– Вы же не можете лично проверять все бумаги до последней запятой. – Не могу, в том-то и беда… – Канцлер снова с силой потер переносицу. – Не хватает времени. Верных людей не хватает, а если и те, кому я доверился, предпочли тугие кошельки… – Вы о тех… из ведомства? Тех, которые должны были изучить договор до последней запятой? – О них. И о других. Прошу вас, сударыня, не нужно сейчас говорить со мной об этом. Идите наверх и отдохните. А у меня… дела. – Я все испортила, Одо? – все-таки спросила я. – Нет, – ответил он. – Без иссенских вложений Дагнара жила раньше и проживет впредь. Заброшенные шахты так и останутся заброшенными, пес с ними, в самом деле. Но вот эта попытка обвести меня вокруг пальца дурно пахнет. И еще скверно то, что я позволил это сделать… А я не имею на это права. – Вы сами сказали – в одиночку со всем не справиться. Только… как же кабинет министров, который был еще при его величестве? Все остальные? Неужели все… ну… разбежались? – Пока нет, сударыня, но довериться им я не рискну. Вы ведь понимаете, в каком шатком положении находится трон Эвы? Я молча кивнула: об этом мы уже беседовали. – Любой, даже, казалось бы, проверенный человек может подтолкнуть и опрокинуть этот трон, – добавил канцлер. – Причем из самых благих намерений: чтобы уберечь Эву от непосильной ноши, а страну – от впадения в хаос. – А почему вы не взяли с них магическую клятву? – С каждого не возьмешь – на это не хватит ни сил, ни времени. Присяги обычно достаточно. – Разве нельзя их проверить? Ну, например, нарочно те сотрудники пропустили тот пункт или по небрежности? Наверно, мэтр Оллен… – Я же просил подождать с вопросами, – перебил канцлер. – Идите наконец наверх, сударыня. Я вернусь к ужину. Если не вернусь – ложитесь спать, не ждите. Поговорим утром. – Как скажете… Он посмотрел на меня сверху вниз и сказал: – Вы недурно справились. Я опасался, что придется прервать встречу, благо повод к тому был – вы действительно выглядели нездоровой, – но… – Я прекрасно себя чувствовала, если не считать того, что ужасно боялась. – Вы не видели себя со стороны. Лихорадочный блеск в глазах, сухие губы, румянец… не чахоточный, но довольно похожий, слишком быстрая речь… Спасибо, руки не дрожали, – завершил он. – Вы же запретили, – не удержалась я. – А прочее… Я всегда так выгляжу, когда сильно волнуюсь. На экзаменах, например. Меня даже бросает в жар, но это быстро проходит, стоит мне увидеть вопросы и понять, что я знаю ответы. Или у меня есть откуда списать. – Учту на будущее. Вы в самом деле заметно успокоились, когда начали допрашивать графа Сантора относительно рабочих. Очевидно, вспомнили о какой-то… хм… шпаргалке? – Да. Но это долгая история, а вы сказали, что у вас дела… А мне страшно хочется переодеться в домашнее, – созналась я. – А я в который раз повторяю – идите наверх, – едва заметно улыбнулся канцлер. – Ну же! Или мне отвести вас в ваши покои за руку? – Спасибо, не стоит… Я отвернулась, а когда была уже на лестнице, посмотрела назад – канцлера не было. Он умел исчезать совершенно бесшумно, и поди пойми, магия это или врожденная способность? Но главное – теперь я могла скинуть туфли и идти босиком! Несказанное наслаждение… «Нужно будет сказать, что туфли мне тоже малы», – подумала я. Со всеми этими хлопотами с платьями я совсем позабыла об обуви. Во время примерки все вроде бы было в порядке, но после нескольких часов носки стало ясно, что эти туфли мне не подходят. Все-таки мы с королевой сильно различались физически: у меня и руки крупнее, ноги шире и больше… Может, дело в том, что она всю жизнь ходила в легких туфельках и башмачках, сшитых точно по мерке, а я – в ботинках, купленных для сирот, и хорошо, если не слишком маленьких. С большими проще: внутрь можно затолкать скомканные бумажки или тряпку, так даже теплее, а вот разносить слишком тесные не всегда удавалось: намочишь – так они скукожатся, когда высохнут, чем ни набивай, и станут жать еще сильнее. Не представляю, из чьей шкуры шили эти ботинки, но, право, кто-то из девочек однажды сказал в сердцах, что лучше уж деревянные башмаки или сельские плетенки из коры, чем это орудие пытки! Одним словом, везло, если удавалось заполучить уже хорошо поношенные, мягкие, пускай и потертые ботинки в наследство от кого-нибудь из старших девочек или даже учительниц. У меня имелась такая пара – на выход, доставшаяся от молодой госпожи Эвси, которая учила младшие классы математике. У нее была исключительно маленькая ножка, чем она весьма гордилась, поэтому ее обувь пришлась мне впору. Я берегла свое сокровище до тех пор, пока могла надеть, а потом передала кому-то еще… Нэна и горничные встретили меня, без слов помогли раздеться и освежиться. Облачившись в домашнее платье, я поняла, что чудовищно голодна. Но… надо держать себя в руках, не то, если я начну расти и сделаюсь на голову выше настоящей Дагны-Эвлоры, нас уже точно не спутают! А я ведь и без того отличаюсь, иначе не пришлось бы обновлять гардероб… Одним словом, я попросила Нэну подать что-нибудь легкое: до ужина было еще далеко, вряд ли бы я дотерпела. То есть, конечно, дотерпела бы: приходилось голодать и дольше, когда в пансионе в наказание лишали ужина, но тогда все мои мысли были бы о еде, а не о делах. Как ни приучали пансионерок к мысли о том, что воспитанная девушка должна быть крайне сдержанна и умеренна в телесных потребностях, это не очень-то помогало. Взрослым легко говорить о подобном, но мы-то еще росли, и думать о высоком предназначении и своем долге перед родителями и даже страной, когда желудок требует низменной пищи, у нас никак не получалось. Когда Нэна ушла, я постаралась сосредоточиться и подумать о том, что я стану говорить канцлеру. О, мне было что сказать, но вдруг он явится в дурном расположении духа и вовсе не станет меня слушать? А может, все обстоит совсем не так, как мне показалось, и иссенцы просто хотели сжульничать, сэкономив на рабочей силе? Хотя нет, нет… везти издалека своих работников и обустраивать им жилье, вместо того чтобы нанять местных за куда более скромные деньги, – это как-то странно. Даже секретностью иссенских изобретений, как мне казалось, сложно объяснить такое поведение: неужели какой-то полуграмотный шахтер сумеет понять, как работает тот или иной агрегат? Описать, вероятно, сможет, но что толку с его описания? Я однажды случайно услышала на прогулке, как небогато одетый горожанин описывал другому поезд: колеса – вот такие! Тут железка, здесь другая, и они так – чух-чух-чух, а потом – ух! Дым пошел, поезд поехал, а уж как он грохочет – в двух шагах слов не разобрать! Наверно, и здесь получилось бы нечто в этом роде. Или иссенцы опасаются, что среди нанятых дагнарцев окажутся шпионы? Но как они это себе представляют? Конторских вряд ли можно брать в расчет – они под землю не спускаются, стало быть, ничего особенного не увидят, а понимающий в технике человек, замаскировавшийся под шахтера… Я представила, как этот шпион, много часов проведший под землей и тяжело трудившийся, вместо отдыха ночью при лучине зарисовывает угольком на клочке газеты фрагмент секретной машины, а затем отправляет послание голубиной почтой. Глупости! Такое только в романах бывает. Конечно, у такого работника могут оказаться при себе магические предметы, способные запечатлеть изображение и передать его куда следует, но ведь иссенские маги сразу же их заметят… А что, если в недрах затопленных шахт скрыто что-то большее, нежели обычный уголь? Вдруг иссенцы как-то выяснили, что там можно добыть какой-нибудь редкий металл и теперь хотят наложить лапу на месторождение, а для маскировки станут изображать деятельность по добыче угля? Гадать можно было бесконечно, и я порядком утомилась от этого занятия, но отвлечься не могла, даже любимые книги не помогали: я знала их наизусть и то и дело ловила себя на том, что взгляд скользит поверх страницы. «Попрошу, чтобы прислали хоть что-нибудь новое, – решила я, – пускай даже учебники. Это и лучше – когда решаешь задачки, отвлекаться не получается. Наверняка ведь в замке огромная библиотека, а мне не так много нужно…» – Госпожа, прибыл его превосходительство. – Нэна появилась так же неслышно, как канцлер. – Изволите переодеться к ужину? Позвать горничных? – Нет, не нужно, – ответила я. – Тогда я прикажу подавать на стол. Я кивнула, и она исчезла. В этом доме имелись и другие слуги, кроме уже знакомых Нэны, Эм и Эн: кто-то ведь стряпал, стирал, убирался, – но я еще их не видела. Наверно, им было велено не показываться мне на глаза. А может, это вовсе и не люди были, а зачарованные болванчики, как в сказках? Но разве такие умеют готовить? С другой стороны, кто знает, на что способны придворные маги во главе с мэтром Олленом? Вдруг могут даже создать прекрасного повара из обрубка бревна? К слову о магах… Почему я слышала только о мэтре Оллене? Не может ведь не быть других! Разумеется, они не посвящены в эту авантюру с двойником королевы, но… Они же маги! Неужели не отличат копию от оригинала? Или мэтр Оллен настолько силен, что сквозь его чары никто не способен пробиться? Наверно, так… Вот только мысли об этом странном чародее тревожили меня все больше. Он меня не пугал, нет, но чем больше я думала о нем, тем сильнее мне делалось не по себе, точнее описать это чувство я не возьмусь… Но ведь канцлер доверяет мэтру Оллену, не так ли? «Как все запутанно», – подумала я, спускаясь в столовую. Пахло оттуда неимоверно соблазнительно. – Мне доложили, что вы мужественно терпели муки голода, дожидаясь моего возвращения, хотя я вовсе не просил этого делать, – встретил меня канцлер. Вид у него был не такой мрачный, как днем, но опасный блеск в глазах остался прежним. Этими глазами он напоминал мне кота, сообразила я наконец, вроде того, что жил у сторожа (а вернее, гулял сам по себе). Такие же светло-зеленые и хищные, и по их выражению ничего не поймешь… – Я подумала: скверно будет, если я вдруг перерасту ее величество, – повторила я свои мысли и добавила неожиданно для себя самой: – Хотя, наверно, за неделю не многое изменится. – Неделю? – Ну или две. Вы же сказали, ее величество обязательно поправится. – Если бы мечты претворялись в реальность, сударыня… – Он вздохнул. – К сожалению, пока все по-прежнему… Меня радует ваша рассудительность, но морить себя голодом все-таки не нужно, тем более я обещал вам отбивную за хорошее поведение. Присаживайтесь. – Кажется, я вела себя не слишком-то хорошо… – пробормотала я, села и в изумлении уставилась на свою тарелку. – О делах – после ужина. Ну, что вы смотрите на мясо, будто впервые видите? – Такое – впервые, – созналась я, несмело взяв нож и вилку. В пансионе мясо мы видели редко, обычно по праздникам: тогда подавали рагу или что-то наподобие этого – обычно весьма жесткое и жилистое, но и это казалось нам пищей Богини. В обычные дни в супе можно было обнаружить кусочек птицы, пошедшей на бульон, но не более того: остальное, наверно, доставалось учителям. Странно было слушать рассказы домашних девочек о том, что на ужин им полагается целая куриная ножка или грудка, не говоря уж о прочих лакомствах. Сейчас же передо мной на широкой тарелке исходил соком и ароматным паром огромный ломоть мяса. От умопомрачительного запаха я даже забыла, что собиралась сказать, и несмело надрезала краешек. Это было невероятно! Я бы, наверно, до утра просидела, наслаждаясь незнакомым вкусом, если бы канцлер не прервал мои грезы коротким: – Ешьте, остынет ведь. О чем вы так замечтались? – Подумала – вот бы угостить Сэль, и Юну, и… Это мои подруги, – пояснила я. – Но я понимаю, это невозможно. Ни у одного благотворителя не хватит денег, чтобы в пансионе подавали такое хотя бы по праздникам. – Хорошо, что вы это понимаете. Однако инспекция этим заведениям не повредит. Судя по вашему виду… я хочу сказать, тому, в котором я вас узрел впервые, средства, и не только благотворительные, но и казенные, расходуются весьма прихотливым образом и идут куда угодно, только не на содержание учениц. – В нашем пансионе все в порядке! – поспешила я заверить, придя в ужас: вдруг госпожу Увве обвинят в растрате или чем-то подобном? – То есть… очень строго, конечно, но у нас отличные учителя. А что до еды… Мы же знаем, что большинству самим придется зарабатывать себе на хлеб, поэтому… – Поэтому незачем привыкать к хорошей удобной одежде, вкусной пище и теплым спальням, вы это хотите сказать? – Да. Именно это. – Подход не лишен рациональности. Если я верно помню, его насаждала еще вдовствующая королева, мать покойного отца Эвы, она же и открыла множество приютов… я имею в виду, пансионов. Однако ее последователи явно перегибают палку. «В скромности и строгости», что, как вам наверняка известно, является девизом таких заведений в соответствии с волей ее величества, вовсе не означает – «в голоде и холоде». Кто выходит из этих заведений, интересно мне знать… – Канцлер сощурился вовсе уж по-кошачьи. Я открыла рот, но он махнул рукой: – Это риторический вопрос. Я и сам знаю ответ: забитые болезненные девицы, не способные ни попросить достойное их знаниям – если в истощенном постоянным голодом мозгу хоть что-то отложилось, – жалованье, ни сказать «нет» слишком вольно ведущему себя хозяину… – Чтобы тут же лишиться места? – Я отодвинула тарелку. Мне больше не хотелось есть. – И ничего не поделаешь. Я слышала, молодые учительницы обсуждали кое-что… Кому жаловаться, если хозяин выгнал на улицу, потому что отказала, жалованье не заплатил, а ты сирота и идти тебе некуда?.. Вы же сами сказали – много таких вылавливают из реки! Я поняла наконец, что вы имели в виду… А если… если как моя мать – тогда действительно лучше в воду! – Сударыня… – Бабушке повезло. И ей тоже. И мне, – перебила я. – А другим – нет, и их множество! Скажите, Одо, вы же все знаете: за что их так ненавидят и презирают? И их детей тоже? – Да что с вами? – Ничего! Я вспомнила, как вы говорили с госпожой Увве о моей бабушке, вспомнила, что при этом чувствовала. Вы никогда не поймете, как это – когда заживо сдирают кожу при постороннем! И не за мои проступки – за чужие, я же никогда не видела ни мамы, ни бабушки, я понятия не имею, сами они увлеклись мужчинами или… или это было не по доброй воле… У меня перехватило дыхание, потому что я никогда не говорила вслух о подобных вещах. Это было стыдно и недостойно, но… необходимо, так мне казалось.