— Каждый день после захода солнца высылайте капитанский катер к молу. Если не к молу, то ждите сигнала в стороне. Мы все устроим завтра вечером. Ты высадишься на берег, и мы пообедаем вместе с тобой. А сегодня вечером, дружище, я должен ехать один. Он согласился с большим неудовольствием. Гребцы сидели уже в катере и ждали меня. Мы находились в целой миле от порта, и у нас не было лоцмана, кроме адмиралтейской карты, но нам благоприятствовала тишина ночи, и не прошло получаса, как я стоял уже, здоровый и невредимый, на улице Вилла-до-Порто, а рядом со мной — мой японец. Было около девяти часов вечера. Жизнь маленького городка была в полном разгаре. Если бы меня попросили описать, что я увидел, я сказал бы, что все окружающее меня напоминало итальянские озера. Зато кустарники, деревья и цветы перед домами говорили о тропиках: воздух был насыщен благоуханием южных садов, атмосфера — сырая и пронизывающая, но теплая. Не имея абсолютно никакого понятия об этом месте, я обратился за указаниями к чиновнику таможни. Где здесь лучший отель и как к нему пройти? Ответ его удивил меня сверх всякого ожидания. — Лучший отель, сеньор, — сказал он, — это вилла Сент-Джордж. Не ошибаюсь ли, предполагая, что вы англичанин, которого ждет к себе генерал Фордибрас? Я постарался скрыть свое удивление и сказал, что я в восторге, получив известие о возвращении генерала Фордибраса из Европы. Если это известие встревожило меня, то лишь потому, что я не мог приписать его самому себе. Неужели они следили за мной со дня моего отъезда из Дьепа? Они, следовательно, ждали моего посещения Санта-Марии! А это было равносильно тому, если бы я сказал, что Анна Фордибрас была их орудием, хотя в то же время я не мог определить, добровольным орудием или бессознательным. Ночь покажет это мне — ночь с неизвестными мне приключениями, навстречу которым я должен идти, несмотря ни на какие последствия. — В таком случае я отправлюсь на виллу, — сказал я чиновнику таможни. — Если можно достать экипаж, то прикажите подать его немедленно. Он ответил, что вилла Сент-Джордж находится в пяти милях от города на склоне не очень большой горы, которая составляет гордость острова Санта-Мария. По этой дороге ездят верхом, и генерал прислал лошадей. Он думал, что я приведу с собой слуг, которые нисколько не помешают в его доме. Несмотря на кажущуюся искренность приглашения, видна была тревога, за которой скрывалась известная доля предостережения. Меня ждали на вилле, а сам хозяин спешил куда-то. Ничего не могло быть более зловещего. — У генерала много посетителей из Европы? — спросил я чиновника. — Иногда бывает много, — ответил он, — но он не всегда бывает здесь, сеньор! Мы целыми месяцами не видим его… чем дольше, тем хуже для нас. — Ага! Он покровительствует вашему городу, как я вижу? — Великодушный, щедрый джентльмен, ваше превосходительство… а дочь его точно маленькая королева среди нас. — Она теперь на вилле Сент-Джордж? — Она приехала из Европы три дня назад, ваше превосходительство. Мне нечего было больше спрашивать, и я, не теряя больше ни минуты, передал свои вещи слуге-негру, который подошел ко мне от имени генерала, и вскочил на лошадь, поданную мне красивым французским грумом. Окиада, мой слуга, сопровождал меня, и мы выехали из города. Всех нас было двенадцать человек и все мы отправились в горы. Человек менее подозрительный и менее придающий значения каждому обстоятельству нашел бы все это восхитительным. Дикая, извилистая горная тропинка, чистое небо вверху, блестящие скалы, превращавшиеся мало-помалу в пики и купола, сверкавшие золотом при свете луны, факелы в руках негров, португальцев, мулатов, все время распевавших свои национальные песни, — настоящая романтическая картина, не будь она так реальна на самом деле. Но я больше всего наблюдал за сопровождавшими нас людьми, которые были вооружены чудовищными ножами и револьверами, спрятанными в кобурах. Для каких опасностей предназначались они на этом острове, где жизнь была так тиха? Неужели эти люди — убийцы, а я явился на этот остров лишь для того, чтобы сделаться предметом самого гнусного и в то же время неосторожного преступления? Я не хотел верить этому. Огни стоявшей на якоре моей яхты светили мне и говорили о спасении. Люди эти не осмелятся убить меня, говорил я себе. Я мог бы громко посмеяться над их стараниями показать мне свою мнимую силу. Я уже говорил, что мы поднимались по опасной тропинке на склоне горы. Тропинка эта прервалась вдруг, и мы ступили на современный железный мостик, перекинутый через довольно глубокую пропасть, отвесные стены которой я ясно видел при свете факелов. Переехав мостик, мы очутились на плато длиной в одну треть мили, и на заднем плане его я увидел огромный пик, выраставший из этой же самой горы. Какой вид имела эта местность со стороны моря, я не мог рассмотреть в темноте, а огни в доме, блестевшие среди деревьев парка, я заметил, только когда мы въехали в ворота. По крику, поднятому провожатыми, по ускоренному ходу лошадей и по следующему за этим шуму и гаму я понял, что мы достигли места назначения и подъехали к дому мистера Фордибраса. Спустя пять минут раздался лай собак, из открытых дверей блеснул свет — и чья-то фигура выступила из тени, чтобы приветствовать меня на вилле Сент-Джордж. Я соскочил с лошади и очутился лицом к лицу не с Губертом Фордибрасом, а с его дочерью Анной. На ней, как и подобает молодой девушке, было белое платье, сшитое, очевидно, в Париже. Я заметил, что на ней не было никаких драгоценностей и что она держала себя так просто и естественно, как только можно было этого желать. Она сказала мне с некоторым смущением, что отца ее вызвали по делу на соседний остров Св. Михаила, и он вернется только через три дня. — Не правда ли, как ужасно, — сказала она, — что вам придется проводить время со мной? Я ответил, что могу вернуться обратно на яхту, если только мое посещение затрудняет ее, что я приехал посетить ее отца и могу свободно располагать своим временем. На все это она ответила своими обычными выразительными жестами, которые так привлекали меня к ней: она еле заметно пожала плечами и мило надула губки. — Что ж, если вы так желаете вернуться обратно, доктор Фабос… — Не говорите так… Я думаю только о вашем спокойствии. — Вы желаете, следовательно, остаться? — Говоря откровенно, желаю. — Тогда войдите… пожалейте нашего бедного повара, который еще час назад ждал вашего приезда. — Правда? Так вы не… — Что? Заставить голодать человека, который нарочно приехал из Европы, чтобы посетить нас!.. — Надо признаться откровенно, у меня волчий аппетит. Можете передать генералу, что я был очень послушен. — Вы сами это скажете ему. О, не думайте, что вы так скоро уедете отсюда! Никто не уезжает скоро с виллы Сент-Джордж. Здесь гостят недели и месяцы. Это, знаете ли, верно, как небо… Мы приготовили для вас комнату «Синей Бороды», названную так потому, что в ней есть потайная дверь, впрочем, вы сами сейчас сможете осмотреть ее. Пусть генерал Вашингтон сию минуту проводит вас туда. — А мой слуга? Надеюсь, он не доставит вам хлопот. Он японец и питается рисовыми пудингами. Но если он мешает вам, не стесняйтесь и скажите. — Чем же он может мне мешать? Тем более что отец мой ждал его. — Он говорил вам об этом? — Да, и того ирландского джентльмена… как его имя? Того, который ухаживал за мисс Астон в Дьепе. Она теперь наверху и читает о королях Ирландии. Джентльмен указал ей эту книгу. Как, вы этого не знали, доктор Фабос! Разумеется, он ухаживал за ней. — На ирландский манер, вероятно… Завтра он, быть может, высадится на берег… боюсь только, что надежды будут обмануты. Все ухаживания его заключаются в цитатах из его рассказов в «Pretty Bits». Я так часто слышал их. Во всем мире найдется женщин двести, и все они были единственными женщинами, кого он любил. Не верьте Тимофею и попросите мисс Астон вспомнить, что он происходит из рыцарского, но увлекающегося рода. — Как смею я нарушить ее мечты о счастье! Она уже снабдила полной обстановкой гостиную… в своем воображении. — Заставьте ее в таком случае вообразить, что Тимофей опрокинул лампу и весь дом сгорел. Мы посмеялись от души над этой глупостью, и затем я последовал за огромным мулатом, которого она называла генералом Вашингтоном, и тот провел меня в приготовленное для меня помещение. Дом, насколько я мог заметить, походил на бунгало значительных размеров; с задней стороны он расширялся, превращаясь в солидное здание с верхним этажом, где было много комнат. Моя собственная комната была обставлена с превосходным вкусом и без всякой вычурности. Рядом со спальней помещалась ванная, устроенная на американский манер, и не одна ванная, но еще и небольшая прелестная гостиная. Особенно понравились мне изящные рисунки на стенах, старомодные английские занавески из ситца и целый ряд книг в гостиной и спальне. Приятное впечатление произвели на меня также электрические лампы, очень красиво поставленные у кровати на столах в стиле Людовика XV, тогда как огонь в камине напоминал мне английский дом и царящий там комфорт. Поспешно переоделся я в своей прекрасной комнате и, как только услышал мелодичный звук колокольчика, возвещавшего о том, что ужин готов, спустился вниз, где меня ждала Анна. По своему современному устройству столовая виллы Сент-Джордж совсем не походила на верхние комнаты. Всюду были развешаны хорошо известные всем картины, и даже металлическая посуда на буфете была из старого Шеффильда. Стулья были здесь американские, мало, впрочем, гармонировавшие с украшениями из красного испанского дерева и толстым персидским ковром на полу. Но такие пустяки не лишали столовую комфорта и уюта, которые придавали ей такой характер, как будто бы она служила любимым местопребыванием семьи. Стоило представить себе, что прямая как палка мисс Астон — хозяйка этого дома, а Анна Фордибрас — дочь ее, иллюзия становилась полной. Тем не менее я никак не мог отделаться от мысли, что в эту самую минуту в нем укрываются, быть может, величайшие негодяи, когда-либо известные в Европе, с которыми мне придется разговаривать завтра. С этой мыслью сел я за стол, она же мучила меня все время, пока я разговаривал о Нью-Йорке, Париже и Вене с «ученой женщиной», называемой просто-напросто компаньонкой, а глаза Анны Фордибрас были обращены на меня и детский голосок ее шептал мне на ухо всякие нелепости. Дом величайших преступников с его хозяином во главе! Тогда я так думал, а теперь я знаю это. Разговор наш за столом вертелся около самых пустых вещей, и только одно присутствие Анны напоминало мне о нашем дружеском, но неоконченном разговоре в Дьепе. Надо сознаться, что только такой мечтатель, как я, мог вспомнить о нем… о недосказанной мольбе и о моем сомнении. Кто мог бы думать об этом, глядя на маленькую кокетку, которая так непринужденно болтала о театрах в Париже, о магазинах в Вене, о знаменитом Шерри в Нью-Йорке. О них самих я ничего не узнал, кроме того, что мне было уже известно. У них был дом на берегу Гудзона, квартира в Париже; в Лондоне они всегда останавливаются в отелях. Генерал Фордибрас обожает свою яхту. Мисс Астон поклоняется Джейн Остин и считает императорский театр Меккой для всех порядочных леди. Пустячки, как я уже сказал, самые обыкновенные пустячки. Только два факта бросились мне в глаза и заставили обратить на себя внимание. Один из них — отъезд Анны Фордибрас из Дьепа и приезд ее на Санта-Марию. — Бог мой, как сердилась я, — воскликнула она, — когда подумала, что мы можем поехать в Aix-les-Bains! — Так вы неожиданно уехали из Дьепа? — спросил я. Она ответила, ничего решительно не подозревая: — Нас спровадили на яхту, точно экстренный груз. Я пришла в такое ужасное настроение, что разорвала свое кружевное платье на куски. Мисс Астон выглядела как убийца с кинжалом. Хотя я не знаю, собственно, как выглядят убийцы, но она походила на него. Капитан сказал, что ему незачем включать сирены, раз она так кричит. — Что вы говорите, милая Анна? Капитан Дубльдей не такой человек, чтобы забыться. Он прислал мне букет роз в каюту, как только я взошла на борт! — Он думал, что вы поможете ему управлять яхтой, кузина! Он говорил, что вы прирожденный моряк. Когда я вернусь в Лондон… — Вы теперь же, зимой, вернетесь туда? — спросил я, стараясь говорить самым равнодушным тоном. Она с досадой покачала головой. — Мы никогда не знаем, куда поедет мой отец. Мы всегда куда-нибудь спешим и суетимся, за исключением того времени, когда живем на Санта-Марии. Кроме приходского священника, здесь никого нет, с кем можно было бы провести весело время. Мне было так скучно с ним, когда мы в первый раз приехали сюда… смешной такой, маленький, желтый человечек, настоящая мартышка. Сердце мое едва не разбилось, когда кузина Эмма оттеснила меня. «Кузина Эмма» — как она называла мужеподобную мисс Астон — громко запротестовала против этого, и разговор наш снова перешел на Европу. Вернувшись к себе в комнату, я немедленно внес эти два факта в свою записную книжку: 1) Анна Фордибрас уехала из Дьепа неожиданно. Отъезд ее, следовательно, был результатом моего; 2) яхта генерала вышла в море, но вернулась, когда я уехал. Не его, следовательно, была яхта, которую я преследовал до Южной Африки. Факты я задумал внести в свою книжку в тот момент, когда желал спокойной ночи Анне и оставил ее внизу лестницы, глядя на ее веселое детское личико с лукавым взглядом, обращенным на меня, и приветливыми словами. Она, я был убежден, ничего не подозревала о намерениях генерала, с которыми он привез ее на Санта-Марию. Для меня же вся история была так ясна, как будто я прочитал ее в книге. — Он надеется, что я влюблюсь в нее и перейду на его сторону, — сказал я. Мысль такого рода была достойна этих людей и их поступков. Я предвидел, какие плоды созреют из этого, и главным образом — мои собственные опасения и безопасность на несколько дней. Что ж, сыграем роль любовника, если это окажется необходимым. — Мне нетрудно будет, — сказал я себе, — назвать Анну Фордибрас своей и наговорить ей вечных историй о любви и почтении, которые никогда еще и ни одну женщину не огорчали. XII ПЕЩЕРА. ДОКТОР ФАБОС ЗНАКОМИТСЯ С ВИЛЛОЙ СЕНТ-ДЖОРДЖ Анна сказала, что у меня в спальне потайная дверь «Синей Бороды». Я открыл ее перед тем, как ложиться спать. Она была в наружной стене комнаты и вела в какое-то помещение, находившееся выше. В замке внутренней двери находился механизм. Ребенок даже мог бы догадаться, что он помещен здесь для того, чтобы приводить в движение звонок всякий раз, когда дверь открывается. Я невольно рассмеялся при виде такой наивности и сказал себе, что генерал Фордибрас не должен быть слишком страшным противником. Он хотел узнать, как далеко заведет меня в его доме любопытство, и устроил детскую игрушку, чтобы поймать меня. Было двенадцать часов, когда я лег в постель и пролежал так до половины первого. В камине горел яркий огонь, а у кровати моей стояла лампа с красным абажуром. Я поставил ее таким образом, чтобы тень моя падала на веранду, и начал делать такие движения, которые всякий наблюдающий за мною мог принять за движения человека раздевающегося, затем погасил лампу, заставил экраном камин и стал прислушиваться к шагам Окиады. Ни одна кошка не могла ходить тише, чем он; ни один индеец не умел так искусно выслеживать следы, как этот бесценный, преданный мне человек. Я приказал ему прийти ко мне без четверти час, и стрелки показывали ровно это время, когда дверь открылась и я увидел почти невидимые очертания человеческой фигуры с парой блестящих глаз и двумя рядами белых зубов — Окиаду, непобедимого и неподкупного. — Что нового, Окиада? Он ответил шепотом, но каждое слово его так же ясно отдавалось у меня в ушах, как звонки, слышные по другую сторону уснувшей реки. — Здесь тот, кого вы ищете, мастер! Он здесь, в этом доме. Я видел его спящим. Пойдем со мной… Здесь опасно, мастер! Я удивился тому, что все движения его необыкновенно тревожны, ибо это был слуга, который никогда и ничего не боялся. Было смешно спрашивать его дальше, когда я сам мог удостовериться в необходимых фактах. Я осмотрел пистолеты, натянул на ноги пару больших войлочных туфель и вышел вслед за ним из комнаты. — Прямо вниз по лестнице, мастер, — сказал он, — в коридорах у них стража. Один-то кончил свою службу сегодня вечером… я убил его. Мы пройдем там, где он стоял. Я понял, что он поступил с одним из часовых, как истый сын Хорошимы, и, не находя нужным отвечать, последовал за ним по лестнице и затем в столовую, откуда я недавно вышел. Все там было так, как я оставил час назад. Тарелки и стаканы стояли на столе, горячие угли тлели в камине. Я сразу заметил, что ставни окна, выходившего на веранду, были открыты так, что можно было просунуть руку, и догадался, что слуга мой вошел именно через это окно. Мы вышли через него на веранду, и он тотчас же закрыл ставни с помощью веревки и небольшого кусочка воска. Затем он присоединился ко мне, и мы направились с ним по широкой лужайке, в конце которой находился сосновый парк, так густо насаженный, что даже искусственный лабиринт и тот не мог быть более запутанным. Мне вдруг пришло в голову, что человек, которого я искал, был не в доме, и что не здесь я увижу то, что мне хотел показать Окиада. Тропинка, по которой мы шли, вела к горе у подножия высокого пика, видневшегося с каждого судна, которое подходило к Санта-Марии. Туда, надо полагать, вела она. Окиада крался, как пантера, и предложил мне следовать его примеру, когда мы приблизились к скале. Подкравшись осторожно, он поднял руку и указал мне лежавшее у подножия скалы мертвое тело человека, который охранял это место не более часа назад. — Мы встретились наверху лестницы, мастер, — сказал мне мой слуга. — Я не мог пройти. Он упал, мастер!.. Упал оттуда, где вы видите огни. Там его друзья, и мы идем к ним. Я вздрогнул при этом зрелище… нервы мои, вероятно, дали себя знать. В эту минуту я понял значение путешествия, предпринятого мною, и какую цену придется мне заплатить за успех. Ну а это преступное общество? Что значила жизнь и смерть для него? Они убьют меня, если только смерть моя спасет их, как человек убивает муху, севшую ему на руку. Но все рассуждения эти не могли прогнать внезапно овладевшего мною неудовольствия, когда я увидел, что случилось. Я был безумцем, не подумав об этом, и ужас все более и более охватывал меня, когда мы остановились вдруг у подошвы крутого подъема и я заметил, что Окиада делает мне знаки подниматься. Более отчаянного подъема не совершал, я думаю, ни один человек, и я до сих пор не понимаю, как это я решился последовать за своим слугой.