Ин бывает обыкновенно очень откровенен со мной, смотрит всегда мне прямо в глаза и говорит все, что думает, но очевидное намерение его скрыть от меня что-то в данный момент, его старание уклониться от моего взгляда и натянутое со мной обращение не могли не затронуть моего любопытства. Я не настаивала на его откровенности, но у себя в комнате я много думала о его словах и совсем не могла спать. Книги также не помогли мне. Припоминая его слова и стараясь понять их значение, я не раз подходила к окну и смотрела в сад, находившийся прямо под ним. Дицдин представляет собой старинный замок Тюдоров, в котором осталось всего три стороны от прежнего четырехугольника. Мои собственные комнаты помещаются в правом крыле; под ними находится сад, за высокой стеной которого тянется парк вплоть до Перийской дороги. Можете себе представить, что я должна была почувствовать, когда, взглянув из окна в час ночи, увидела фигуры трех человек, крадущихся вдоль стены и в той же мере боявшихся быть обнаруженными, в какой я испугалась, увидев их. Первым побуждением моим было разбудить Ина и сказать ему, что я увидела. Я никогда не отличалась храбростью и всегда пугалась появления незнакомых людей у нашего дома, да такое неожиданное посещение и в такой поздний час могло испугать и более храбрых людей, чем я. Страх мой увеличился еще, когда я по ту сторону парка увидела в окнах обсерватории яркий огонь, указывавший на то, что брат мой до сих пор еще занимается, а с ним, следовательно, находится и наш бесценный Окиада. Моя горничная Гемфри и старый дворецкий Вильям были единственными моими телохранителями, а какой защиты могла я ждать от них в таком критическом положении? Я говорила себе, что меня ждет серьезная опасность, если неизвестным людям удастся пройти в дом, несмотря на то, что помнила слова Ина, что какие-то люди придут помогать ему. Почему же я боялась в таком случае? А вот почему: в голове моей мелькнула внезапная мысль, что он ждал, вероятно, нападения на Манор и желал подготовить меня к тому, что могло случиться ночью. Другого объяснения я не могла придумать. Представьте же себе, в какое затруднительное положение попала я вдруг. Брат мой в обсерватории, в полумиле от Манора, старый дворецкий и старая горничная в роли телохранителей, уединенный дом и неизвестные люди, пытающиеся проникнуть в него. Сначала я подумала, не лучше ли будет последовать совету Ина — держаться, как трус, подальше от всего и лечь в постель. Я, пожалуй, так бы и поступила, но такое состояние было для меня невыносимо. Я не могла лежать. Сердце мое билось усиленно, каждый звук заставлял меня вздрагивать, и я, накинув на себя дрожащими руками халат, решила разбудить Гемфри; я говорила себе, что она, во всяком случае, испугается не больше моего. Не думаю, чтобы я действительно решилась привести в исполнение свое намерение, знай я, что меня ожидает. Забуду ли я это когда-нибудь, если даже проживу сто лет? Темная площадка, когда я открыла дверь своей спальни… Лестница и большое окно с цветными стеклами, через которое светила луна… Нет, не это испугало меня. Испугали меня шепот внизу и едва слышные шаги по ковру. Ах, я никогда не забуду этих звуков! Какие-то люди вошли в дом и поднимались теперь по лестнице. Если я пройду по темной площадке, ведущей к комнате горничной, я встревожу их. Так думала я, когда стояла, в буквальном смысле парализованная страхом, не будучи в состоянии ни двинуться с места, ни произнести ни единого звука. Я слышала ясно, как воры шаг за шагом поднимались по лестнице, пока не увидела их на одном из поворотов. Я старалась уверить себя, что не сплю, и едва не упала в обморок от ужаса. Шаг за шагом двигались они вперед с очевидным намерением обокрасть сейф моего брата, стоявший в спальне, где спал обыкновенно японец Окиада. Мысль эта еще более повлияла на мои и без того взволнованные чувства. Но как ни боялась я, что люди эти увидят меня и поспешат выместить на мне свою злобу, я не могла — предложи мне даже все золото мира — произнести ни единого звука. Чувство невыразимого ужаса лишило меня и силы, и воли, и речи. Я слышала биение собственного сердца, и мне казалось, что и они, проходя мимо, услышали его. Можете представить себе, что я чувствовала, увидев, что свет их фонарей падает прямо на дверь моей спальни, которую я только что закрыла за собой. Уклонись они на один дюйм вправо — они сразу увидели бы мою жалкую фигуру, с беспомощным видом прислонившуюся к стене. Но грабители слишком были заняты мыслью о драгоценностях, чтобы обратить на меня внимание, и прошли прямо в комнату брата, куда вошли, к моему удивлению, без всякого затруднения, закрыли дверь за собой и заперли на замок. Я все еще стояла, дрожа всем телом, хотя чары, навеянные на меня страхом, начинали понемногу проходить. Не опасаясь быть больше обнаруженной, я медленно перешла площадку и вошла в комнату горничной, которая оказалась куда храбрее своей госпожи. Ирландка по происхождению, она не знала, что такое страх: она выслушала меня так спокойно, как будто бы дело шло о том, чтобы съездить за покупками в Кембридж. — Мистер Фабос в парке, — сказала она, — и надо позвать его. Я сама схожу за ним, а вы подождите здесь, пока я вернусь. Я боялась оставаться одна и без всякого зазрения совести сказала ей об этом. — Как можно, — воскликнула она весело. — Я позову Вильяма. Они скоро уберутся отсюда, если только добудут бриллианты. Посидите здесь смирненько и не бойтесь ничего. Я вернусь назад со скоростью автомобиля. Этакое нахальство! Не нашли себе другого дома во всем мире! Отправятся потом грабить Букингемский дворец, уж это точно!.. Разговаривая, она продолжала одеваться, и как только оделась и накинула на себя шаль, отправилась в парк. Я, как истая трусиха, заперла дверь на замок после ее ухода и сидела одна в темноте, моля Бога, чтобы брат пришел скорее. Мне помнится, я считала минуты, и мне казалось, что прошло три четверти часа после ухода Гемфри, хотя в данное время я уверена, что прошло не более пяти минут, когда раздался вдруг страшный крик, нечеловеческий и такой ужасный, что не только пронесся по всему дому, но эхом несколько раз повторился в нем. Что случилось? Неужели мой брат вернулся? Его ли это голос услышала я? За сто тысяч фунтов не согласилась бы я остаться дольше в этой темной комнате, не имея возможности ответить на эти вопросы. Я поспешно отперла дверь, стремглав выбежала на площадку и крикнула: — Ин! Ин! Скажи, ради Бога, что случилось? Он сразу ответил мне, показавшись на пороге своей спальни. В лице его не было ни малейшего смущения, и можно было подумать, что на рассвете он собирается выйти на охоту со своими собаками. Я успела бросить взгляд в его комнату и увидела там нечто, чего он, несмотря на свою ловкость, не сумел вовремя скрыть от меня. На полу лежал какой-то человек, казавшийся мертвым. На коленях подле него стоял Окиада, растирая ему руки и ноги и стараясь привести в чувство. Ин поспешил закрыть дверь и, уведя меня прочь, сказал: — Вот видишь, милая Гарриэт, что бывает, когда притрагиваешься к научным приборам. Там лежит человек, пожелавший заглянуть в мой сейф. Он совсем забыл, что дверь его находится под сильным электрическим током. Не волнуйся и ложись в постель. Не говорил ли я тебе, что сегодня придут незнакомые люди?.. — Ин, скажи мне всю правду, хотя бы из жалости ко мне! Их было трое. Я видела их в саду, откуда они прошли на лестницу. Это грабители, Ин, ты не можешь скрыть этого от меня. — Ох ты, моя бедняжечка! — сказал он, целуя меня. — Ну разумеется, это грабители. Я уже целую неделю, а пожалуй, и более, ждал их к себе. Говорил я тебе, что буду в обсерватории? Это было бы неблагоразумно с моей стороны. — Ведь она, голубчик мой, была освещена. — Да-да! Я желал, чтобы гости мои подумали, будто я смотрю на звезды. Двое из них возвращаются теперь в Лондон, мчатся туда на своем автомобиле. Один из них останется у нас в качестве заложника. Ложись в постель, Гарриэт, и постарайся убедить себя, что все обстоит благополучно. — Ин, — сказала я, — ты еще что-то скрываешь от меня. — Милая сестра, — ответил он, — может ли человек, ходящий в темноте, скрывать что-нибудь от другого? Когда я все узнаю, ты первая услышишь об этом. Поверь мне, это не простой грабитель, не то я действовал бы совсем иначе. Здесь кроется великая тайна, и мне придется расстаться с тобой, чтобы открыть ее. Слова его поразили меня. Благодаря своему собственному волнению я не могла понять его сосредоточенного и равнодушного вида, несмотря на странные события этой ночи. Что касается меня, то я несколько часов подряд старалась распутать нити этой невероятной тайны. Наступило утро — и ни брата, ни Окиады не оказалось дома. С этого дня я не видела его больше, а письма его мало о чем говорили мне. Он на море, здоров и счастлив, говорилось в них, и судно это его собственное. Он успел уже побывать во многих портах, но не можем сказать, когда вернется. «Будь уверена, дорогая сестра, — писал он, — что дело, которому я посвятил себя, достойно твоего одобрения, и Бог поможет мне довершить его. Осторожность не позволяет мне писать тебе более подробно. Не отпускай охранников из Манора до моего приезда, а все драгоценности останутся до тех пор в банке. Не бойся за себя. Господа, почтившие нас своим посещением, то есть двое из них, теперь на пути в Южную Африку. Третий, который был когда-то джентльменом и может снова сделаться человеком, находится на моей яхте. Если он будет все время так вести себя, то в награду получит ферму в Канаде и небольшой капитал. Я ищу не исполнителей, а тех, кто их нанял, и когда найду их, дорогая Гарриэт, для нас с тобой настанут мирные и счастливые дни». Далее он говорил о частных делах и о том, что касается только его и меня. Под охранниками он подразумевал отставного сержанта и двух солдат, которые обязались наблюдать за домом во время его отсутствия. Теперь я не боюсь больше. Я уверена, что не боялась бы так сильно, будь Ин более откровенен со мной, но его неясные намеки, сознание того, что он далеко от меня, и смутное предчувствие какой-то опасности для него больше всего способствуют моему волнению. Последующие события оправдали мои предчувствия. Я слышала, что его яхта плавает в южной части Атлантического океана. Я редко получаю от него письма, но ни в одном из них он не говорит, какая тайна держит его так далеко от меня. Последнее письмо я получила месяц тому назад. Друзья его, лично мне не известные, делают плохие выводы из этого молчания, а последняя статья в лондонских газетах прямо утверждает это. Что может сделать для него беспомощная женщина, когда верные друзья его бессильны? Она может только молиться Всемогущему, дабы Он сохранил ей самое дорогое для нее в этой жизни. III ДОКТОР ФАБОС НАЧИНАЕТ СВОЙ РАССКАЗ 15 июня 1904 года. Итак, сегодня вечером приступаю к делу. Я должен доказать существование преступной организации, так широко распространившейся и до того поразительной в своей смелости, что полиция всех цивилизованных стран до сих пор еще не в состоянии была установить ее обширность, а тем более уничтожить ее… Я намерен это сделать или поплатиться позорной и непоправимой неудачей. Не могу с точностью сказать вам, когда впервые я подумал о существовании этой организации воров и убийц. Несколько лет тому назад я просто-напросто спросил себя, возможно ли это, ибо не случалось ни одной кражи драгоценностей, в раскрытии которой я не принимал бы такого же ревностного участия, как и полиция. Я могу сказать вам вес и величину каждого бриллианта, украденного в Европе или Америке за последние пять лет. Я знаю историю жизни людей, которых настигло возмездие за некоторые из этих преступлений. Я могу сказать вам, откуда они явились и что они были намерены делать, успей они скрыться благополучно. Я знаю дома в Лондоне, Париже, Вене и Берлине, где вы можете обменять украденный бриллиант на деньги так же легко, как вы меняете банковские билеты в банке. Но здесь начинаются и кончаются мои познания. Я точно ребенок перед книгой, которую он не может прочесть. В ней целый мир неисследованных городов. Возможно ли человеку раскрыть их после этого? Невозможно, отвечаю я, пока судьба не откроет ему эту книгу. Позвольте мне несколько подробнее объяснить вам свои слова. Я начну с изложения одного только единственного обстоятельства, то есть с рассказа о том, как года три назад нашли мертвое тело на уединенном морском берегу вблизи маленькой рыбачьей деревушки Паллинг в Норфолке. Береговой сторож — кроме берегового сторожа редко кто посещает этот уединенный берег, береговой сторож, делая весной обход часов в шесть утра, наткнулся вдруг на тело морского офицера, лежащее на отлогом берегу бухты и выброшенное туда приливом. На пуговицах мундира не оказалось названия судна, на котором служил этот человек. Шапку его нигде не нашли. На нем были ботфорты, какие носят офицеры купеческих судов, и одежда из матросской саржи. В левом кармане его мундира нашли трубку, а в правом — серебряную табакерку и золотые часы, остановившиеся на пяти минутах шестого. Береговой сторож показал, что тело, по его мнению, три дня пролежало в воде. Роковой случай этот был описан в коротенькой заметке одной из ежедневных газет. Я ничего не слышал об этом до тех пор, пока друг мой Мюррей из Скотланд-Ярда не прислал мне телеграмму вечером следующего дня. Когда я вошел к нему в канцелярию, он сразу поразил меня, показав объемистый отчет об этом деле и передав мне сверток из плотной ткани, какую всегда имеют при себе торговцы бриллиантами. — Желаю знать ваше мнение, — сказал он мне без всякого предисловия. — Знаете вы что-нибудь о бриллиантах в этом свертке? На вате сверкали четыре бриллианта. Один из них, большой ценности камень в сто двадцать каратов розового цвета, я узнал с первого же взгляда. — Это красный бриллиант из Форд-Валлей, — сказал я. — Спросите о нем барона Луи Ротшильда, и он скажет вам, чья это собственность. — Не удивляет ли вас, что его нашли на теле моряка? — Мюррей, — ответил я, — вы слишком давно меня знаете, чтобы думать, будто я могу чему-либо удивляться. — Но этот случай из ряда вон выходящий, не правда ли? Вот поэтому-то я и послал за вами. Другие камни, по-видимому, совсем не того класса. Все они, впрочем, ценные. Я положил их себе на руку и осмотрел. — Этот вот, чисто белый — из Бразилии, — сказал я. — Он стоит, вероятно, сто пятьдесят фунтов. Остальные два — самые обыкновенные. Из них выйдут прекрасные сережки для вашей дочери, Мюррей! Вы можете предложить их в музей — пятьдесят за пару. — У полицейских нет столько денег, чтобы тратить их на серьги, — сказал он довольно сурово, — мы предпочитаем женщин без всяких украшений… так они больше подходят для нас. Я думаю, вы желаете знать все подробности. Мы ничего не могли сделать больше, да и вам не удастся добиться большего. Такой вот морской офицер, как этот… Не можете же вы думать, чтобы он был укрывателем в самом обыкновенном смысле этого слова, и в то же время он последний человек, которого вы могли бы назвать профессионалом в Париже… Между тем, если это камень барона Луи, как вы говорите, он был украден в Париже. — Ошибаетесь, Мюррей! Он находился в головном уборе его жены, который она надевала всего месяц назад, когда была в Принсе. Слышали вы об этом? Он пожал плечами и сказал: — Не стоит говорить об этом. Что можем мы сказать? Ни одно судно не печатало объявления об его исчезновении. У него нашли трубку, золотые часы и вот это. Где ключ от этой загадки? Скажите мне, и я начну действовать. — Бумаг не было никаких? — Нет… кроме этой бумажонки. Если вы можете мне объяснить ее, я пожертвую сто фунтов на госпиталь. Он передал мне через стол испорченный и изорванный портфель для писем. В нем находились грязный календарь на этот год, локон темно-каштановых волос, золотое обручальное кольцо и клочок бумаги, на котором были написаны слова: «Капитан Три Пальца… вторник». — И это все, Мюррей? — спросил я. — Все, — ответил он. — Обыскали вы потайные карманы? — Все вывернули наизнанку. — Где у него были спрятаны бриллианты? — Во внутреннем кармане жилета… двойной карман, подбитый ватой. — И никакого оружия? — Ни даже зубочистки… — У вас нет сведений о каком-нибудь судне? — В Лойде нам ничего не могли сказать. Донесений никаких. Человек этот упал, очевидно, с какого-то судна, но с какого судна и где, одному Богу известно. Боюсь, что он был прав. Полиция просила меня опознать бриллианты, я сделал это — и она больше не нуждалась в моих услугах. Оставалось только узнать, что скажет барон Луи Ротшильд, и я, напомнив об этом Мюррею, простился с ним. Было бы глупо претендовать на то, что мнение мое в этом случае может помочь ему. Мне, как и другим, дело это казалось покрытым глубочайшей тайной. Мертвый моряк имел при себе бриллианты большой ценности, скрытые в его одежде, и он упал за борт судна. Моряк и судно… да, надо запомнить это. Барон Луи выразил величайшее недоверие к известию о краже своего знаменитого бриллианта. Он дал знать об этом своему банкиру в Париже. Телеграмма, посланная в ответ, сообщала, что бриллиант цел и невредим и хранится в сейфе. На это я ответил через моего друга в Скотланд-Ярде, что банкиры, осмотрев еще раз бриллиант, наверняка найдут, что он или поддельный, или такого низкого достоинства, что ни один эксперт не признает его за красный бриллиант из Форд-Валлея. Предположения мои оправдались. Бриллиант в Париже оказался грубой подделкой ничтожной ценности, не имеющей ничего общего с настоящим бриллиантом. Итак, барона ограбили, но когда и кто — он не имел об этом ни малейшего понятия. IV ЧЕЛОВЕК С ТРЕМЯ ПАЛЬЦАМИ