Морион стоял, чуть нагнувшись вперед, словно защищая цветок. Памятник получился настолько похожим, что у всех защемило в сердце. Сардер и Эгирин стояли как оглушенные. По лицу земного правителя медленно текла слеза. Люди в едином порыве наконец-то зааплодировали. Только это были не те страшные монотонные хлопки, которые до сих пор стояли в ушах Эгирина и других детей, а теплые и радостные аплодисменты. Александрит вытащил из бархатного мешочка следующий камень, сразу озаривший все вокруг теплым зеленым цветом. Вставив морион в орден, он пригласил Эгирина и Сардера с Янтарией. Сардер, взобравшись на лестницу, прислоненную к монументу, чуть дрогнувшей рукой закрепил орден на памятнике Мориону. Затем Александрит вынул последний орден и передал Янтарии, которая прикрепила награду на грудь Эгирину. Драгомирцы выстроились в длинную очередь, чтобы возложить к монументу цветы. Церемония была закончена, и люди постепенно стали расходиться по домам. Наконец площадь у портала опустела. Только правители, а также Эгирин с Луной остались у монумента. Девушка подошла к отцу. – Папа, а что означает символ, который Морион держит в руках? – Это суть нашего мира – Эссантия[5]. Она и есть душа Драгомира, его сознание. Та, которая наделяет нас силой и дает возможность творить чудеса. Та, которая создала Драгомир. – Но мой символ… – Да, Луна. Мы никогда не видели Эссантию. Но представляли себе ее именно так: все стихии вместе. Когда на твоем плече появился символ, мы сразу же подумали о ней. Посмотри, здесь есть всё. Сложенные ладони символизируют целительство. Растение – это Смарагдиус, основа жизни. Бутоны – это огонь, вода, воздух, без которых жизнь была бы невозможна. Это и есть истина Драгомира. Поэтому мы взяли твой символ за образец, чтобы представить Эссантию. Надеюсь, ты не против. – Еще бы я была против, – прошептала девушка и бережно коснулась своего плеча. 4 – Но я хочу, – упрямился Эгирин, стоявший у большого стола в главном зале Смарагдиуса. – Эгирин, послушай, это сложно! Я много лет сижу в судействе, и, уверяю тебя, испытания наитруднейшие. Чтобы занять призовое место, нужно быть сильным магом, – устало объяснял Сардер, потирая гудевший висок. Он понимал желание внука участвовать в поединках, но сердце всячески противилось этому. От переживаний у Сардера с самого утра нещадно разболелась голова. Эгирин, увидев, что дед морщится от боли, осторожно обошел его сзади и незаметно занес над его головой руку, от которой начало исходить теплое свечение. Через минуту он так же тихо отошел и продолжил неприятный разговор: – Ты считаешь, что я слишком слаб? – Нет, Эгирин. Ты очень умен. Но в поединках мало знаний. В первую очередь нужен опыт, а его можно приобрести, только постоянно тренируясь. Ты, увы, был лишен этого. Например, для первого этапа нужно представить такое изобретение, чтобы все удивились. И Эссантия в том числе. Если она сочтет твой труд незначительным или такое уже было изобретено, ты не двинешься дальше. Тебе бы успеть к экзаменам подготовиться. Ну какие могут быть поединки? – К экзаменам в Смарагдиусе я вполне готов. Да и времени еще полно. Буду усиленно учить. Мне важно сдать их. Я хочу, чтобы меня признали выпускником земной школы и допустили к поединкам. – Нет! Ты слишком много на себя берешь. Сдашь экзамены, перейдешь в Манибион, а вот на следующий год… – начал горячиться Сардер. Он по привычке потер висок и неожиданно понял, что боль исчезла. Резко крутанувшись на стуле, он вперил строгий взгляд в невинные глаза внука. – Ты, что ли, поколдовал, пока мялся за моей спиной? – воскликнул он. – Нет! Что ты! – с сарказмом ответил Эгирин. – Я же ничего не умею. – Что за шум? Кричите так, что вас слышно даже из сада, – раздался мелодичный голос, и в комнату вошла Янтария. Длинные рукава изумрудного платья развевались, как крылья диковинной птицы. – Кто-нибудь собирается мне ответить или я тихо говорю? Сардер и Эгирин опустили глаза, словно нашкодившие школьники, и что-то невразумительно промычали в ответ. Когда нужно, Янтария могла быть несгибаемо твердой. – Я должна повторить вопрос? – она приподняла темно-зеленые брови. – Да просто я… Мы тут… – начал Эгирин, судорожно подбирая слова. Он не знал, как рассказать обо всем, чтобы это не выглядело, словно он жалуется на деда. Сардера Эгирин любил. Да и вообще, в шестнадцать лет ябедничать уже не к лицу. – Ничего такого… Просто мы… – Сардер тоже не знал, как рассказать жене обо всем, чтобы не нажаловаться. Внука он любил не менее сильно, чем тот его, и тоже не хотел быть ябедой. Ябедничать в шестьдесят три года тем более не к лицу. – Понятно, – фыркнула Янтария. – Вы опять спорите о поединках. Сардер, дорогой, ну почему ты упрямишься? Позволь мальчику участвовать. Неужели ты не веришь, что он справится? – Но, дорогая… Я как никто другой знаю, какие там испытания. И ему некогда к ним готовиться. С нового учебного года он должен начать учиться в Манибионе. Какие могут быть поединки? – Тс-с-с, – Янтария прижала палец к губам, – не горячись. Подумай сам. Больше у мальчика не будет такого шанса. – Да! – поспешил поддакнуть Эгирин, обрадовавшись неожиданной поддержке. Видя непримиримую позицию деда, он был уверен, что бабушка уж точно его никуда не отпустит. – Почему не будет? Закончит Манибион и затем будет принимать участие в поединках на общих основаниях, как положено. – А ты бы хотел соревноваться с участниками младше тебя? – вкрадчиво проговорила Янтария. – Для него это будет что-то вроде унижения. – Да! – вновь вмешался в разговор Эгирин, который еле сдерживал себя, чтобы не разразиться многословной тирадой. – Подумаешь! Всего лишь год разницы. – Но, дорогой, это для нас с тобой год – пустяк, а для их возраста это целая пропасть. – Да! – в третий раз поддакнул Эгирин и с надеждой посмотрел на деда. Сардер задумался. Его лоб перерезала глубокая морщина, а губы упрямо сжались. Но долго он бы не смог продержаться. Как тут возражать, когда на тебя с такой надеждой смотрят две пары одинаковых зеленых глаз? – Ну ладно, – со вздохом сказал он. – Только нужно получить одобрение стеллиума. Все-таки допуск тебя к поединкам – это нарушение правил. – Я же не виноват, что все так сложилось. – Конечно, не виноват. Поэтому я и разрешаю тебе попробовать. – А давайте прямо сейчас поедем и узнаем, можно ли мне участвовать? Я не смогу ждать еще целый день. Эгирин не мог даже спокойно стоять на месте. Сардер, ворча, поднялся из-за стола: – Хорошо-хорошо, поехали. Позови Сентарию, она будет рада повидаться с Луной, да и тебе понадобится поддержка. Ждать вердикта придется долго. Уж что-что, а посовещаться мы любим. Но не забывай – последнее слово будет за Эссантией. Эгирин, забыв, что ему уже шестнадцать и он без пяти минут выпускник, перескочил через подоконник и помчался по саду, во все горло зовя Сентарию, которая, как всегда, возилась в своем экспериментальном уголке. Услышав о предстоящей поездке, та собралась в мгновение ока. И вскоре все трое пустились в путь, отправив гонцов к остальным правителям. Тем временем Аметрин тоже решил обсудить с отцом свое участие в поединках. Утром после завтрака он поспешил к нему в кабинет, чтобы посоветоваться по поводу предстоящих испытаний. Каково же было его изумление, когда отец резко оборвал разговор в самом начале: – Ты не будешь участвовать в поединках! Аметрин подумал, что ослышался. – То есть как не буду? – растерялся он. – Что тут непонятного? Гиацинт заложил руки за спину и отвернулся к окну. От всей его позы веяло таким холодом, что Аметрин невольно поежился. – Но почему? – Потому что я не позволю своему сыну участвовать в балагане. – Но, папа! Это же величайшие поединки! Какой еще балаган? – Не понимаю, почему я должен тратить время, объясняя очевидное. Я был о тебе более высокого мнения. Аметрин разозлился. Совсем не так он представлял себе этот разговор. Он собирался показать отцу свое изобретение, которым очень гордился. И вдруг такая реакция. – Вынужден признаться в своем скудоумии и нижайше прошу пояснений, – с трудом сдерживаясь, произнес Аметрин. Изо всех сил стараясь не надерзить, Аметрин невольно перешел на витиеватый язык хранителя Луны. Но, в отличие от Фиччика, получилось у него не забавно, а язвительно, что еще больше разозлило отца. – Придержи язык, – прикрикнул Гиацинт, по-прежнему не оборачиваясь. Аметрин, чувствуя себя то ли непочтительным сыном, то ли полным тупицей, пробормотал: