– Ты не можешь сознаться. Роуса задыхается от холода, леденея до самых костей на порывистом ветру. Йоун умрет. Кто-то окликает их, и, обернувшись, Роуса видит Гвюдрун, с трудом идущую против ветра, который едва не сбивает ее с ног. Когда она наконец подходит к ним, Катрин смеряет ее презрительным взглядом. – Тебя бы толкнуть, чтоб грохнулась на эти камни. Ступай обратно прислуживать Эйидлю. – Эйидлю! – Гвюдрун причмокивает и сплевывает. Роуса поднимает брови. – Ты недолюбливаешь Эйидля? Я-то думала, это Йоун злодей. – Эйидль везде ищет выгоды для себя, но называет это Божьим промыслом. Он бы спокойно позволил сельчанам растерзать тебя, девочка. – Что-то я не заметила, чтобы ты вмешалась, Гвюдрун, – угрюмо говорит Катрин. – Ты и с места не сдвинулась, пока остальные швыряли в нее камни. Она вся в крови. – Скверно вышло, – кивает Гвюдрун. – Но Эйидль мог все это остановить. Что за мужчина станет смотреть, как женщину бьют? Он-то и есть настоящий злодей. – Значит, по-твоему, Эйидль не достоин стать новым bóndi? – спрашивает Роуса. – Но при этом ты у него в доме полы метешь? Ветер дует в лицо Гвюдрун, и она моргает поблекшими глазами. – Нужно ведь как-то зарабатывать на кусок хлеба. Но теперь этот негодяй заговорил о десятине… – Вот оно что! Десятина. И впрямь негодяй. – Роуса горько усмехается. – Смейся, смейся над старухой. Только Йоун никогда не требовал с нас того, чего мы дать не можем. Он прислал Пьетюра, чтобы тот помог мне починить дом, и ничего не попросил взамен. А Эйидль нас голодом заморит и скажет, что это во славу Божию. Ну а ты… – Она поднимает на Роусу слезящиеся глаза. – Йоун ведь хороший муж? – Я… – Роуса прикусывает губу. – Он… – Эти юнцы вечно хотят, чтобы им все поднесли на блюдечке. Он тебя бил? – Нет. – Вот! Хороший, стало быть, муж. Я, конечно, подслеповата и на ухо туга, но признание его слыхала. Врал он все. Признался в том, чего не делал, чтобы что-то скрыть, верно? Кого он защищает? Роуса изучает собственные рукавицы, а Катрин смотрит в пустое море. – Неважно. Признание это было ложью, а Йоун теперь покойник. – И Гвюдрун снова причмокивает губами. Роуса поворачивается лицом к ветру, чтобы он сдул слезы с ее ресниц. В молчании Гвюдрун чувствуется угроза. Но вдруг она наклоняется к ним с Катрин и хватает их за руки. – Покойников полагается выносить через стены. Смотрите не позабудьте. А потом, хмурясь и что-то бормоча себе под нос, Гвюдрун оставляет их наедине и принимается тяжело взбираться вверх по склону. Раздумывая над словами Гвюдрун и прихрамывая на ходу, Роуса возвращается в дом Йоуна. Идти все еще тяжело, и рана над глазом ноет, но ей нужно побыть одной, чтобы решить, что делать дальше. Роуса проводит пальцами по мягким домотканым покрывалам, лежащим на кроватях в baðstofa, раскрывает Библию с тонкими веленевыми страницами, которая, должно быть, стоит целое состояние. Теперь все это принадлежит Эйидлю. Она закрывает глаза и представляет, как Паудль едет на юг через тающие снега. Нужно отпустить его. Он должен вернуться в Скаульхольт и вырваться из череды несчастий, которые преследуют ее саму. Роуса сжимает в кармане стеклянную женщину, пока зазубренный скол не впивается ей в руку. Фигурка раскололась. Вся ее жизнь расколота. Внезапно решившись, она расстилает на одной из постелей одеяло. В его середину она кладет Библию, горшочек с медом и вязальные спицы из китовой кости, на которые у обыкновенного хуторянина ни за что не хватит денег. Поразмыслив, достает из кармана камень с гальдраставом и кладет его к остальным вещам. Все это она заворачивает. Она озирается. Что еще можно забрать? Сверху раздается громкий скрежет. Роуса вздрагивает. Наверное, какой-то дух возмущается воровством. Но тут она вспоминает, что это кречет, и бешеное биение сердца успокаивается. Она кладет узелок на постель и взбирается по лестнице. На чердаке темно, но белые полоски на перьях нахохлившейся в углу птицы словно излучают свет. Она стоит целую сотню коров или тысячу мер полотна. За этих поистине королевских птиц, за этих парящих в небе охотников люди готовы убивать друг дружку. Жители заснеженных северных краев зовут их когтителями. Роуса понимает почему: у кречета длинные чешуйчатые лапы с кривыми и зловещими черными когтями. Они впиваются в насест с такой силой, что наверняка могут проткнуть жертву насквозь. Роуса тянется вперед и дотрагивается до перьев, которые на ощупь оказываются мягче полотна самой лучшей выделки. Птица взвивается, хлопает крыльями, повисает на жердочке вниз головой и так бьется в держащих ее опутенках, что Роуса уже боится, как бы она не повредила крыло. Она вспоминает, как ей казалось, что в кречета вселилась душа Анны. Он склоняет голову набок и смотрит на нее немигающими глазами. Роуса снова протягивает к птице руку и начинает шепотом повторять свой любимый кусочек из «Саги о людях из Лососьей долины» – тот самый, где Болли убивает своего лучшего друга Кьяртана. Когда-то они с Паудлем вместе читали его вслух. – Тогда Кьяртан сказал Болли: «Теперь, родич, ты, как я вижу, собираешься совершить подлый поступок, но я охотнее приму от тебя смерть, родич, нежели убью тебя». Птица, дрожа, напряженно замирает. – Когда Болли нанес Кьяртану удар, тот упал и умер на его коленях, – шепчет Роуса. – Болли заплакал и раскаялся в содеянном. Но от слез мертвые не оживают. Птица хлопает крыльями, словно в знак согласия. – И все же, – продолжает Роуса, – убийство не то же, что… – Она осекается. Как назвать то, что она совершила? Она знала, что Анна умрет, когда разрезала ей живот. Это, безусловно, убийство. Но она хотела спасти ребенка. Катрин поняла, когда она рассказала ей. «Важно само намерение», – сказала Катрин, и в глазах ее блестели непролитые слезы. Роуса делает шаг вперед и мягко берет кречета в руки. От страха он дрожит всем телом, но не пытается вырваться. Он, по-видимому, привык к человеческой ласке. Роуса представляет, как Йоун ловил его, как, должно быть, осторожно и нежно связывал ему крылья. Он держал птицу взаперти, но кормил ее каждый день и ухаживал за ней. Она вспоминает шепот, который доносился с чердака по ночам. Какие тайны доверили этому кречету? Его золотые глаза безжалостны: это глаза охотника, чье единственное предназначение – охотиться и убивать. Внезапно всполошившись, он пытается напасть на Роусу, но мало-помалу успокаивается, и она обхватывает его одной рукой. Он легче, чем она ожидала, будто и вправду призрак. Она медленно спускается по лестнице вместе с кречетом, стараясь не пугать его тряской и следя, чтобы крючковатый клюв и когти не впились ей в лицо. Оказавшись в baðstofa, Роуса озирается в поисках какого-нибудь предмета, на который можно посадить кречета. Наконец она вытаскивает из одеяла Библию и выходит на холодный, пропитанный морской солью воздух с книгой под мышкой и птицей, прижатой к другому боку. Темнеет, и по небу быстро разливается чернота. Звезды горят ярко, как свечи: ночь обещает быть морозной. Ветер кутает застывшую луну разлохмаченным шарфом облаков. Держа Библию в одной руке, Роуса аккуратно усаживает птицу на корешок. Та инстинктивно вцепляется в переплет и вонзает в него острые когти, продырявливая мягкую телячью кожу. Роуса ждет, пока кречет не успокоится. Потом очень медленно развязывает кожаные опутенки на его лапах. Она возится с ними неуклюже, боясь поранить птицу. Однако та, застыв и слегка вздрагивая, сидит спокойно, как будто догадывается, что хочет сделать Роуса. Потом расправляет крылья и издает резкий крик, словно поторапливая ее. Желтые хищные глаза вспыхивают свирепым, неистовым огнем. Когда Роуса тянет за ремешок, кречет хлопает крыльями, больно ударив ее по лицу, и она отшатывается – как может в этом существе, будто созданном из воздуха, таиться такая сила? Пальцы не слушаются ее, но наконец веревка развязывается и падает на землю. Птица сидит на Библии. Она свободна. Она разворачивает крылья, но не улетает – только смотрит на Роусу пронзительным взглядом и ждет. – Я понимаю, – шепчет Роуса. – Тебе страшно. Но ты для этого создана. И, повернувшись к горам, она поднимает руку и подбрасывает вверх Библию вместе с вцепившейся в корешок птицей. Книга падает на землю, но кречет хлопает крыльями и взмывает ввысь. Десять вдохов спустя он уже превращается в крохотную черную точку на фоне белого клыка Хельгафедля. Роуса провожает взглядом свободную птицу, и от этого величественного зрелища у нее перехватывает дух. И вдруг в словах Гвюдрун проступает смысл. Покойников полагается выносить через стены. Йоун покойник. Такой приговор вынес ему Эйидль. Йоун Тингведлир, декабрь 1686 года Я сижу в пещере, разглядываю отпечаток башмака в пепле и жду. Ощупав рубаху, я обнаруживаю, что она промокла, и пальцы мои окрашиваются кровью. Если Олав не явится в самом скором времени, живым он меня уже не застанет. Я закрываю глаза, понуждая собственное тело не сдаваться. Оно хорошо послужило мне, несмотря на рану. Втолкнув меня в землянку, Олав связал мне руки и ноги. Несколько часов я прождал, что Эйидль придет глумиться надо мной, и кровь моя яростно кипела в жилах. Меня разбудил удар башмака по ребрам. Я застонал, и Олав рывком приподнял меня. Передо мной стоял Эйидль. Он улыбался. – Выглядишь скверно, Йоун.