг у него мелькнула смехотворная мысль, будто он близок к потере сознания. Воздух сделался сизым от пальбы. Келлауэй вышел из конторы, старательно обойдя кучу мертвецов. Келлауэй увидел другую террористку: лежит на спине, глаза в потолок уставлены, рукой все еще стискивает взрыватель с кнопкой. Он шагнул поближе, пинком вышиб из руки взрыватель. Стало интересно, какой же взрывчаткой она начинила свой пояс, который немного смахивал на переделанный рюкзак-кенгуру для переноски младенцев. Увидел пару маленьких смуглых кулачков, вцепившихся в перед ее платья, но увиденное для него было лишено смысла – поначалу. Он осмотрел взрыватель в ее правой руке и понял, что это серебряный нож для вскрытия писем с опалом на ручке вместо черной кнопки. Келлауэй нахмурился. Вновь взглянул на пояс шахидки со взрывчаткой. Шапочка, прикрывавшая головку младенца, сползла. Ему стал виден дюйм затылка, покрытого рыжевато-коричневым пушком. – Ну не срань ли, блин, господня! – донесся голос справа. Келлауэй повернулся и увидел толстяка, напоминавшего Джону Хилла. Он подошел справа и стоял позади Келлауэя, вошел, все еще держа в руке свое буррито на завтрак. Взглянул на тела, лежавшие кучей в конторе, потом на мертвую женщину с мертвым младенцем. – Ее-то вы зачем застрелили? – изумился толстяк. – Она же просто пряталась, чел. – Я тебя спрашивал, кто в магазине. Ты сказал, что мусульманка, женщина-стрелок. – Не говорил я! – воскликнул толстяк. – Вы спросили, кто внутри находится. Я сказал: мусульманка, женщина-стрелок и хозяин. Срань господня. Я-то думал, вы пойдете и защитите ее, а вы, блин, ухандокали ее начисто, как безумец какой! – Не я ее ухандокал, – произнес Келлауэй ровно и веско. – Эта сучка бешеная в конторе ее убила. Понятно? Это не я. Это она. Скажи, что тебе понятно. Толстяк засмеялся, немного диковато. Он не понял. Совсем-совсем не уловил. Махнул рукой на зеркальную стену, куда ударила пуля, пройдя сквозь тело арабки и ее малыша. Серебристо-розовая паутина, расползшаяся по стеклу, отметила точку попадания. – Да я ж, блин, видел, как вы ее пристрелили. Сам видел. Плюс, пулю извлекут из стены. Экспертиза, медицина судебная. – Он покрутил головой. – Я-то думал, вы остановите побоище, а не продолжите его сами. Вы убили людей больше, чем она! Иисусе, я просто рад, что вы и меня не подстрелили! – Хм, – вырвалось у Келлауэя. – Что? – Раз уж ты о том заговорил, – сказал толстяку Келлауэй и поднял фасонистый узорчатый револьвер стрелявшей женщины. 10 час. 59 мин. Харбо первым одолел лестницу, прогромыхав по ступеням в черной тефлоновой амуниции шестидесяти фунтов весом[47]. На полпути он наступил на что-то мягкое и услышал крик. Тощий черный малый улегся на ступенях, и Харбо наступил ему на руку каблуком ботинка. И понесся дальше, не извиняясь. Когда ты в самой гуще массовой перестрелки, хорошие манеры – это первое, что летит к чертям собачьим. Добравшись до верха лестницы, Харбо прижался спиной к круглой оштукатуренной колонне и бросил взгляд на галерею второго этажа. Картина, мать ее, прямо-таки из апокалипсиса: два акра полов из полированного мрамора, ярко освещенные, и всего несколько человек вокруг, причем все прячутся за растениями в кадках или лежат, распластавшись, на полу. Как в том кино про шагающих мертвяков, захватывающих торгцентр. По трансляции звучали мелодии группы «Матчбокс 20». Харбо двинул вперед, проскочил коридор, еще двое из их команды бежали за ним вслед – Слотер и Веласкес. Всю дорогу он держал оружие на мушке. Ребята называли это временем игрищ, охоты и пальбы. Он влип в стену с одной стороны входа в магазин и сунулся своей укрытой шлемом головой глянуть внутрь помещения. Впрочем, одного взгляда хватило, чтобы понять, и Харбо на несколько дюймов опустил оружие. В одном углу стоял один-единственный торгцентровский охранник лицом к разбитому зеркалу. Малый был в трансе, ошеломлен, тыркал пальцем в пулевое отверстие в центре стекла. Оружия на нем не было, но рядом с ним на витрине лежала пара пистолетов. – Эй, – окликнул Харбо негромко. – Полиция. Малый, похоже, взбодрился, тряхнул головой, отошел от разбитого зеркала. – Можете отбой давать. Все кончено, – произнес он. Копу торгцентра было за сорок, ладно скроен, сильные руки, сильная мускулистая шея, стрижка как у морпеха. – Сколько слегло? – спросил Харбо. – Стрелявшая в конторе, поверх одной из жертв, – стал перечислять охранник. – Оба мертвые. И тут у меня еще трое. Один – младенец. – Он не запнулся на этом слове, но вынужден был прочистить горло, прежде чем выговорил его. У Харбо при этом все внутри перевернулось. У него самого дома девятимесячная кроха была, и ему вовсе не по нутру осматривать малютку с черепом, расколотым, как розовое яйцо. Тем не менее он зашел в магазин, почти неслышно ступая тяжелыми ботинками по толстому ковру. Толстячка, лет, может, двадцати отбросило на витрину: пулевое отверстие почти точно меж глаз. Рот толстячок полуоткрыл, будто собирался возразить. Харбо бросил взгляд на мертвую девушку, блондинку, лежавшую в конторе поверх белого мужчины. – Вы ранены? – спросил Харбо. Охранник отрицательно повел головой: – Нет… просто… мне бы присесть. – Сэр, вам следует покинуть это место. Мои коллеги вас проводят.