В той или иной форме я выслушиваю от нее это пожелание уже несколько лет. Но дело в том, что, когда я расслабилась в последний раз, потом еле смогла себя собрать. Мама опускается на пол рядом с Верой, и они вместе тянут за медные ручки. Их светлые волосы – мамины крашеные и дочкины естественные – соприкасаются, так что не поймешь, где чьи. Вдвоем им удается сдвинуть гроб на несколько дюймов. На ковре остается вмятина, которую я пытаюсь загладить своей подошвой. Нам с Колином повезло больше, чем многим. Мы поженились рано, но до сих пор живем вместе, хотя далеко не все на нашем пути было гладко. Наверное, это отчасти объясняется какой-то химией. Я знаю: когда Колин на меня смотрит, то не видит ни десяти фунтов, которые я так и не сбросила после родов, ни тонких седых прядок. Для него мое тело остается таким, каким было в студенческие годы. Кожа нежная и упругая, волосы струятся по спине. Он запомнил меня на пике моей формы и время от времени говорит, что я его лучшее воспоминание. Изредка мы ужинаем с его коллегами, коллекционирующими жен, как трофеи. И тогда я понимаю, до чего же мне повезло с Колином. Держа руку у меня на спине, менее загорелой и подтянутой, чем у молоденьких моделей, он гордо произносит: «Моя жена». Я улыбаюсь. Быть его женой – это все, что мне нужно. – Мамочка! Дождь пошел опять. По дороге хоть на лодке плыви, а я всегда довольно неуверенно чувствовала себя за рулем. – Ш-ш-ш! Мне нужно сосредоточиться. – Но мамочка! – настаивает Вера. – Это очень-преочень важно! – Нам с тобой очень-преочень важно доехать до твоей балетной школы и не убиться. На одну секунду воцаряется благословенная тишина. Но потом Вера начинает пинать сзади мое кресло. – Я не взяла балетный купальник, – хнычет она. – Не взяла? – Я съезжаю на обочину и, повернувшись, смотрю на дочку. – Не-а. Я не знала, что на занятие мы поедем прямо от бабушки. Я чувствую, как по шее разливается краска досады: мы ведь всего каких-нибудь двух миль не доехали до танцевальной студии! – Господи, Вера! Чего же ты раньше молчала?! Ее глазки наполняются слезами. – Я только сейчас поняла, что мы едем на балет. Я ударяю рукой по рулю, сама не зная, на кого сержусь: на Веру, на маму, на дождь или на вышедшую из строя оросительную систему в продуктовом магазине. Так или иначе, благодаря им всем день можно считать испорченным. – Мы ездим на балет каждую среду после ланча! – Я разворачиваю машину, стараясь не слушать совесть, которая подсказывает мне, что я очень уж сурова с малышкой, ведь ей всего семь лет. – Не хочу домой! – кричит Вера, плача. – Хочу на балет! – Мы только заедем за твоим купальником и поедем на занятие, – говорю я сквозь зубы. Это значит, мы опоздаем на двадцать минут. Я представляю себе, какими взглядами встретят нас другие мамы, когда мы ворвемся в студию посреди урока. Мамы, которые, несмотря на потоп, смогли привезти детей вовремя. Мамы, которым не так тяжело делать вид, будто им легко. Мы живем в столетнем фермерском коттедже. С одной стороны его окружает глухая каменная стена, а с другой – начинается лес, который и занимает бóльшую часть участка в семь акров за домом. А спереди, прямо под окнами, проходит дорога. Ночью полосы света от фар бегают по нашим постелям, как луч маяка. Коттедж полон противоположностей, притягивающих друг друга: просевшее крыльцо и новенький стеклопакет, ванна на львиных лапах и массажный душ, Колин и я. Подъездная дорожка дважды ныряет и снова взбегает вверх: один раз возле выезда на шоссе и один раз у самого дома. Когда мы на нее сворачиваем, Вера восторженно ахает: – Папа приехал! Хочу к нему! Я тоже к нему хочу. Причем всегда. Видимо, он прилетел пораньше и заехал домой на ланч, прежде чем отправиться в офис. Я опять вспоминаю о других мамашах, которые уже припарковались перед балетной студией, но теперь мне кажется, что ради того, чтобы повидать Колина, опоздать на двадцать минут совершенно не жалко. – Мы только поздороваемся с папой, ты возьмешь свой купальник, и мы сразу уедем. Вера вбегает в дом, как марафонец, разрывающий грудью финишную ленточку. – Папа! – кричит она, но ни в кухне, ни в гостиной никого нет. Только портфель, стоящий на середине стола, свидетельствует о том, что Колин приехал. Слышен шум воды в старых трубах. – Он принимает душ, – говорю я, и Вера тут же бежит наверх. – Погоди! – кричу я ей вслед. Вряд ли Колин обрадуется, если выйдет из ванной голый, а тут она. Я тоже взбегаю по лестнице и раньше Веры успеваю взяться за ручку закрытой двери спальни: – Давай сначала я войду, ладно? Колин, стоя возле кровати, оборачивает полотенце вокруг бедер. Увидев на пороге меня, он застывает. – Привет, – с улыбкой говорю я и утыкаюсь макушкой под его подбородок, и Колин слегка обнимает меня. – Удивлен? Заходи, Вера, – киваю я дочке, – папа почти одет. – Папочка! – кричит она и, разбежавшись, целит отцу прямо в пах. Мы не раз смеялись над этой ее привычкой. Даже сейчас, обнимая меня, Колин инстинктивно съеживается. – Привет, Кексик, – говорит он, глядя куда-то поверх Вериной головы, как будто ждет, что на пороге вот-вот появится еще один ребенок. Из-под запертой двери ванной выползает пар. – Мы можем включить Вере мультики, – шепчу я. – Это на случай, если ты хочешь, чтобы кто-то потер тебе спинку. Вместо ответа Колин неловко высвобождается из Вериных ручонок, обхвативших его за талию. – Дорогая, может, тебе лучше… – Что? Мы все оборачиваемся на звук чьего-то голоса. Дверь ванной распахивается, и в спальню входит мокрая женщина, кое-как прикрывающая себя полотенцем. Очевидно, она решила, что Колин обращается к ней. – О господи! – Покраснев, она опять скрывается в ванной и захлопывает за собой дверь. Я вижу, как Вера выбегает из спальни, а Колин бежит за ней, слышу, как выключается душ. Колени сами собой подгибаются, и вот я уже сижу на кровати – на нашем супружеском одеяле с узором из колец. Колин купил его в Пенсильвании, в Ланкастере, у мастерицы-меннонитки. Она еще сказала, что кольцо не имеет конца и потому символизирует идеальный брак. Я закрываю лицо руками. «О боже! – думаю я. – Опять». Книга первая Ветхий Завет Глава 1 …Равно — Мы спим ли, бодрствуем, – во всем, везде Созданий бестелесных мириады Незримые для нас… Дж. Мильтон. Потерянный рай[3] В моей жизни происходили некоторые события, о которых я теперь не люблю говорить. Например, мне, тринадцатилетней девочке, пришлось отвозить собаку на усыпление. А в старшей школе я пришла при полном параде на выпускной бал, но весь вечер просидела у окна: ни один мальчик ко мне не подошел. Еще я предпочитаю помалкивать о чувстве, которое испытала, когда впервые увидела Колина. Вернее, об этом я, конечно, немного говорю, но стараюсь не упоминать о том, как сразу же поняла, что мы друг другу не пара. Колин был футбольной звездой колледжа. Его тренер пригласил меня, чтобы я подготовила Колина к экзамену по французскому. Он поспорил с ребятами из своей команды, что поцелует меня, и поцеловал: робко, обыкновенно, заученно. Однако, несмотря на свое смущение, я почувствовала себя так, будто на губах осталась позолота.