– Поясняю для идиотов: мужчина старше тридцати лет для меня – ветхий старик, очень надеюсь, до этого дряхлого возраста я не доживу – предпочитаю умереть молодым, как настоящий герой рок-н-ролла. И тут я решил малость подшутить, сыграв на его известных чувствах к группе ELP: – Шульц, а как же посылка от Эмерсона, которую ты получишь осенью 2006 года? Наверняка там для тебя будет что-то необычное и приятное… Что, скажешь, я зря попросил маэстро об этой услуге? Шульц остолбенел – так и застыл с чашкой дымящегося кофе в руке – мой провокационный вопрос ломал на корню всю его бредовую философию, на лице его отразилась борьба противоречий между прежней установкой и моими соблазнительными доводами. Наконец, он поставил чашку на стол, поморщился и уверенным тоном сказал: – Чувак, ради такого стоит дожить и до пятидесяти! Я вздохнул с облегчением, значит, есть еще шанс наставить моего товарища на путь истинный, просто нужно найти подходящий момент, чтобы разобраться во всех нюансах – и тогда Шульц будет спасен! Обсуждение же этого животрепещущего вопроса я решил отложить на ближайшее будущее, поэтому и расставаться с ним не имело смысла, да уж и привык к нему. Голубиная стая тем временем, сделав над «Птичником» пару-тройку кругов, вновь приземлилась на приваженном месте. – Кстати, чувак, – спросил Шульц, безрезультатно шаря по карманам в поисках «долгоиграющей шкатулки» – а где мой… черт его дери… э-э-э… ну как там его? – Плеер, что ли? – Во-во, плеер! – Там же, где и мой… – Не понял – где это? – Где надо, Шульц. Закопал в дюнах… ночью, когда ты пребывал в полной отключке, вылакав всю водяру, короче, избавился, так сказать, от греха подальше… надеюсь, мотивы моих действий тебе понятны? – Понятны-понятны, – недовольно буркнул мой товарищ, думаю, навеки попрощавшись с техническим новшеством XXI века, ну, не на век, конечно, на три десятка лет – как пить дать. Шульц разом поник весь, в глазах застыла печаль, и он надолго замолчал… – Я домой, чувак, хочу, – наконец упавшим голосом проныл он. – Хочу в спокойной обстановке послушать Эмерсона, лежа на любимом диване. Хочу врубить его на полную катушку, чтобы всем соседям тошно стало. Надоело мне болтаться во времени, как дерьмо в проруби. Голова кругом идет… Где мы? Что мы? – Он боязливо покрутил головой и нахохлился, ну, точно пугливый воробей. – А если мы еще здесь того самого… ну, моего двойника плешивого… из будущего… встретим, у меня точно крыша съедет! Не выдержу… Домой хочу… – А меня с собой возьмешь? – мгновенно отреагировал я, прервав его стенания. – Какой может быть разговор? Сочту за честь, – приободрился Шульц. – Что ж, тогда ноги в руки и бегом в «Шкаф»! Скажу без лишней скромности, что «Шкаф» встретил нас с распростертыми объятиями. Хоть перед входом и стоял приличный «хвост» страждующих развлечься этим вечером, нам удалось просочиться внутрь без всяких проволочек. Стоило Шульцу помахать перед носом швейцара мятой трешкой (стандартная плата прохода для того времени – рваный с рыла, а нас только двое, как тут не пройти?) – и нас мигом впустили. Все как обычно, все как всегда, ну, и славно. В баре мы особо не задержались – незачем там штаны протирать, мы торопились в другое время. Выпили по-быстрому, что положено по Уставу, рассчитались с барменом, оставив приличные чаевые и поспешили к выходу, чтобы через пару минут вернуться, отмотав в сортирных чертогах почти два десятка лет назад. Это была идея Шульца: у него неожиданно прорезалось желание по прибытии в ЕГО время непременно раскатать со мною бутылочку «Киндзмараули» на радостях, по случаю счастливого возвращения домой, – вот смешной, как будто нельзя в теперешнем времени. Но Шульц на мое замечание высказался безапелляционно: «Уверяю тебя, чувак, в то время все было вкусней и слаще, включая вино и водку!» Что ж, проверим его убеждение на практике, хотя, по правде говоря, я не такой ценитель грузинских вин, как Шульц. В сортире у нас, однако, вышла небольшая заминка – нас обслужили не сразу. Туалетный работник, особо не церемонясь, разбирался с клиентом – коротко стриженным пухлым коротышкой примерно нашего возраста, выряженного по тогдашней моде в джинсовые штаны-бананы, неприлично туго обтягивающие его пухлый зад. И, судя по всему, разговор был не из приятных, ну, само собой, не для старикана, а его сопливого собеседника. Мы с Шульцем переглянулись, этого пижона мы точно видели впервые, – неужто, парень из наших? – ну, в смысле, таких же, как мы, путешественников во времени? На деле все оказалось прозаичнее: он оказался начинающим прожигателем жизни, которому банально не хватило «капусты» рассчитаться по счету то ли в баре, то ли в ресторане, вот и приперся занять у старика. – Товарищ Янсонс, – плаксивым голосом канючили «штаны-бананы», – я больше вас не подведу, в последний раз, клянусь маминым здоровьем, товарищ Янсонс! – Тамбовский волк тебе товарищ! – рявкнул старикан на безупречно чистом русском, да так неожиданно и громко, что коротышка вздрогнул, – для начала верни червонец с процентами, который ты брал на прошлой неделе, а потом уж поговорим о новой ссуде. – Но официанты меня ж отколотят! – Не мои проблемы! – Умоляю, – продолжал стенать коротышка, – нет – заклинаю вас, дайте, пожалуйста, еще раз в долг, я все обязательно верну, верну с процентами – не сомневайтесь!.. вот в залог могу оставить мамины… – он осекся и вытащил из кармана за узкий белый ремешок изящные дамские часики с циферблатом, украшенным стразами, и протянул их работнику, – фирменные часы, японские, совсем новые, возьмите, товарищ Янсонс… Старик был непреклонен. – Здесь тебе не ломбард и не касса взаимопомощи, а вполне пристойное место, – и окончательно разозлившись, проорал ему прямо в ухо, – проваливай, щенок, и без денег ко мне не заявляйся! Коротышка, понуро опустив голову, удалился ни с чем, а хранитель времени моментально переключил внимание на нас. – Чем могу служить? – с лакейскими нотками в голосе спросил он, одарив нас широкой улыбкой. Ничего не скажешь, первоклассный актер – ему бы на театральных подмостках служить, а не в туалете. Не было никаких сомнений, что товарищ Янсонс – теперь мы узнали его настоящее имя – признал нас, как старых клиентов и без всяких там квитанций, мы же с ним, теперешним, помнится, уже встречались. Когда?.. дайте вспомнить, э-э-э, последний раз – четырнадцатого августа, вот когда… Он выглядел бодро (не то что в первый вечер нашего знакомства), свежевыбритый, в белоснежной рубашке и ладно скроенном пиджачке, на лацкане которого, как я уже говорил, созвучно времени и происшедшим переменам красовался миниатюрный флажок свободолюбивой Латвии. – К вашим услугам, молодые люди, – повторил он. В ответ мы протянули ему свои квитанции. Ознакомившись с указанной датой (Шульц успел намалевать ее на обеих бумажках), покивал в раздумьях головой, хмыкнул и молча указал рукой на открытую кабинку – вторую слева. Я уже прошмыгнул туда и вдруг слышу, как старик произнес: – Постой, паря, не спеши, – это он Шульцу, само собой, сказал, а Шульц следом за мной плелся, – у тебя клапан на рюкзаке расстегнут… Да не снимай, я помогу, мало ли по дороге что-нибудь нужное обронишь. Потом я услышал, как звучно щелкнула застежка на рюкзаке у Шульца, и вот он сам через секунду-другую стоял уже рядом со мной, чертыхаясь на чем свет стоит, потому что в кабинке вдвоем не развернуться. Гулко хлопнула дверца. Следом клацнула задвижка. Потом застрекотал характерный звук двух расстегивающихся молний и… здесь, пожалуй, не удержусь от удовольствия описать пикантные подробности натуралистической сцены – две мощные струи желтоватого оттенка с шумом ударили о стенки унитаза, подняв фонтан брызг, потом ненадолго пересеклись и снова разойдясь в разные стороны стали живописно закручивать журчащие воронки на дне ватерклозета. Дальше, как водится, нажали рычажок на бачке… вернее, нажал Шульц, он же ведущим теперь был, а я так, для компании… И тут же – одновременно со смывом воды – мелко-мелко задрожали стены кабины, прямо на глазах изменилась конфигурация унитаза, современный бачок растаял, словно облачко пара, а на его месте вырос отросток трубы, который прямо на глазах стал расти в высоту, ну, точно волшебный бамбук из японской народной сказки, и очень скоро присобачился к громоздкому промывочному бачку, появившемуся из ниоткуда, выросшему под потолком, прямо над нашими головами, и как бы плывущему в воздухе, на самом деле жестко прикрепленному железными скобами к стене, в этом мы убедились всего через пару мгновений. С бачка свисала длинная никелированная цепь с затейливым фаянсовым держаком на конце, напомнившая мне знаменитый хвост ослика Иа, что использовала Сова для дверного звонка… Короче, если кто не понял – добро пожаловать в СЕМИДЕСЯТЫЕ! Потрясающе: по времени прошло всего ничего – каких-то две-три минуты, а двух десятилетий как не бывало… День первый Когда мы с Шульцем, толкаясь и натыкаясь друг на друга, наконец выбрались из кабинки, – враз потеряли дар речи: за конторкой нас встречал… Гитлер. Да-да, сам Гитлер. Одетый с иголочки в коричневую униформу штурмовика, он тут же вскинул в нацистском приветствии правую руку. «Та-а-к, куда это нас занесло на этот раз? – первая мысль, пришедшая мне в голову при виде фюрера, – к чему этот нелепый национал-социалистский маскарад?» Присмотревшись к «Гитлеру» более внимательно, понял, что перед нами, конечно, никакой не фюрер, а просто переодетый товарищ… или правильней сказать для текущего момента – геноссе Янсонс, – он, он собственной персоной, чертяка такой и растакой, и никакие усики а-ля Адольф Гитлер и косые челки меня с толку не собьют. Я еще раз пригляделся, точно – он! Правда, разительно помолодевший, лет так на двадцать, ну, это понятно почему. Не говоря ни слова, мы тихо, можно сказать, на цыпочках прошествовали мимо конторки. А Янсонс в это время не смог сдержаться, чтобы не полицедействовать перед нами – какие-никакие, а мы ж все-таки зрители – и он выразительно показал выступающего на трибуне Гитлера, отрывисто пролаяв несколько характерных для него фраз – ага, он еще и немецким владеет, ну и старикан! – в общем, выдал что-то из человеконенавистнического наследия бесноватого фюрера – насчет жизненного пространства на Востоке и прочего. Получилось, кстати, очень достоверно, хоть и смешно. Я чуть не заржал, как жеребец, но вовремя сдержался – мало ли что, еще старик не поймет, обидится и отреагирует по-фашистки. Ну, а дальше… дальше стало совсем не до смеха. Едва мы открыли дверь, чтобы выйти из сортира, как были смяты шумной гурьбой крепко поддатых вояк, видимо, спешащих отлить и горлопанящих между собой на тарабарском, смачно приправляя свою речь русскими матюгами. В нос ударило вонючим перегаром. И даже не извинились – вот скоты! Их было четверо, четверо здоровенных мужиков, просто амбалов, а нас – только двое, начинать драку бессмысленно, слишком неравные силы, хоть те и были пьяные вдрызг, и мы с Шульцем благоразумно ретировались. Стыдно, конечно, но что тут скажешь! Все четверо были выряжены в немецкие полевые мундиры, на левых рукавах красовался известный нам шеврон латышского легиона СС. И надо заметить, что они не были похожи на членов добровольного военно-исторического общества, этаких любителей-реконструкторов, играющих в свободное время в «войнушку», – те, как известно, по большей части по лесам да по полям шныряют с муляжными «шмайсерами» наперевес – разыгрывают там потешные баталии, а не в ресторанах оттягиваются. Скорее уж они смахивали на ветеранов-фронтовиков, собравшихся в компании боевых товарищей отметить важную дату, связанную с воинским подразделением, в котором служили в годы войны. И по возрасту, кстати, подходили – все ровесники, на вид лет по пятьдесят каждому, вот и получается, что, если они призывались в войска СС двадцатилетними в году так сорок втором – сорок третьем (как раз во времена фашистской оккупации Латвии), то с той поры, выходит, тридцать лет минуло или около того – все сходится… Но если это так, то куда, черт побери, мы попали!? – Уж явно не в советское прошлое, но куда?.. Легионеры тем временем по очереди вскинули вверх руки, приветствуя партайгеноссе Гитлера, в смысле Янсонса и, шумно хлопая дверцами, разбрелись по кабинкам справлять нужду, а мы, наконец, выбрались в вестибюль. И остановились, как вкопанные. Увиденное и услышанное подтвердило наихудшие опасения… – Наверное, кино про войну снимают, – робко высказал предположение Шульц, озираясь по сторонам. Вот бедолага, он, как пресловутый утопающий, был рад ухватиться даже за соломинку, где в качестве «соломинки» выступали гипотетические киносъемки, которых на самом деле и в помине не было. – Неужели? – скептически проговорил я, – и где ты видишь здесь хоть каких-нибудь киношников? – Пока не подъехали. И оборудование еще не подвезли… Идет обычная репетиция массовки, – продолжал гнуть свою линию Шульц. Я же был совсем другого мнения, что настойчиво подтверждало и шестое чувство. – Да? И куда, интересно, спрятался режиссер и его ассистенты, случайно не подскажешь? Пугливо, уже с заметной опаской озираясь по сторонам, Шульц оставил мой саркастический вопрос без ответа. Признаться, я тоже струхнул, хоть поначалу старался не показать виду… Стены вестибюля пестрели нацистской символикой – сплошные свастики, имперские орлы и сдвоенные руны с разящими наповал молниями. Над входом в ресторан висел девиз, накатанный черным готическим шрифтом Meine Ehre heist Treue, что в переводе с немецкого означает «Моя честь называется верность» – известный эсэсовский лозунг, собравший, как я понял, этим вечером под одной крышей тех, кто три десятка лет назад клялся в верности фюреру и Фатерланду – нацистской Германии. В ресторане главный свет был выключен, горело несколько ламп где-то сбоку, что позволяло увидеть толпу людей, будто чего-то ожидавших. Большинство – в эсэсовской форме, хотя кое-кто – в гражданской одежде, присутствовали и дамы в вечерних платьях. С разных концов зала доносились громкие выкрики, шумные аплодисменты, нервический смех… Аудитория волновалась в предвкушении какого-то действа. Вдруг ресторанный полусумрак прорезал тусклый пучок света, видимо, задействованный проектор оказался не достаточно мощным, и позади музыкантов, застывших с инструментами на невысокой эстраде, возникло первое изображение с титрами, вызвавшее у присутствовавших бешеную бурю восторга. Еще бы, архивные фотографии представляли собравшейся публике боевой путь 15–й гренадерской дивизии латышского легиона СС. И одновременно с картинками зазвучали бодрые звуки аккордеона, затем мелодию бравурного марша дружно подхватили остальные музыканты, и тотчас весь ресторан наполнился громким хоровым пением публики. Незнакомая мне музыка, по-видимому, была строевым маршем тех самых латышских гренадеров. На экране, сменяя друг друга, появлялись и исчезали старые черно-белые фотографии, иные плохого качества – нечеткие, размытые, нерезкие, тем не менее, настойчиво рассказывающие о тыловых и фронтовых буднях воинского подразделения. Попадались среди них совсем уж зловещие фото, шокирующие свидетельства «ратных подвигов» латышских легионеров – расправы над советскими военнопленными, расстрелы партизан, устрашающие казни мирных людей… Кровь стыла от живодерских доказательств деяний латышских эсэсовцев. Однако никто из присутствующих не срамился снимков, наоборот – с гордостью и воодушевлением они приветствовали зверские кадры аплодисментами и громкими выкриками, мол, только так и надобно было поступать с этими проклятыми кревками и жидами – вот мрази! Молча мы смотрели друг на друга, с ужасом осознавая: во времени, в котором мы очутились, Третий рейх и его союзники одержали бесспорную победу во Второй мировой войне, никакого Нюрнбергского процесса над нацистскими преступниками нет и в помине, ведь победителей, как известно, не судят… – Мне кажется, Шульц, – наконец в волнении выдавил я, – теперь тебе вряд ли придется смаковать «Киндзмараули», будешь с тоски по советскому периоду глушить вражеский шнапс… Пустым трепом я попытался заглушить охватившее меня смятение – на такие обстоятельства я никак не рассчитывал. Что делать?.. Для начала в связи с промахом во времени следовало разжиться наличностью для решения неожиданно возникших проблем. Деньги-то у нас были, да на беду – совсем не те. Понятно, в карманах – ни пфеннига, не говоря уже о хрустящих рейхсмарках. Так что рыпаться, бежать обратно в бар, заказывать кристапс, чтобы сделать новый прыжок – не на что. Да и есть ли там в баре водка, наверняка – один малоградусный шнапс… Ладно, главное – не паниковать. Разберемся… Я потянул Шульца за рукав и потащил в сторону выхода из ресторана. И вовремя, на нас уже стали косо поглядывать. Я поежился, от обилия колючих взглядов чувствуя себя неуютно и даже небезопасно. Мы явно привлекали внимание – пора сматывать удочки. Но куда?.. Для начала – бегом из этого рассадника нацизма, где окружающая обстановка действовала на нервы. На улицу, скорей – скорей. Слайд-шоу (говоря по моему подлинному времени) уже закончилось. Включили верхний свет, и тут же празднично заиграли многочисленные хрустальные подвески на бронзовых люстрах, причудливо раскрасив серыми тенями стены и потолок. Впрочем, нам было не до красот. Побыстрей бы выбраться. Музыканты заиграли новую мелодию, приглашая к танцу. Это был хорошо знакомый мне шлягер советских времен про листья желтые, которые над городом кружатся, – песню узнал с первых тактов, хоть и запели ее на латышском – я знал, что в народе ее в шутку окрестили «песенкой китайских парашютистов», как говорил о песне своей молодости дядюшка, он ее насвистывал в минуты хорошего настроения. На танцевальный пятачок вереницей потянулись пожилые парочки. Что ж… Ничто человеческое им не чуждо – промелькнуло в голове, чья это фраза, кстати?.. Но видели б вы лицо Шульца в этот момент – он, безусловно, вне всяких сомнений, тоже признал песню, – сам видел, как у него от удивления глаза на лоб полезли – как такое возможно? Что было, конечно, за гранью его понимания, и что совсем не удивительно – ведь популярная песенка – визитная карточка советского времени, его времени, вдруг оказалась хитом у латышских эсэсовцев! Внезапно нам преградил дорогу худощавый манерный старичок с козлиной бородкой и любительской кинокамерой в трясущихся руках, щедро побитыми старческими пигментными пятнами. Он поймал нас в кадр и не выпускал, мерзавец, запечатляя наши рожи на пленку, до тех пор, пока мы чуть ли не бегом покинули зал. Скорей, скорей на свежий воздух, давно пора проветрить мозги… Мы миновали полупустой бар – лобби с шипящей паром допотопной кофейной машиной… Я что-то спрашивал у Шульца, но он не отвечал… Странно… Скорей, скорей на выход… стойка портье с частоколом ключей осталась за спиной… то ли адмирал, то ли швейцар, блистая золотом на эполетах, услужливо распахнул перед нами дверь… вот мы и на улице. Но и здесь наше опасное погружение в новую враждебную среду обитания имело продолжение; нас ожидали очередные потрясения, не менее сногсшибательные, чем предыдущие. Пространство перед нами – дома и фонарные столбы – были увешаны знаменами Германского рейха – официальными черно-бело-красными флагами и флагами со свастикой. На здании Национальной оперы, что возвышалось от нас по левую руку, на ветру полоскался огроменный баннер, развернутый во всю стену вдоль бульвара Аспазия от верха до низа. С гигантской обложки книги Mein Kampf нам в глаза глядел молодой Адольф Гитлер, обряженный в коричневую форму штурмовика – харизматичный вождь немецких национал-социалистов – как раз тех самых лет, когда творил свой программный труд своего движения, сидя за решеткой баварской тюрьмы и мечтая стать фюрером нации. Текст баннера на немецком и латышском языках возвещал, что начало продаж книги в двух томах «Моя борьба» (издание новое, дополненное, снабженное фотографиями из личного архива автора) начнется в День Сплоченной Европы 16 августа, и в этот же день в рижском книжном магазине на бульваре Адольфа Гитлера в 17:00 состоится встреча с автором и автограф-сессия. Видели б вы глаза Шульца в этот момент – круглые, размером с чайные блюдца… Он по-прежнему молчал. Честно говоря, я не на шутку перепугался за его здоровье. Внимательно присмотревшись, я обнаружил, что тот впал в состояние помутнения рассудка, затяжного оцепенения, видимо, не понимая, снится ему происходящее или происходит наяву… А вдруг от потрясений у него действительно произошел сдвиг? Что тогда?.. Я попытался понять его душевное состояние, поставил себя на его место: может, и у меня бы крыша съехала, если бы заранее психологически не настроился на крутые повороты событий. Шульц же не был готов, размышлял я, ведь он не был элементарно знаком с кинотворчеством Роберта Земекиса и Стивена Спилберга, уверен, даже знать не знал, кто они такие, по одной простой причине, что эта голливудская парочка начала свое плодотворное сотрудничество, как всем известно, в 80-х в эпоху расцвета видео, а никак не в 70-х годах… Я же раз сто – не меньше, смотрел их знаменитую трилогию про путешествие во времени все помню назубок, изучил историю вдоль и поперек. Особенно мне нравилась вторая часть, где герои случайно попадают в странную ситуацию, связанную с провалом в альтернативный 1985 год, где все было шиворот-навыворот. Нечто подобное случилось и с нами. Я постарался успокоить себя: Шульц попривыкнет, адаптируется и оклемается… Но пора было выводить его из состояния ступора, и самое верное – задать вопрос, на который он точно знает ответ. – Шульц, – как можно более невозмутимым голосом обратился я к другу, – какое число и год ты указал на квитанции? Шульц шумно сглотнул слюну и затараторил, словно оправдываясь: – Чувак, как сейчас помню – 16 августа… 16 августа 1972 года… именно оттуда я прыгнул в будущее, именно туда и планировал вернуться, – а потом сам спросил, многозначительно обведя окружающее глазами, – чувак, куда мы вообще попали? – Не все сразу, Шульц, – многозначительно ответил я. Что ж, для полного уточнения деталей оставалось немногое. И я не побрезговал залезть в ближайшую урну (они, само собой, каждую ночь опустошаются, ведь Рига – чистый город), порывшись среди окурков и мелкого мусора, как и ожидал, выудил свежую газету, свернутую в трубочку, утреннюю «Молодежь Латвии». Дата та же. 16 августа. А вот год – не тот. 1974. А в квитанц

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.