Гренгуар, видя, что архидьякон задумался, пошел полюбоваться порталом одного из соседних домов. Вернувшись, он всплеснул руками: – Если бы вы не были так поглощены красивыми мундирами военных, ваше высокопреподобие, то я попросил бы вас пойти взглянуть на эту дверь, сказал он. – Я всегда утверждал, что лучше входной двери дома сэра Обри нет на всем свете. – Пьер Гренгуар! Куда вы девали цыганочку-плясунью? – спросил архидьякон. – Эсмеральду? Как вы круто меняете тему беседы! – Кажется, она была вашей женой? – Да, нас повенчали разбитой кружкой на четыре года. Кстати, – добавил Гренгуар, не без лукавства глядя на архидьякона, – вы все еще помните о ней? – А вы о ней больше не думаете? – Изредка. У меня так много дел!.. А какая хорошенькая была у нее козочка! – Кажется, цыганка спасла вам жизнь? – Да, черт возьми, это правда! – Что же с ней сталось? Что вы с ней сделали? – Право, не знаю. Кажется, ее повесили. – Вы думаете? – Уверен. Когда я увидел, что дело пахнет виселицей, я вышел из игры. – И это все, что вы знаете? – Постойте! Мне говорили, что она укрылась в Соборе Парижской Богоматери и что там она в безопасности. Я очень этому рад, но до сих пор не могу узнать, спаслась ли козочка. Вот все, что я знаю. – Я сообщу вам больше! – воскликнул Клод, и его голос, до сей поры тихий, неторопливый, почти глухой, вдруг сделался громким. – Она действительно нашла убежище в Соборе Богоматери, но через три дня правосудие заберет ее оттуда, и она будет повешена на Гревской площади. Уже есть постановление судебной палаты. – Досадно! – сказал Гренгуар. В мгновение ока к священнику вернулось его холодное спокойствие. – А какому дьяволу, – заговорил поэт, – вздумалось добиваться ее вторичного ареста? Разве нельзя было оставить в покое суд? Кому какой ущерб от того, что несчастная девушка приютилась под арками Собора Богоматери, рядом с гнездами ласточек? – Есть на свете такие демоны, – ответил архидьякон. – Дело скверное, – заметил Гренгуар. Архидьякон, помолчав, спросил: – Итак, она спасла вам жизнь? – Да, у моих друзей-бродяг. Еще немножко, и меня бы повесили. Теперь они жалели бы об этом. – Вы не желаете ей помочь? – Я бы с удовольствием ей помог, отец Клод. А вдруг я впутаюсь в скверную историю? – Что за важность! – Как что за важность?! Хорошо вам так рассуждать, учитель, а у меня начаты два больших сочинения. Священник ударил себя по лбу. Несмотря на его напускное спокойствие, время от времени резкий жест выдавал его внутреннее волнение. – Как ее спасти? Гренгуар ответил: – Учитель! Я скажу вам: Lpadelt, что по-турецки означает: «Бог – наша надежда». – Как ее спасти? – повторил задумчиво Клод. Теперь Гренгуар хлопнул себя по лбу. – Послушайте, учитель! Я одарен воображением. Я найду выход… Что, если попросить короля о помиловании? – Людовика Одиннадцатого? О помиловании? – А почему бы нет? – Поди отними кость у тигра! Гренгуар принялся измышлять новые способы. – Хорошо, извольте! Угодно вам, я обращусь с заявлением к повитухам о том, что девушка беременна? Это заставило вспыхнуть впалые глаза священника. – Беременна! Негодяй! Разве тебе что-нибудь известно? Вид его испугал Гренгуара. Он поспешил ответить: – О нет, только не мне! Наш брак был настоящим foris-maritagium[144]. Я тут ни при чем. Но таким образом можно добиться отсрочки. – Безумие! Позор! Замолчи! – Вы зря горячитесь, – проворчал Гренгуар. – Добились бы отсрочки, вреда это никому не принесло бы, а повитухи, бедные женщины, заработали бы сорок парижских денье. Священник не слушал его. – А между тем необходимо, чтобы она вышла оттуда! – бормотал он. Постановление вступит в силу через три дня! Но не будь даже постановления… Квазимодо! У женщин такой извращенный вкус! – Он повысил голос: Мэтр Пьер! Я все хорошо обдумал, есть только одно средство спасения. – Какое же? Я больше не вижу ни одного. – Слушайте, мэтр Пьер! Вспомните, что вы обязаны ей жизнью. Я откровенно изложу вам мой план. Церковь день и ночь охраняют. Оттуда выпускают лишь тех, кого видели входящими. Вы придете. Я провожу вас к ней. Вы обменяетесь с ней платьем. Она наденет ваш плащ, а вы – ее юбку. – До сих пор все идет гладко, – заметил философ. – А дальше? – А дальше? Она выйдет, вы останетесь. Вас, может быть, повесят, но зато она будет спасена. Гренгуар с озабоченным видом почесал у себя за ухом. – Такая мысль мне никогда бы не пришла в голову! Открытое и добродушное лицо поэта внезапно омрачилось, словно веселый итальянский пейзаж, когда неожиданно набежавший порыв сердитого ветра нагоняет облака на солнце. – Итак, Гренгуар, что вы скажете об этом плане? – Скажу, учитель, что меня повесят не «может быть», а вне всякого сомнения. – Это нас не касается. – Черт возьми! – сказал Гренгуар. – Она спасла вам жизнь. Вы только уплатите долг. – У меня много других долгов, которых я не плачу. – Мэтр Пьер! Это необходимо. Архидьякон говорил повелительно. – Послушайте, отец Клод! – заговорил оторопевший поэт. – Вы настаиваете, но вы не правы. Я не вижу, почему я должен дать себя повесить вместо другого. – Да что вас так привязывает к жизни? – Многое! – Что же именно, позвольте вас спросить? – Что именно?.. Воздух, небо, утро, вечер, сияние луны, мои добрые приятели бродяги, веселые перебранки с девками, изучение дивных архитектурных памятников Парижа, три объемистых сочинения, которые я должен написать, – одно из них направлено против епископа и его мельниц. Да мало ли что! Анаксагор говорил, что живет на свете, чтоб любоваться солнцем. И потом, я имею счастье проводить время с утра и до вечера в обществе гениального человека, то есть с самим собой, а это очень приятно. – Пустозвон! – пробурчал архидьякон. – Скажи, однако, кто тебе сохранил эту жизнь, которую ты находишь очень приятной? Кому ты обязан тем, что дышишь воздухом, что любуешься небом, что еще имеешь возможность тешить свой птичий ум всякими бреднями и дурачествами? Где бы ты был без Эсмеральды? И ты хочешь, чтобы она умерла! Она, благодаря которой ты жив! Ты хочешь смерти этого прелестного, кроткого, пленительного создания, без которого померкнет дневной свет! Еще более божественного, чем сам господь бог! А ты, полумудрец-полубезумец, ты, черновой набросок чего-то, нечто вроде растения, воображающего, что оно движется и мыслит, ты будешь пользоваться жизнью, которую украл у нее, – жизнью, столь же бесполезной, как свеча, зажженная в полдень! Прояви немного жалости, Гренгуар! Будь в свою очередь великодушен. Она показала тебе пример.