Йоун внезапно настораживается. – Он заперт. – Хоть одним глазком взглянуть? Лицо его каменеет, словно в ее просьбе есть нечто непристойное. – Там лежат мои бумаги и прочие личные вещи, которые женщине ни к чему. – Пабби научил меня грамоте. Я могу быть тебе полезна. И я никогда не видела чердаков. – Выжидающе улыбнувшись, Роуса уже поворачивается было к лестнице. – Стой! Она застывает. Он почесывает темную бороду и продолжает, уже мягче: – Библия учит нас, что жены должны повиноваться своим мужьям[14]. – Но… Он вскидывает ладонь. – Говоришь, маме твоей стало лучше? И мясо, что я присылаю, пришлось ей по вкусу? Нет нужды снова меня благодарить. Нетрудно быть щедрым с такою послушною женою. Она так и раскрывает рот. Он легонько приподнимает ее подбородок, так что зубы клацают друг о друга, и холодно улыбается. – Сюда. – Он берет ее под руку и ведет сперва в чулан, доверху забитый бочонками со skyr, а затем в кладовую, где со стропил свисает сушеная треска. – Я научу тебя потрошить и сушить рыбу, Роуса. А покамест мы заготавливаем сено. Умеешь ты косить? Она кивает, вспоминая, как всхлипывает трава, когда в нее врезается лезвие косы. – Вот и славно, – говорит он. – Принесешь нам dagverður и будешь помогать. Она снова кивает. Скулы ломит. Бесконечный перечень обязанностей вызывает дурноту: ей предстоит стирать, готовить, прибираться, чинить белье, потрошить рыбу, косить. И этот запертый чердак… Да она свалится от изнеможения. Йоун продолжает: – У нас есть хлев и землянка, где хранятся рыболовные снасти и всякие орудия для работы в поле. Она заперта. К ней даже не думай подходить. – Глаза Роусы округляются, и он прибавляет: – Воры таскают веревки. Да и сами орудия острые. Мы живем в отдалении, и случись тебе пораниться, твоих криков никто не услышит. Он сжимает ее плечо тяжелой ладонью. Лицо его бесстрастно, будто он говорит о погоде. Роуса заставляет себя кивнуть. Она кажется самой себе марионеткой, которую однажды видела на купеческой подводе, – безъязыкой игрушкой, которая только и умеет что бестолково кивать или мотать головой по велению кукловода. Йоун выпускает ее плечо и продолжает отрывисто: – Подметать будешь каждое утро. Приносить нам с Пьетюром dagverður будешь в полдень, а nattverður – после заката. Мы едим в поле или в лодке. У Роусы дрожат ноги. – Ты и сегодня не станешь есть дома? – Меня работа ждет, но сейчас мы с тобой поедим вдвоем. Поежившись, Роуса плотнее кутается в платок. – Я не голодна. – Ты поешь. Со мной. – На его скулах выступают желваки. – Завтра принесешь нам dagverður в поле, что на вершине холма. Перейдешь ручей за домом, и тропинка приведет тебя, куда нужно. – А самой мне есть надо будет в…? – Как пожелаешь. Стало быть, в одиночестве. Она прерывисто вздыхает и думает о маме. О Паудле. Переплетает пальцы, чтобы руки не дрожали. – Я хочу… угодить тебе. – Делай, как тебе велено, и угодишь. На мгновение Роусе кажется, что он вот-вот наклонится и поцелует ее, но он берет ее за руку и прижимается к ней горячими мокрыми губами. Она пересиливает себя и не вырывает руки, а потом принимается нарезать черный хлеб толстыми ломтями. Йоун наблюдает за ней. Она слышит его дыхание. Сердце колотится у нее в горле. Они едят в молчании, и Йоун провожает взглядом каждый кусочек, который Роуса отправляет в рот. Хлеб рассыпается пеплом у нее во рту и тут же просится наружу, но она через силу все-таки проглатывает его. Йоун, впиваясь в хлеб зубами и размеренно жуя, приканчивает три ломтя. Он поднимается, доедая последний кусок на ходу, вытирает ладони о рубаху и говорит: – Я вернусь поздно. Не дожидайся меня. Ляжешь спать, как стемнеет. Тебе надлежит о себе заботиться. Теперь ты моя жена, и жизнь твоя для меня важна. С этими словами он поворачивается и выходит вон. Как только его шаги стихают вдали, Роуса опускает голову на низкий стол. Прикосновение к твердому дереву успокаивает. Она закрывает глаза и стискивает зубы, пытаясь сдержать слезы. Ее муж – хороший человек, все ей об этом твердят. А все-таки за косой он идет в хлев, а вовсе не в землянку, где, по его словам, хранятся острые орудия. Роусе вдруг слышится мамин голос – так ясно, как если бы та стояла у нее за плечом. А ты чего ожидала, глупышка? Что сказал бы о ее муже Паудль? Непременно что-нибудь смешное, но Роуса не может вызвать в памяти его голос, с трудом представляет его лицо. Черты его расплываются. Он остался в прежней жизни. Она достает из кармана прелестную стеклянную фигурку. Увидев такое украшение на другой женщине, она подумала бы, что муж любит эту счастливицу без памяти. Роуса вздыхает и прижимает холодное стекло ко лбу. Кожа ее пылает. Солнце спускается все ниже. Она сидит в кухне и наблюдает за тем, как удлиняются тени. Мускулы ее одеревенели, ноги затекли от неподвижности, но она почему-то не в силах пошевелиться. Ей чудится, что ее изучают тысячи глаз, что тяжесть ладони Йоуна по-прежнему давит на плечо. Наконец в окна начинает просачиваться зернистая серая полумгла. А вдруг Йоун все-таки возвратится? А вдруг он захочет разделить с ней постель? Она стискивает юбки обеими руками и прижимает их к ногам, будто это может помешать мужу овладеть ею. Тени постепенно окружают ее. Она слышит шаги за спиной, вздрагивает и стремительно поворачивается. Никого. Она по-прежнему одна. Ветер скребется о стены дома, в отдалении вздыхает море. Весь остальной мир словно перестал существовать. Роуса так напряженно вглядывалась в сумрак, что у нее разболелись глаза; она через силу поднимается и зажигает свечу. Пламя вынуждает темноту отступить, и на мгновение Роуса готова поклясться, что в углу белеет чье-то лицо. Она вскрикивает и чуть было не роняет свечу, но, присмотревшись, понимает, что это не лицо, а свернутое одеяло. Роуса накидывает его на плечи. Дрожь так и не проходит. Кутаясь в одеяло плотнее, она неожиданно натыкается пальцами на что-то сухое и хрусткое. Она подносит свечу поближе и видит, что в ткани запутался крохотный ломкий стебелек разрыв-травы, подвешенный на нитке. Быть не может… В этом доме? Она вглядывается пристальней. И вправду разрыв-трава. Если засушить ее в темном месте, а потом повесить на шелковую ниточку и носить на шее, она отопрет любые замки. Самого существования такого ожерелья достаточно, чтобы его обладателя обвинили в колдовстве. Роусе снова мерещатся шаги за спиной, и она вмиг заталкивает одеяло с разрыв-травой под кухонную скамью и резко оборачивается. По-прежнему никого, только ветер гуляет во мраке. Она достает одеяло, осторожно высвобождает запутавшийся стебелек и с мыслью о чердаке и землянке прячет его в карман. Но тут пальцы ее натыкаются на деревянный крестик пабби. Она снова вытаскивает разрыв-траву и, оборвав листья, бросает их вместе со стеблем в hlóðir, прямо в тлеющие угли. Отбрасывая упавшие на лицо волосы, Роуса чувствует, что щеки ее мокры, хотя она и не заметила, когда начала плакать. Измученная, она садится за стол и ждет возвращения мужа. Просыпается Роуса уже наутро. Дом погружен в тишину. Поморгав, она трет глаза и тут же вскакивает на ноги. Не возвращался ли Йоун? Вдруг он обнаружил, что она уснула? Он будет в ярости. Она бежит через кухню к двери на улицу и, поспешно поднявшись на холм, видит, что от землянки вверх по тропинке идут Пьетюр и Йоун. Она опускает взгляд и делает книксен. Йоун берет ее за руку, и она выпрямляется. – У тебя усталый вид, Роуса. Я велел тебе отдохнуть. – Я… Я отдохнула, – лепечет она, не решаясь спросить, где он ночевал. – Сегодня принесешь нам еду в поле. И о прочих своих обязанностях не позабудь. Она кивает, вспоминая бесконечный список дел. – Идем, Пьетюр, – говорит Йоун, и они снова спускаются к подножию холма. Когда оба они исчезают из виду, Роуса стирает с лица натянутую улыбку и бредет обратно в дом. Щеки ее болят. – Крепись, Роуса. – Слова ее пылинками повисают в воздухе. Дом поскрипывает на ветру. Роуса заглядывает в темный угол baðstofa и видит верхушку лестницы, исчезающую в раскрытом зеве потолка. Тут же ей вспоминается тяжесть теплой ладони Йоуна на плече. Тряхнув головой, она возвращается в кухню. Отхватив ножом четыре ломтя тугого плотного хлеба, она густо намазывает каждый найденным в кладовке мягким жиром – наверное, прогорклое масло, думает она, но, лизнув его, чувствует вкус рыбы. Китовый жир. Поморщившись, она обследует остальные полки в кладовке. Большей частью там хранится сушеная рыба и полоски вяленой баранины, но есть немного skyr и кувшин пива. Обнаруживается и копченая баранья нога. Отрезав от нее несколько толстых кусков, Роуса укладывает их на хлеб – студенисто блестящее мясо поверх слоя белого жира. Все это отправляется в деревянное ведерко, но для двух взрослых мужчин такой ничтожной порции явно будет мало. Роуса добавляет еще хлеба и намазывает на него skyr.