– Видала ты когда-нибудь море? – спрашивает он. – Нет. Как думаешь, понравится оно мне? Его улыбка кажется насмешливой, словно что-то в Роусе его забавляет. – Кому-то оно по душе, кому-то нет. Впрочем, как по мне, Йоун выбрал тебя вовсе не за умение работать веслами. Смешавшись, Роуса переводит взгляд на огонь. Она не столь наивна: ей известно, чего ждут от женщин мужчины. В наступившей тишине Роуса разглаживает юбки изо льна и шелка – еще один подарок Йоуна. – Надо думать, семья скучает по тебе, когда ты уезжаешь торговать. – И тут она вспоминает мамин рассказ: Пьетюра ребенком нашли на склоне холма. Краска стыда разливается по ее шее. – Я хотела сказать… – У меня нет семьи. Она смотрит на собственные колени. Лен царапает кожу. – Мне жаль. – Не стоит меня жалеть, – говорит Пьетюр. – Йоун заменил мне семью. – Ты называешь его Йоуном? – А должен звать господином? – Он вглядывается в ее лицо; она изучает собственные руки. – Когда сражаешься с морем не на жизнь, а на смерть, одни лишь волны тебе господа. – Ты веришь в… духов моря? – Есть вещи, которых нам не понять. Пьетюр кочергой ворошит торф в очаге. Рыжие всполохи пробегают по его лицу, и на мгновение оно приобретает устрашающие черты. Роуса видела недавно, как он, наклонившись к реке, ловко пронзил форель острогой. Он склоняется к ней. – Люди болтают, будто бы я родился среди huldufólk. Острые скулы, темные глаза – и впрямь точь-в-точь ухмыляющийся аульв. Он хохочет, и Роуса вздрагивает. – Суеверия противны Богу, – отвечает она. Ее ладони мокры от пота. В кармане юбки лежит камень с гальдраставом, который дала ей мама, и она чувствует сквозь ткань его тепло. Пьетюр насмешливо вскидывает бровь. – До чего ты набожна, Роуса! Ты бы покорила даже моего дорогого пабби. – Твоего дорогого пабби? – Он же сказал, что у него нет семьи. Пьетюр склоняется ближе. От него исходит едкий, звериный запах пота. – Я верю в то, во что верит каждый исландец, – говорит он. – Библия дает ответы на некоторые вопросы. Но не на все. – А Йоун? – Роуса перестает дышать. – И Йоун исландец. Однако ж правда крови не равна правде сердца. – Он впивается в Роусу взглядом, и она отводит глаза. – А что prestur? Нравится ли ему мой муж? – Эйидль-то? С ним лучше не знаться. Йоун тебе то же самое скажет. – Пьетюр угрюмо глядит в очаг. Некоторое время они молчат, только потрескивает огонь да всхрапывает Сигридюр, и наконец Роуса спрашивает: – Будет ли у меня служанка? На миг она представляет девушку, похожую на нее саму, кареглазую, с волосами мышиного цвета. Но Пьетюр качает головой. – Дом не так велик, и помощь тебе не понадобится. Образ девушки блекнет, и Роуса внезапно чувствует острое одиночество. Пьетюр поднимает голову, и в свете огня его глаза сурово блестят. – И вообще держись подальше от жителей Стиккисхоульмюра. Они только сплетничать и умеют. Она открывает было рот, но наталкивается на его горящий взгляд и ничего не говорит. Они пускаются в путь ранним утром. Небо давно уже залито бледным светом, но даже хуторяне еще спят, а коровы и овцы дремлют в полях. Пьетюр держит стремя, пока Роуса взбирается на спину красивой каурой кобылы, до смешного лохматой из-за густой зимней шерсти. Роуса с детства не ездила верхом; она неуверенно чувствует себя в седле и крепко вцепляется в лошадиную гриву. – Не волнуйся. – Пьетюр улыбается, видя, что она побаивается. – Это славная и выносливая кобыла. И не из пугливых. Сама увидишь, когда она перейдет на тёльт. Замешательство Роусы, должно быть, ясно читается на ее лице, потому что Пьетюр оживляется и весело посмеивается: – Вот, погляди. Он легко взбирается на свою мышастую кобылу и ударяет ее пятками в бока. Лошадь трогается с места, переходит на рысь, а затем на крупный шаг, высоко выбрасывая ноги, и поступь ее столь ровна, что Пьетюр сидит в седле как влитой. Он описывает круг и, улыбаясь, возвращается к Роусе. – Тёльт. Лошадь может идти быстро и без устали целый день. Попробуй. Роуса пришпоривает свою кобылу, и та пускается вперед ровным шагом, высоко вскидывая ноги. Вспомнив, как в детстве каталась на лошади торговца и тряслась в седле, словно мешок с мокрым тряпьем, Роуса смеется. – Я будто лечу. Пьетюр издает громкий клич – странный, нечеловеческий вопль – и бьет пятками свою лошадь, чтобы нагнать Роусу, но ее кобыла проворней. Она уже несется вверх по склону, и от ветра у всадницы наворачиваются слезы. Из высокой травы перед нею вспархивают спугнутые птицы. Два ворона взмывают ввысь и с криками описывают круги в небе. По спине Роусы пробегает холодок: птицы-падальщики напоминают ей Хугина и Мунина, или Мысль и Память, – посланцев Одина, которые приносят ему вести от мертвых. Она гонит прочь эту мысль и понукает лошадь. Только на вершине холма, натянув поводья, Роуса видит, что Скаульхольт раскинулся далеко внизу. Село осталось позади, а она даже не сразу это поняла. Их маленькая лачуга съежилась до размеров ногтя и превратилась в коричневую кляксу на зеленом фоне. Где-то там, в одном из рассыпавшихся по полю домишек, вот-вот проснется Паудль. Почувствует ли он, что она уехала? Над головой кружат и каркают вороны. Лошадь Пьетюра останавливается рядом. Ожидая, что он станет насмехаться над ней, Роуса вытирает глаза рукавом и отворачивается. – Можешь воротиться ненадолго, если хочешь, – мягко говорит он. – Я подожду. Роуса качает головой. – Я уже попрощалась. – Ей представляется Паудль, понуро ссутулившийся, как во время их последней встречи, но она гонит прочь мысли о нем. – Едем. – И, повернувшись к Скаульхольту спиной, она переводит взгляд на укутанные облаками горы впереди. Пьетюр пришпоривает свою кобылу. – А ты сильней, чем кажешься, Роуса. Eigi deilir litr kosti. Внешность бывает обманчива. Она пропускает мимо ушей этот комплимент – или издевку? – и не отрываясь смотрит на серые тучи, клубящиеся в отдалении. – Как звать мою лошадь? – Хадльгерд. А мою – Скальм. – Славные имена. В них есть сила. – Имя многое говорит о том, кто его носит, Роуса. Неужто он хочет ей польстить? Она ничуть не похожа на розу. «Пьетюр» означает «камень». Сперва ей показалось, что это имя – твердое, шершавое, неподатливое – очень идет к нему. Но ведь он только что смеялся, думает Роуса, он проявил участие к ее горю. Он прав: внешность бывает обманчива. Она так погружена в свои мысли, что не замечает огромного камня прямо перед собой. Лошадь шарахается в сторону, чтобы не налететь на него, и сбрасывает Роусу на землю. Падать на мягкую траву не больно, но лицо обдает жаром, и Роуса поспешно поднимается на ноги. – Ты не ушиблась? – Пьетюр отряхивает ее юбки. – Нет, только… – Глаза щиплет от слез, и она с трудом сглатывает.