Мы с Петькой возвращаемся из детского сада. Как всегда, останавливаемся на пьяцца делла Нунциата — площади Благовещения, где Петька изо дня в день торчит по часу, съезжая по перилам на попе, на брюхе, вниз и вверх головой. Перила широкие, заканчиваются пологим участком, свалиться с них почти невозможно — поэтому, пока он исполняет свой мальчишеский долг, я спокойно жду и смотрю по сторонам. На этой лестнице всегда сидит несколько человек, занятых тем же, что и я… Нет-нет, они совсем не бездельники. Просто здесь, как у памятника Пушкину в Москве, назначаются встречи, выходящие из Университета студенты обмениваются конспектами, туристы закусывают, старушки идут в церковь, нищие… черт его знает, что здесь делают нищие, но денег не просят — это точно. Тот, который сидит на порожках Нунциаты, либо призывает меня следить за ребенком («Синьора! Эти ступени — каменные! Если bello упадет, то может разбиться»), либо — если я не попадаюсь ему на глаза (а я уже поумнела и теперь прячусь за колонной) — дает всякие советы прохожим. Когда на него перестают обращать внимание, он кричит: «Синьоры! Синьоры! Вы что-то потеряли!» Человек пять оборачиваются. «Улыбку!» — вопит он, и закатывается в беззвучном хохоте. Мне нравится думать, что у него есть семья, дом, куча денег, дети ездят на «альфа-ромео», а внуков отдали в немецкий детский сад, и такая тоска дома наступила, что приходится отправляться на Нунциату и развлекаться… Сегодня мы застали следующую картину: милая полицейская барышня (дорожная служба) беседует у обочины с дамой лет сорока и молодым человеком лет шестнадцати, а по соседству скучают два скутера. «Accidente», — подумала я, по инерции переводя на итальянский знакомое со школы английское «road accident». Маленькое дорожное происшествие. Сейчас выпишут штраф, и милая барышня в синей форме и белой каске пойдет дальше махать палочкой, а эти двое разъедутся на своих скутерах. Но не тут-то было. Прибыл второй инспектор дорожного движения, через пять минут подъехал третий, и каждый раз участники ДТП повторяли свой рассказ, и каждый раз всё более эмоционально. Прибыл четвертый и стал с важным видом выслушивать всех пятерых — то есть двух участников и трех постовых, двое из которых, очевидно, ничего не видели и видеть не могли, но, несомненно, имели свое мнение. Видимо, мнение это склоняется в пользу синьоры, потому что мальчишка совсем уж разгорячился и стал кричать. Но понять, что́ там у них произошло, невозможно: всё, что орет — выпучив глаза и порываясь куда-то бежать — мальчишка, в сухом остатке сводится к тому, что после сорока надо ложиться и умирать, а не на скутерах ездить, и еще к тому, что Ева была путана. Хорошо одетая дама, которая вовсе и не собиралась ложиться и умирать, а, очевидно, собиралась и дальше ездить на скутере (такие же распущенные особы, как Ева, и вовсе не имеют к ней никакого отношения), пихает его в грудь или тянет за свитер — в зависимости от направления, в котором он рвется. Зрителей собралось уже человек десять — пятнадцать, и, натурально, у них тоже есть свое мнение по поводу происшествия. И, взяв ближайшего полицейского за пуговицу, это мнение непременно следует изложить — непринужденно, но веско. На всей Нунциате осталось всего два человека, равнодушных к происшествию, — Петя и нищий. Петя катается, нищий за ним следит и поучает, — их общение всегда сводится к тому, что нищий комментирует Петины действия на генуэзском (ничего общего с итальянским), а Петя не обращает на поучения никакого внимания. (По-моему, это вообще основная модель общения детей со взрослыми: взрослые поучают, а дети знай себе катаются и даже саночки не возят.) Наконец, Петька устал; нищий возвращается на свою лавочку. (Наверху лестницы, под портиком, стоят две мраморные скамьи с львиными лапами, и когда нищий, завернувшись в какую-то попону, возлежит на этом мраморном шедевре, — кажется, что он там с римских времен лежит.) А Петя, спустившись вниз, живо интересуется происходящим: «Мама, а что случилось?» И, без паузы, у полицейского: «Ma che cosa è successo?» Полицейский, посмотрев на нас внимательно, с достоинством произносит: «Ничего особенного. Вам, синьора, и тебе, bello, не о чем беспокоиться». Так мы ничего и не узнали, кроме поучительной истории о том, как важно иметь свое мнение. Еда как религия. Простой способ стать счастливым Итальянцев очень сложно не любить. Они помогают тебе учить язык, выбирать овощи, находить дорогу. Они улыбаются тебе на улице и кстати и некстати говорят «чао». Они смотрят на тебя, приехавшего в эту чудесную, бесконечно любимую ими страну, — и заранее радуются: как же тебе будет хорошо! Они представляют себе, как ты пьешь по утрам их ароматный кофе и заводишь глаза от наслаждения… А ты вместо этого варишь себе яйцо или делаешь бутерброд с сыром. Потом они представляют, как ты побежишь в полдвенадцатого в самый правильный ресторан и закажешь местную разновидность пасты — например, с песто. И улыбаются, воображая, как ты наконец-то попробуешь настоящий песто — после всех ужасных подделок, которые ты ел в неправильных местах, — и вознесешь хвалу небесам… А вместо этого ты заказываешь венецианское или неаполитанское блюдо (они качают головами и цокают языками), или того хуже — вовсе пропускаешь время обеда, потому что у тебя совершенно другие приоритеты: музей, или работа, или просто прогулка (ужас, ужас, как можно!), и уже не попадаешь в ресторан (да, они открыты только на время обеда; после трех можно рассчитывать разве что на бутерброд в кафе — но уже никак не в компании итальянцев). Русскому человеку нелегко с ходу принять правила игры и встроиться в ритм местной жизни, но нужно просто понимать специфику гастрономических привычек итальянцев. Во-первых, у нас традиционно разный завтрак. Мы едим сырники, яйца, оладушки, творог, бутерброды, кашу. А они — малюсенькую чашку кофе и печенье. К часу дня они просто умирают от голода. Во-вторых, итальянцы привыкли к мысли, что есть надо по часам. Считают это правильным — попробуйте с ними поспорить! — и всерьез настроены научить хорошему режиму кого угодно. Поэтому места с горячей едой открыты только с часу до двух, а потом — уже с семи-восьми вечера и до ночи. Всё остальное — это перекус. Не годится и за еду не считается. В-третьих, каждый регион гордится своей собственной едой. Если вы приедете в Венецию и закажете там пасту с песто просто потому, что вы это наивно любите, на вас посмотрят плохо. Всем же понятно, что в Венеции не умеют делать песто так, как в Генуе. Зато умеют делать другие удивительные вещи. Венецианские. Понятно, что есть определенное количество туристических мест, где для вас приготовят блюда какого угодно региона в пять часов вечера. Но таких мало и, с точки зрения итальянцев, это вовсе не итальянская еда. Все мы знаем про чужой монастырь; просто, приехав в Италию, не сразу догадываемся, что здесь будет другим не устав, а религия. И религия эта — еда. Я помню, как на Чеховском фестивале я водила пить чай администраторшу итальянской танцевальной компании. Танцовщики были просто изумительными, мне не терпелось узнать о жизни танцевального театра в Италии, о том, какие тенденции, «что носят», куда развиваются. — Расскажите мне немного, что у вас за пределами сцены происходит. — Я, улыбаясь, наливала администраторше умопомрачительно дорогой чай. — Да, собственно, ничего. Работа как работа. Немножко монотонная. Но хорошо, что она оставляет мне много свободного времени. — Да? А что же вы делаете в свободное время? — Готовлю. Я очень люблю готовить. И поскольку мы много гастролируем, я освоила много национальных кухонь. Научилась готовить даже совершенно экзотические вещи — суши, например. Я выложила на стол два телефона — свой и фестивальный. Слава богу, во всех было полно неотвеченных сообщений. — Il dovere mi chiama, — сообщила я администраторше только выученную фразу, — долг зовет. Но мы обязательно еще поговорим об этом. Ни от чего я не была так далека в тот период жизни, как от кухни. На Чеховском фестивале в ходу была шутка: дети нечесаные, муж некормленый, пыль по углам мотается. В два фестивальных месяца домой мы попадали только поспать и переодеться. Кормили нас на фестивале, развозили по домам далеко за полночь, а члены семьи всё это время были на подножном корму. Но разве это важно, когда ты — на самой передовой линии искусства?.. Оказалось, важно. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Для итальянцев пушкинскую максиму нужно было бы переиначить: быть можно дельным человеком и думать о еде своей. В моей семейной модели заложено, что воскресенье в семье — это поход на лыжах, или в парк, или в лес, или в музей. Мы медленно завтракаем, и в окно бьет солнце, потом бабушка смотрит на термометр, достает свою коробку с лыжными мазями, рассказывает (в тысячный раз), как ее тренер говорил, что выигрывает гонки не тот, кто быстрее бегает на лыжах, а тот, у кого тренер лучше подобрал мази, из чулана появляются, наконец, и сами лыжи (сверху что-то падает), и вот мы уже едем в парк, становимся на лыжню, и… — Ты представляешь, — с нажимом говорю я Сандро, — и в этот момент мы должны бросить всё, чтобы пожрать. — Ну да, — наивно кивает Сандро (он не знает, как переводится это грубое слово — «пожрать», а я не знаю его эквивалента по-итальянски), — пообедать. — Сандро, но можно же в три пообедать! Или даже в четыре! Сначала сделать спокойно интересное тебе дело, а потом поесть. — В час я уже ни о чем не могу думать, кроме еды, — виновато говорит Сандро. — Но я могу взять с собой термос и бутерброды, когда мы пойдем кататься на лыжах в России. «Будешь один есть свои несчастные бутерброды на пеньке!» — хочется крикнуть мне. Но Сандро смотрит на меня так доверчиво, что я переобуваюсь в прыжке: мой папа тоже поил меня чаем из термоса, когда мы катались на лыжах. Главный постулат итальянской религии: еда = любовь. То есть один человек готовит для другого, потому что именно таким образом показывает, как он его любит. В наши воскресные поездки к морю мы запасаемся водой и фокаччей. Я получаю свое море. Сандро — свою фокаччу. Петька — нашу любовь. Самое синее море. Пронзительный ветер с гор. Ослепительный солнечный свет. И фокачча еще горячая. Довезет ли нас извозчик? Об особенностях генуэзской географии, музеях, дожах, Никколо Паганини и Христофоре Колумбе Вообще-то я хорошо ориентируюсь на местности — даже в совершенно чужом лесу, в новом месте… Но пока я не купила карту Генуи, ориентироваться по собственным ощущениям пространства я так и не научилась. Коренные генуэзцы при первой возможности сворачивают с прямых и широких улиц в темные и узкие переулки Старого города, где они лихо лавируют в плотном потоке прохожих и торговцев, затем — в какие-то еще более узкие проходы, и совершенно непостижимым для меня образом оказываются в нужном месте. Я же, самонадеянно решив повторить уже пройденный с кем-нибудь из местных маршрут, сразу поняла, что меня эти переулки выводят в самые неожиданные, очень красивые, но совершенно незнакомые места. Раз за разом. Определить, хотя бы приблизительно, куда я выйду во время своих экспериментальных прогулок, мне не удалось ни разу. Сандро очень удивлялся — мол, го́рода, более легкого для ориентации на местности, не найти: если переулки бегут вниз — значит, к морю, если вверх — значит, в горы. Но говорить так — значит выдавать желаемое за действительное. Генуя — отнюдь не город прямых линий. Как мне ни хотелось без этого обойтись, пришлось обзаводиться картой. Конечно, было неприятно расписываться в полном топографическом кретинизме, но тем не менее ни с первого, ни со второго, ни даже с десятого раза я не могла запомнить маршруты, по которым меня проводили генуэзцы. Точнее, пока меня вели, я всё вроде бы отмечала про себя и запоминала, но, как только я оказывалась одна в Старом Городе, начиналось какое-то колдовство: пытаясь найти детскую спортивную школу, я кружила между средневековыми башнями одна древнее другой; череда темных подворотен, по которым я шла вроде бы к библиотеке, выводила меня в чудесные дворики с роскошными фонтанами, в которых плавали гигантские рыбы, я потерянно блуждала между дворцов сказочной красоты, пока наконец не попадала — каждый раз неожиданно — в какую-нибудь знакомую точку, откуда спешно и целенаправленно убиралась восвояси. Видимо, генуэзцам прекрасно известны мистические свойства их города, поэтому здесь всем, кто ни попросит, в будочках справочной информации дают очень толковую карту Старого Города бесплатно. Этой самой что ни на есть туристической карте я и обязана своими первыми открытиями в Генуе.