Туристов действительно стало слишком много. Теперь к нам летают лоукостеры из всех стран, в том числе из России, огромные круизные лайнеры — выше самых высоких небоскребов — стоят в Порто Антико, заслоняя горизонт. В субботу по Старой гавани маршируют такие же колонны, как когда-то я видела в Риме. Сейчас они, наверное, везде. Теперь и супермаркеты работают до самого позднего часа, и ограничение введено на продажу алкоголя после восьми (только в центре), и всё больше кафе и ресторанов даже не пытаются применять философию «я должен им дать настоящую Италию». Медленно живущая страна, умеющая наслаждаться своим солнцем и морем, в которую я приехала 12 лет назад, постепенно исчезла, осталась лишь на выцветших картинках. На нашей улице раньше только марокканцы и бенгальцы изо всех сил зарабатывали деньги. Теперь они выбились в самую нижнюю прослойку среднего класса, водят детей в итальянские школы, ходят на собрания жильцов, владеют собственностью. Они научились крепко держаться за права среднего класса — как минимум за то, чтобы не работать по ночам. А вот итальянские супермаркеты, наоборот, чтобы выжить, должны были всё дальше и дальше отодвигать час закрытия. Я еще помню, как мы однажды обегали весь центр, заходя в самые невероятные места в поисках футболки для нашего друга Ден Юрича: воскресенье, открыты только китайцы, у них одежда только на самих себя или маломерных итальянцев, а Денис Юрич — настоящий русский казак: широк в плечах и мощен телом. Китайские футболки на нем трещали по швам, или обтягивали его, как балетное трико. «В таком можно только на гей-прайд ходить», — смеялась его красивая жена. Сейчас не было бы у нас ни веселья, ни приключений — большие магазины открыты и в воскресенье: «Bershka», «H&M», «Pull&Bear» блистают витринами, зазывают кондиционированным воздухом. Словом, всё теперь здесь как у всех. Так же, как венецианцы или флорентийцы, мы, передвигаясь по городу, прокладываем теперь свои собственные нетуристические маршруты, так же, как и они, мысленно рисуем сложную карту с последними островками «настоящей жизни» — с правильным кофе и правильной пастой, с ужином вечером и обедом днем. Таких мест становится всё меньше, и всё чаще кажется, что ты оказался индейцем в резервации, чьи границы неумолимо сужают бледноногие пришельцы. Но солнце пока еще светит, и море пока еще бьется о берег, и туристы пока еще не знают, где находится твоя секретная, самая любимая скала. — А ты знаешь, что мои русские друзья уверяют меня, что Италия — рай? — спрашиваю я. Фабрицио наконец-то отнес немкам их несчастный капучино. И заодно сделал мне кофе. Мы стоим в дверях его кафе и щуримся на солнце. Жизнь не так уж и плоха. — Да ладно? — Правда-правда. — М-м-м, и вот эта вот наша жизнь — это жизнь в раю?.. — Ага. Жаль, что мы оба давно не курим. Здесь следовало бы набить крепким табаком трубку моряка, и смотреть сквозь клубы дыма, как твой корабль входит в порт приписки после дальнего странствия. Всё то, да не то. — А ты предложи им поменяться, — говорит Фабрицио. — Пусть поживут у тебя, а ты наконец-то поедешь в Москву, как ты хотела. — Давно предлагаю, только что-то никто пока не хочет. Только на каникулы. — Вот видишь, — говорит Фабрицио. — И я поеду в Барселону. А сюда буду приезжать только на каникулы. Терраса с видом на море, или Культурные коды В первые годы школьной жизни моих детей я никак не могла понять культурный код общения с новыми итальянскими знакомыми. Понятно, что невозможно дружить со всеми, — но одного-двух человек, приятных в общении, обычно можно найти в любом коллективе. Моя чудесная Катя, например, взялась из детского сада, откуда она меня забрала однажды вместе с Петькой и его порванным комбинезоном, чтобы показать, где можно починить молнию, и привела к себе домой. Нашим детям уже по 19 лет — а мы всё дружим, всё так же не можем наговориться до рассвета, до первой зари, до поливальных машин. Здесь мне сначала показалось, что случайные и волшебные дружбы вообще не предусмотрены местным культурным кодом. Точнее, что они должны быть непременно расфасованы по цели и по ячейкам времени: кофе — утром, аперитивы — вечером. Ужин раз в год — с обязательной пометкой «пицца», что значит: ужин будет неформальным. Я помнила, конечно, пассаж Ремарка из «Триумфальной арки» о том, что французы с удовольствием выпьют с тобой бокал вувре за столиком в кафе, но вряд ли позовут на ужин к себе домой, ибо ужин дома — очень личное. И действительно, на ужин к себе нас звали только старые боевые товарищи Сандро, те, с кем в огонь и в воду, и по пять месяцев в турне, и посреди равнины Падана на сломанной машине с театральным оборудованием, но без кондиционера. И конечно, конечно, я это ценила. Я вообще верю в дружбу как в главное и лучшее, что нами движет. Однажды какой-то особенно мерзкой, длинной и затяжной зимой мы с Машей все-таки удостоились приглашения в гости. Шел дождь, на детской площадке нельзя было играть, я, конечно, позвала всех к себе — но неожиданно мама Машиной подружки сказала: а пойдем к нам, это гораздо ближе. Дети были счастливы, мы налили им горячего шоколада, себе чаю, хозяйка дома рассказывала, как ей тяжело справляться одной, пока муж в отъезде, как ее дочка капризничает по любому поводу и непонятно, что с этим делать. Я кивала и чувствовала себя толстовской Долли, когда та вдруг обнаружила, что про детей с бабами на мостках — «это самый интересный для нее разговор». Еще бы я не понимала про долгие командировки и детские капризы! Разговор прервался очень неожиданно. Хозяйка вдруг посмотрела на часы и сказала: ну, нам пора купаться и ужинать. Детей было не видно и не слышно, на часах — начало седьмого. Я почувствовала, что ничего не понимаю. — Эмммм, — сказала я, — могу помочь тебе с ужином, если хочешь. — Видишь ли, у нас еще и купание (bagnetto) по средам. — Не каждый день и не перед сном, а по средам, в шесть часов вечера? — переспросила я. Я поняла, что нас вежливо выставляют. В таких случаях, по-моему, лучше принять любую дипломатическую отговорку, чем дожидаться, пока объяснят настоящую причину и пошлют. Мы отправились домой под дождем — что-то было в этом собирательное из картин Репина и Перова, — и, чтобы не расстраиваться, решили напечь печений и посмотреть фильм. До конца гастролей Сандро было еще далеко, нам еще предстояло открыть для себя Гарри Поттера и научиться гулять в резиновых сапогах в порту, словом, нам было чем заняться, тем более, что лично я точно могу сдвинуть в расписании и обед, и ужин, и купание. Главное — не заставлять это делать других. Но Машина школа показала мне, что культурные коды в разных средах все-таки неодинаковые. Если наш детский сад был вопиюще буржуазным, то школа нам досталась чрезвычайно демократичная — даже слишком. Сандро их нежно обзывал «сиротами 68-го» — так и не повзрослевшим поколением хиппи и студенческих демонстраций. Они как раз активно со мной общались — и объясняли, что i borghesi (буржуа) никого в свой клан не пускают, то есть дружить не умеют совсем. Но и сами они «дружили» строго по расписанию — ничем, кстати, не отличавшемуся от «буржуазного»: кофе с утра, аперитив раз в полгода перед ужином. А ужин — это святое и межклассовое. Дни рождения детей — в парке или в приходском дворике: газировка, фокачча, чипсы, одна бутылка вина на всех родителей — чисто символически, чтобы поднять тост (чокаться водой — очень плохая примета). Моим лучшим и самым любимым собеседником всегда был Сандро, поэтому я не могу сказать, что мне не хватало общения, — я скорее удивлялась немного; но со временем стала замечать, что аперитивы с родителями без Сандро — это истинное мучение. Всегда примерно об одном и том же, всегда примерно в одном ключе. «Но боже мой, какая скука!» Иногда я бы предпочла сменить тему, ведь и моя любимая Долли не сидела день-деньской у мостков с бабами, обсуждая, сколько носили, сколько кормили и когда отняли от груди. Я тосковала по Катиному распахнутому окну, по запаху сирени, по соловьям, по длинным-длинным разговорам, когда говоришь и не можешь наговориться, и вот уже светает, и невозможно жалко идти спать, потому что ничего интереснее нет на свете, чем сидеть до рассвета на русской кухне за душевными разговорами, чаем и водкой. Но в моей новой жизни я очень кстати оказалась аспиранткой. Теперь меня как шар в лузу автоматически выбрасывает в компании молодых космополитов. Они живут то здесь, то там, и весело пьянствуют по ночам на ступеньках под колокольней. На ступеньки, впрочем, приносят из бара напитки и подушки. — А почему здесь? — Это наша новая Рив Гош[28] в Генуе, — смеются. Зря я, кажется, тосковала по долгим ночным посиделкам на русских кухнях. Здесь тоже можно импровизировать встречи на ходу, и пить вино в приятной компании, и засиживаться допоздна. Молодые интеллектуалы охотно перемещаются к кому-нибудь в гости после трех часов ночи, когда в барах больше не наливают. И, уж конечно, приглашение домой в таких случаях не имеет никакого дополнительного смысла — все точно так же рассаживаются где попало и снова пьют вино, только теперь уже на террасе с видом на море. Субботний день. Город битком набит туристами — не то что столика свободного не найдешь, но даже на велике по улице Гарибальди не проедешь. К тому же сейчас «Rolli Days» — открыты для посещений все дворцы, что автоматически означает несметные толпы на улицах. Я иду на чай к известному писателю. Точнее, еду. Точнее, пытаюсь ехать сквозь толпу, шепотом матерюсь по-русски и отчаянно опаздываю. Большая дверь с шипами (плавали, знаем), ультрасовременный домофон, консьержа нет (потому что суббота), дворцовая лестница, внутренний дворик с колоннами (неплохо живут писатели!), на обещанной террасе цветут розы, полосатые маркизы полощутся на солнце, писатель мирно сидит в своем углу, курит трубку. «Как же хорошо, — думаю я, оказавшись в этом локальном раю, — что я отказалась наконец-то от предрассудков. Терраса — это же просто твой персональный филиал кафе. Это же так просто». Вместо чая мы пьем холодное вино из запотевших стаканов и говорим о Лимонове и Каррере. Файв-о-клок по-итальянски. Все-таки молодцы они, умеют красиво жить. Главное, попав к ним, ничего не усложнять. Солнце клонится к линии крыш, и я собираюсь уходить. Встаю, вежливо прощаюсь, говорю всё, что говорят в таких случаях. Писатель откладывает свою трубку и твердой рукой берет меня за талию. — Стоп! — говорю я. — То есть ты все-таки меня приглашал не чай пить? — Нет, конечно. — Нет, подожди, ты как-то совсем не проявлял своих намерений. Я, как минимум, удивлена. — Почему? Я пригласил тебя к себе домой. И ты согласилась. Святая правда. Я согласилась. На террасу. С розами, между прочим. Какая же, блин, сложная жизнь у людей в свободном поиске. — Эм-м-м… А если я скажу «нет»? Писатель все-таки итальянец, а я — русская девушка из девяностых. Мысленно оцениваю его комплекцию. Писатель, кажется, припоминает всё, что он читал о девяностых у Лимонова и Каррера. Опускает руку. Спасибо Карреру, убедительно пишет. — Если ты скажешь «нет», ничего не изменится. — Правда? Ой, я так рада. Я, видишь ли, только что снова запуталась в культурных кодах. Но теперь буду знать.