Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 13 из 69 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я кричал и звал, но долго никто не отзывался. Наконец послышался голос, к невыразимому моему ужасу, Четырехглазого. В полном отчаянии я бросился на дно своей лодки и закрыл лицо руками. — Ловкий парень! Ну да теперь мы не расстанемся с тобой ни на минуту! Не бойся! Шлюпка подошла совсем близко и зацепила мою лодку багром. Затем эти люди перетащили меня в свой вельбот и стали сильно грести по направлению к видневшемуся вдали пароходу, а спустя немного времени я был уже на палубе этого судна. Но теперь я уже наверняка знал, что я пленник на безымянном судне, чего я так боялся все время. ХIII КРАСНАЯ КАЮТА И ЖЕЛЕЗНАЯ ТЮРЬМА Шесть гигантов-негров держали большие фонари по обе стороны трапа, когда я вошел на палубу этого судна, но никто из них не проронил ни слова; даже лиц их нельзя было рассмотреть. Судя по всему, командовал гребцами вельбота, а может быть, и здесь, на судне, насколько я мог видеть, Четырехглазый. Когда все были уже наверху, он отдал короткое, отрывистое приказание: «Полный назад!», причем оглянулся, как бы для того, чтобы убедиться, что никого больше поблизости не было. Тогда один из экипажа молча дотронулся до моего плеча, давая мне понять, чтобы я следовал за ним, что я и сделал. Мы долго шли по железному полу верхней палубы мимо целого ряда орудий, затем спустились в нижнюю, крытую палубу и вошли в большую кают-компанию, оттуда — в узкий коридор, куда выходило много дверей. Одну из них отворил передо мной мой проводник и пригласил войти, после чего дверь без шума закрылась и я остался один. Я ожидал очутиться в тюрьме, но, к великому удивлению, увидел себя в роскошно обставленной каюте. Все стены ее и потолок были сплошь затянуты дорогим пурпурно-красным штофом; тем же штофом была обтянута мебель, подушки на широкой, роскошной постели под штофным пологом и штофным одеялом. Наконец, та же пурпурно-красная драпировка шла вокруг дорогого венецианского зеркала над туалетным столом и над входной дверью. Единственным пятном в этой пурпурно-красной комнате была мрачная картина, изображавшая только что отсеченную голову человека, кисти знаменитого Вюрца. Эта картина вселяла в меня непреодолимый ужас, я старался не смотреть на нее, забыть о ней. Пол комнаты был устлан дорогим индийским ковром, а свет шел от висячей лампы под матовым колпаком, затянутым легким золотисто-желтым газом. Пораженный этой роскошью, я присел на кушетку, подле которой стоял столик, а на нем ящик с дорогими сигарами и граненый графин с вином. Я выпил вина и закурил сигару, и это несколько ободрило меня, возвратив силы, так как до этого я чувствовал такую слабость, что не мог ничего соображать. Теперь передо мной стоял вопрос: что все это могло значить — этот комфорт тюремного помещения, это таинственное обращение экипажа? Какие намерения имел по отношению ко мне этот изверг, капитан Блэк? Он, конечно, угадал мое намерение преследовать его, как его преследовал покойный Мартин Холль. Но если тот поплатился так жестоко за свое отважное намерение, то не та же ли участь грозила и мне? Волей-неволей я начинал приходить к убеждению, что не только дни, но и часы, даже минуты моей жизни были сочтены. Если какой-либо человек попадался в капкан, то это был я. Кто мог теперь оказать мне хоть какую-нибудь помощь? Правда, Родрик был способен перевернуть небо и землю, чтобы спасти меня. Но как ему разыскать меня? Да если бы даже это и удалось ему, то кто мог поручиться, что я еще останусь в живых до того времени? Я не имел никакой возможности послать из этой могилы никакой весточки своим друзьям. Не успел я выкурить одну сигару, как электрическая лампа в моей каюте вдруг потухла и я остался в темноте. Это сначала ужасно встревожило меня, но прошло полчаса, затем час, ничто нигде не шевелилось. Тогда, видя, что по крайней мере в данный момент мне не грозит никакая опасность, я, чувствуя себя чрезвычайно усталым и разбитым, разделся и лег в постель. Такой роскошной, мягкой постели я никогда не встречал в море. Едва моя голова коснулась подушки, как я впал в тяжелый сон и проспал так, вероятно, очень долго. Проснувшись на следующий день, я заметил, что пурпурные шелковые занавески были отдернуты и в каюту проникал слабый свет из иллюминатора, сквозь который я видел мутное, дождливое небо и неспокойное море. Я не сразу заметил, что в кресле подле моей кровати сидел какой-то господин, весьма щеголевато одетый в изящный синий костюм и светло-коричневого цвета ботинки. У него было свежее, открытое лицо, которое портили только тревожно бегавшие глаза, свидетельствовавшие о крайней нервности его натуры. — Добрый день, — проговорил он, — надеюсь, вы спали хорошо? — Превосходно, я давно уже не спал так, как сегодня! — отозвался я. — Который теперь час? Думаю, около полудня? — Половина четвертого, — улыбнулся неизвестный господин, — но я не хотел будить вас, так как в вашем состоянии сон — лучшее лекарство. Позвольте представиться, я — врач! — А, вы старший врач здешнего экипажа! У вас, должно быть, огромная практика! — не без едкости заметил я. Он посмотрел на меня как будто удивленно, затем ответил: — Да, мне приходится выдавать много свидетельств о смерти! Быть может, придется оказать и вам эту услугу! Он произнес эти слова полунасмешливым, полуугрожающим тоном, что сразу напомнило мне о моем положении и, вероятно, отразилось на моем лице. Заметив это, доктор поспешил перевести разговор на более приятную тему. — Вы, вероятно, голодны? — спросил он. — Я сейчас позвоню, чтобы вам подали завтрак. А если вы желаете до завтрака принять ванну, то ваша уборная вот здесь! — И, отворив дверь в коридор, он проводил меня в превосходно устроенную ванную, где я нашел все необходимые принадлежности для купания и туалета. Когда, умытый и одетый, я вышел из ванной, доктор ожидал меня у дверей, и мы вместе с ним вернулись в красную комнату, где уже был сервирован самый изысканный и чрезвычайно обильный завтрак, кофе с густыми сливками и даже фрукты и конфеты по американскому обычаю. Пока я ел, доктор молчал. Когда же убрали со стола, он пододвинул мне ящик с сигарами, налил мне и себе по стакану вина и, сам закурив сигару, заговорил первый: — Я весьма сожалею, что не могу предложить вам сегодняшнюю газету, последний номер, какой у нас есть, — это субботний номер «New Jork World»[3], но в нем есть статейка, которая, полагаю, будет небезынтересна для вас! — С этими словами он передал мне газету, где одно место было отмечено цветным карандашом. Я прочел. В газете подробно говорилось о нападении какого-то неизвестного судна под чилийским флагом на американский крейсер и на пассажирский пароход, направлявшийся в Нью-Йорк. Говорилось о том, что это происшествие взволновало всю Америку, что был сделан запрос чилийскому правительству, которое полностью отрицало какое-либо сношение с таинственным судном, и что впредь, до полного расследования этого дела, английские, американские и французские суда высланы для того, чтобы выследить таинственное судно и добыть для своих правительств как можно больше сведений о нем. Далее говорилось о том, что одному господину в Нью-Йорке известно многое об этом деле и что его будут немедленно интервьюировать в надежде, что он сумеет раскрыть эту тайну. Когда я дочитал и отложил в сторону газету, доктор, с усмешкой следивший за мной, сказал: — Как вам известно, это интервью не состоялось, так как этот господин — вы! Что же касается вашего друга, господина Стюарта, то, как нам известно, он играет весьма незначительную роль в этом деле и без вас едва ли в состоянии вредить нам хоть сколько-нибудь. — Вряд ли так, как вы сами сможете в том убедиться, — многозначительно возразил я, инстинктивно угадав, в чем может быть мое спасение. — Ему известно ровно столько же, сколько и мне! — То есть весьма немного, — насмешливо добавил доктор, — но об этом мы узнаем подробнее. Я, собственно, явился сюда, чтобы предложить вам написать подробный отчет относительно каждого шага, сделанного вами в этом деле с того самого момента, когда вы были достаточно безумны, чтобы заменить Холля и по его примеру стали совать свой нос в дела, которые вас вовсе не касаются. Вам известно, какое наказание понес за это Холль: вы были свидетелем его смерти, как сообщил мне мой товарищ, господин Паоло. Вас же мы щадили до настоящего времени да, быть может, пощадим и дальше, если вы в точности исполните все, что от вас потребуют! — А в противном случае? — спросил я. — В противном случае вы будете рады отдать все, что у вас есть, чтобы только я немедленно застрелил вас. Вы должны понять, что ваше положение совершенно безвыходно, что вы здесь погребены заживо и что для всего остального мира вы как бы умерли. Чтобы сохранить жизнь и довольно-таки приятное существование, вам остается только стать одним из наших! — Это совершенно немыслимо! — воскликнул я. Доктор только усмехнулся. — Это вы говорите теперь, но мы дадим вам несколько дней срока подумать об этом, причем позвольте мне посоветовать вам не пытаться прошибить лбом стену. Право, у нас очень недурная компания, хотя здесь не найдется ни одного человека, у которого не было бы одного или нескольких убийств на совести, и меня самого преследуют за убийство в Шропшире, но, конечно, безуспешно. Ха-ха-ха! Это было сказано с таким дьявольским смехом, что я невольно отшатнулся от него. Доктор встал и пошел к дверям. — Нам предстоят четверо суток пути, — сказал он, обернувшись на пороге, — и в течение этого времени вам нечего опасаться. Мы сумели бы отправить вас и ваших друзей на тот свет еще там, в Атлантическом океане, но не сделали этого только потому, что намерены получить от вас некоторые сведения. Итак, вы можете быть вполне спокойны до тех пор, пока капитан Блэк не подвергнет вас личному допросу. Но предупреждаю вас, что если вы не одумаетесь, то убедитесь на опыте, что люди сильнее и могущественнее вас со слезами призывали смерть, когда мы прикасались к ним одним только пальцем. А вам будет оказано полное внимание! — С этими словами он вышел. Все, что он говорил, была правда. Для всех я был мертв — ни одна живая душа не могла извлечь меня из этой железной тюрьмы, о существовании которой никто не знал. Что же оставалось мне? Или сказать все, что я знаю, этим негодяям, или запугивать их тем, что Родрику тоже известно многое. Обдумав свое положение, я решил так: капитан Блэк потребует, чтобы я сказал ему все, что мне известно, и если я не соглашусь, то он прибегнет к самым крайним мерам — и я содрогался при воспоминании об ужасной участи бедного Холля. Этот человек создал отважный план, смелость которого превышает все возможное в конце XIX столетия. Узнай кто-нибудь, где находится та берлога, в которой скрывается этот разбойник, его безопасности пришел бы конец. Если бы это место было известно Родрику, я мог бы рассчитывать, что останусь жив, но я знал, что даже Холль не знал ничего об этом, и то, что не удалось ему, едва ли могло удасться простоватому и неопытному в такого рода делах Родрику. Все эти соображения привели меня к следующему выводу: я буду делать вид, что и мой друг знает кое-что. Может быть, это и спасет мне жизнь, хотя Бог знает, что из этого получится. В сущности, жизнь в такой обстановке и среди этих людей не имела для меня ничего привлекательного, а потому я не особенно и дорожил ею. XIV ВСЕ ДАЛЬШЕ К СЕВЕРУ В течение нескольких дней я не видел доктора, да и никого, кроме старого негра, прислуживавшего мне и на все мои вопросы отвечавшего только «да» или «нет». Ежедневно в определенный час утром он являлся ко мне с докладом, что ванна готова; ежедневно я получал роскошный завтрак, обед и ужин, свежее белье, тонкое и прекрасное, и совершенно новый щеголеватый костюм от хорошего портного, того же покроя и сшитого из того же материала, что и у доктора. Вообще во всем была видна забота и внимание ко мне. Так, например, мне присылали книги, в каюте топили печи, когда я стал замечать, что температура заметно падает, постельное белье нагревали грелками — словом, делали все, чего только мог пожелать самый избалованный и изнеженный человек. Тем не менее это одиночное заключение страшно действовало на мои нервы, и чем дальше, тем больше. На четвертые сутки пути наше судно, не особенно спешившее до сих пор, вдруг пошло полным ходом, а под вечер я заметил, что на палубе стало очень шумно. Я стал смотреть в иллюминатор и увидел, что громадная ледяная гора преграждала нам путь. Вода каскадами сбегала с громадной ледяной массы, сверкавшей белоснежной чистотой, на которую местами падали розоватые тени заходящего солнца. Теперь мне вдруг припомнились слова Паоло, когда он в бреду все время кричал: «Лед! Лед!». Это была вторая тайна капитана Блэка: он скрывался во льдах, много севернее того пути, по какому следуют обычно суда, идущие в Канаду. Это я мог заключить по тому, сколько времени мы находились в пути. Но это обстоятельство отнюдь не уменьшило моих страхов и опасений, преследовавших меня в этой плавучей железной тюрьме. С каждым днем я уходил все дальше и дальше от внешнего мира, все глубже и глубже зарывался в эту могилу и все более и более становился беспомощной жертвой в когтях этого всесильного капитана Блэка, который был волен казнить меня и помиловать по своему усмотрению. Несмотря на то, что в течение целой недели моего плена на железном судне я не испытал ни малейшей неприятности или напоминания об ожидавшей меня участи, страх смерти преследовал меня неотступно, не давая спать по ночам и лишая аппетита. Наконец вечером на седьмые сутки я почувствовал, что наше судно вдруг стало, и услышал, как спустили якорь. Было уже поздно. В это время я обычно ложился в постель, но на этот раз ждал, сидя в своем кресле, чего-то необычного, ждал, полный тревоги и волнения. Наверху ощущалось большое движение. Прошел час, ко мне никто не являлся, и я почувствовал, что судно стало снова продвигаться вперед, но очень медленно. Я открыл свой иллюминатор и, хотя ночь была безлунная, увидел, что мы входим в узкий проход, по обе стороны которого вздымались высокие стены скал. Проход этот служил входом в какую-то гавань или закрытый водяной бассейн. Скоро судно подошло, по-видимому, к пристани, о чем можно было догадаться по суете, поднявшейся на палубе, громыханью сбрасываемых в воду якорей и прочим громким звукам. Дождавшись, когда весь этот шум стих, я наконец решился лечь в постель. На следующее утро я получил вместе со своим утренним кофе изящную записку, в которой меня приглашали вечером в восемь часов на обед к капитану Блэку. Даже и это приглашение чрезвычайно обрадовало меня — до того мне было тягостно мое одиночество. Когда же в четверть восьмого старый негр явился ко мне и, отворив дверь моей каюты, произнес: «Господин ожидает вас!», я с радостью последовал за ним, хотя и сознавал, что это ведет меня, быть может, к смерти. Выйдя по коридору в кают-компанию, а оттуда по широкой, устланной ковром лестнице на палубу, мы очутились наверху, где было совершенно темно, только над носовой башней огромный фонарь кидал длинный и широкий луч яркого света на море. При свете этого фонаря я увидел, что наше судно находилось в довольно обширной пещере, окруженной гигантскими скалами. Вдали в скале виднелась узкая щель, ведущая во вторую пещеру, уже совершенно темную. Все это я едва успел разглядеть, так как меня уже ожидала шлюпка. Гребцы сразу же налегли на весла и, держась все время в полосе света, стали грести прямо по направлению к узкой расщелине в скале. Пройдя через эту расщелину, мы очутились в узком фиорде, окруженном такой высокой стеной скал, что здесь было почти совсем темно, и только высоко над головой виднелась узкая полоска неба. Эта вторая пещера привела к глубокому озеру, замкнутому со всех сторон кольцом высоких скал. При этом мне невольно бросилось в глаза, что в одной стене отвесно обрывавшейся в озеро скалы, образующей левый его берег, на весьма значительной высоте от воды мелькали огни как бы из окон, прорубленных в черной скале чьей-то таинственной рукой. Туда-то именно и направлялась теперь шлюпка. Когда мы подошли ближе, я увидел высеченную в скале пристань с черной решеткой и затем красивую чугунную лестницу, ведущую вверх в глубь скалы. При выходе из шлюпки нас встретили с десяток слуг с факелами, которые молча выстроились по обе стороны, а я, следуя за старым негром, стал подниматься по чугунной лестнице, оканчивавшейся небольшой площадкой в виде высокого балкона. На эту площадку выходила обитая железом массивная дверь. Дверь эта отворилась, и на пороге меня встретил мой знакомый доктор. Он чрезвычайно сердечно поздоровался со мной и вообще казался на этот раз в очень веселом и добродушном настроении. — Идемте скорее, — проговорил он, взяв меня под руку, — все ждут только вас. А в эту чертовски холодную погоду все голодны как волки! Сюда, попрошу вас, не бойтесь, здесь не темно! Действительно, мы вошли в широкий коридор, ярко освещенный электрическим светом. Казалось, будто стены его были высечены из хрусталя, так как поверхность их, гладкая и блестящая, походила на зеркало. На некотором расстоянии друг от друга были проделаны высокие окна, обращенные к озеру, но теперь все они были завешены тяжелыми занавесями; вдоль противоположной стены стояли шкафы и полки с вешалками. В конце коридора была другая дверь, из цельного американского ореха превосходной работы. Когда доктор отворил ее, мы очутились в большой высокой комнате, обставленной со всем европейским комфортом и даже роскошью: все стены и пол были сплошь покрыты дорогими мехами. Изящная дорогая мебель, покрытая темно-коричневым штофом, выгодно выделялась на серебристо-белых шкурах полярного медведя, преобладавших здесь. В левом углу стоял большой концертный рояль, а на его пюпитре — раскрытая тетрадь нот. Середину одной из стен занимал громадный монументальный камин, в котором пылал яркий огонь. В центре комнаты находился большой письменный стол, заваленный картами, книгами и журналами. По стенам тянулись полки с книгами и красивые библиотечные шкафы, а также этажерки, уставленные драгоценными произведениями искусства. Но не столько эта комната, сколько сам обладатель ее привлекал мое внимание. Никого, кроме капитана Блэка, в этой комнате не было. Но это был уже не тот человек, которого я видел председателем пьяной оргии в Париже. Ничего резкого, злобного и жестокого ни в голосе, ни в манере, ни во взгляде его теперь не было. Голос его звучал мягко и приятно, когда он ответил «войдите» на стук доктора, и затем, поднявшись с кресла, сделал несколько шагов к нам навстречу как милый, радушный хозяин. Когда он протянул мне руку, я чуть было не убрал свою, но тотчас опомнился, сообразив, что в моем положении это было бы положительным безумием. Я взял его большую, сильную руку и взглянул ему прямо в лицо. Этот человек был ниже меня ростом, но огромная, необыкновенная сила чувствовалась в его могучих руках и богатырских плечах. Лицом он был тоже недурен, хотя его портили слишком большая черная борода и платье, сидевшее как-то слишком свободно и мешковато. Всего удивительнее, однако, в нашей встрече было то, что когда он взял мою руку, то долго не выпускал ее из своей, причем смотрел мне прямо в лицо с таким непритворным участием, какое мне казалось совершенно непонятным. Он до того забылся в этом созерцании, что долго продолжал держать и пожимать мою руку, как будто видел перед собой самого дорогого друга после долгой разлуки. Наконец он ласково проговорил: — Я очень рад вас видеть! Обед ждет нас. Пойдемте в столовую, — и он дружески взял меня под руку. Мы вошли в следующую комнату, также увешанную мехами, но преимущественно темно-бурого цвета. Здесь стоял роскошно сервированный обеденный стол, накрытый на четыре персоны. Комната освещалась электрическими лампами. Приглашены к столу были доктор, я и шотландец по прозванию Дик-Капиталист. Последний стал было позволять себе выходки, напоминавшие поведение его товарищей на улице Жубер в Париже, но капитан вскоре заставил его замолчать. За обедом говорил почти только один доктор, рассказывавший много интересного из своих путешествий. Я слушал его со вниманием, надеясь узнать что-нибудь о судьбе, ожидающей меня, или по крайней мере о том, где именно мы теперь находимся, на севере ли Америки или в какой другой части Северного Ледовитого океана. Капитан впервые заговорил в ответ на мое замечание о том, как тепло и приятно в этой комнате.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!