– Вы вместо себя, моя прелесть, оставили угрюмого чудака, горбатого и кривого, кажется звонаря архиепископа, – продолжал капитан, язык которого тотчас же развязался в разговоре с уличной девчонкой. – Мне сказали, что он побочный сын какого-то архидьякона, а по природе своей – сам дьявол. У него потешное имя: его зовут не то «Великая пятница», не то «Вербное воскресенье», не то «Масленица», право, не помню. Одним словом, название большого праздника! И он имел смелость вас похитить, словно вы созданы для звонарей! Это уж слишком! Черт возьми, что от вас было нужно этому нетопырю? Вы не знаете? – Не знаю, – ответила она. – Какова дерзость! Какой-то звонарь похищает девушку, точно виконт! Деревенский браконьер в погоне за дворянской дичью! Это неслыханно! Впрочем, он за это дорого поплатился. Пьера Тортерю – самый крутой из конюхов, чистящих скребницей шкуру мошенников, и я могу вам сообщить, если только это вам доставит удовольствие, что он очень ловко обработал спину вашего звонаря. – Бедняга! – произнесла цыганка, в памяти которой эти слова воскресили сцену у позорного столба. Капитан громко расхохотался. – Черт подери! Тут сожаление так же уместно, как перо в заду у свиньи. Пусть я буду брюхат, как папа, если… Но тут он спохватился: – Простите, сударыни, я, кажется, сморозил какую-то глупость? – Фи, сударь! – сказала Гайльфонтен. – Он говорит языком этой особы! – заметила вполголоса Флер-де-Лис, досада которой росла с каждой минутой. Эта досада отнюдь не уменьшилась, когда она заметила, что капитан, в восторге от цыганки, а еще больше от самого себя, повернулся на каблуках и с грубой простодушной солдатской любезностью повторил: – Клянусь душой, прехорошенькая девчонка! – Но в довольно диком наряде, – обнажая в улыбке свои прелестные зубы, сказала Диана де Кристейль. Это замечание было лучом света для остальных. Оно обнаружило слабое место цыганки. Бессильные уязвить ее красоту, они набросились на ее одежду. – Что это тебе вздумалось, моя милая, – сказала Амлотта де Монмишель, – шататься по улицам без шемизетки и косынки? – А юбчонка такая короткая – просто ужас! – добавила Гайльфонтен. – За ваш золоченый пояс, милочка, – довольно кисло проговорила Флер-де-Лис, – вас может забрать городская стража. – Малютка, малютка, – присовокупила с жестокой усмешкой Кристейль, если бы ты пристойным образом прикрыла плечи рукавами, они не загорели бы так на солнце. Красавицы-девушки, с их ядовитыми и злыми язычками, извивающиеся, скользящие, суетящиеся вокруг уличной плясуньи, представляли собою зрелище, достойное более тонкого зрителя, чем Феб. Эти грациозные создания были бесчеловечны. Со злорадством они разбирали ее убогий и причудливый наряд из блесток и мишуры. Смешкам, издевкам, унижениям не было конца. Язвительные насмешки, выражения высокомерного доброжелательства и злобные взгляды… Этих девушек можно было принять за римских патрицианок, для забавы втыкающих в грудь красивой невольницы золотые булавки. Они напоминали изящных борзых на охоте; раздув ноздри, сверкая глазами, кружатся они вокруг бедной лесной лани, разорвать которую им запрещает строгий взгляд господина. Да и что собой представляла жалкая уличная плясунья рядом с этими знатными девушками? Они не считались с ее присутствием и вслух говорили о ней, как о чем-то неопрятном, ничтожном, хотя и довольно красивом. Цыганка не была не чувствительна к этим булавочным уколам. По временам румянец стыда окрашивал ее щеки и молния гнева вспыхивала в очах; слово презрения, казалось, готово было сорваться с ее уст, и на лице ее появлялась пренебрежительная гримаска, уже знакомая читателю. Но она молчала. Она стояла неподвижно и смотрела на Феба покорным, печальным взглядом. В этом взгляде таились счастье и нежность. Можно было подумать, что она сдерживала себя, боясь быть изгнанной отсюда. А Феб посмеивался и вступался за цыганку, побуждаемый жалостью и нахальством. – Не обращайте на них внимания, малютка! – повторял он, позвякивая своими золотыми шпорами. – Ваш наряд, конечно, немного странен и дик, но для такой хорошенькой девушки это ничего не значит! – Боже! – воскликнула белокурая Гайльфонтен, с горькой улыбкой выпрямляя свою лебединую шею. – Я вижу, что королевские стрелки довольно легко воспламеняются от прекрасных цыганских глаз! – А почему бы и нет? – проговорил Феб. При этом столь небрежном ответе, брошенном наудачу, как бросают подвернувшийся камешек, даже не глядя, куда он упадет, Коломба расхохоталась, за ней Диана, Амлотта и Флер-де-Лис, но у последней при этом выступили слезы. Цыганка, опустившая глаза при словах Коломбы де Гайльфонтен, вновь устремила на Феба взор, сиявший гордостью и счастьем. В это мгновение она была поистине прекрасна. Почтенная дама, наблюдавшая эту сцену, чувствовала себя оскорбленной и ничего не понимала. – Пресвятая дева! – воскликнула она. – Что это путается у меня под ногами? Ах, мерзкое животное! То была козочка, прибежавшая сюда в поисках своей хозяйки; бросившись к ней, она по дороге запуталась рожками в том ворохе материи, в который сбивались одежды благородной дамы, когда она садилась. Это отвлекло внимание присутствующих. Цыганка молча высвободила козу. – А! Вот и маленькая козочка с золотыми копытцами! – прыгая от восторга, воскликнула Беранжера. Цыганка опустилась на колени и прижалась щекой к ласкавшейся к ней козочке. Она словно просила прощения за то, что покинула ее. В это время Диана нагнулась к уху Коломбы: – Боже мой, как же я не подумала об этом раньше? Ведь это цыганка с козой. Говорят, она колдунья, а ее коза умеет разделывать всевозможные чудеса! – Пусть коза и нас позабавит каким-нибудь чудом, – сказала Коломба. Диана и Коломба с живостью обратились к цыганке: – Малютка! Заставь свою козу сотворить какоенибудь чудо. – Я не понимаю вас, – ответила плясунья. – Ну, какое-нибудь волшебство, колдовство, одним словом – чудо! – Не понимаю. И она опять принялась ласкать хорошенькое животное, повторяя: «Джали! Джали!» В это мгновенье Флер-де-Лис заметила расшитый кожаный мешочек, висевший на шее козочки. – Что это такое? – спросила она у цыганки. Цыганка подняла на нее свои большие глаза и серьезно ответила: – Это моя тайна. «Хотела бы я знать, что у тебя за тайна», – подумала Флер-де-Лис. Между тем почтенная дама, встав с недовольным видом со своего места, сказала: – Ну, цыганка, если ни ты, ни твоя коза не можете ничего проплясать, то что же вам здесь нужно? Цыганка, не отвечая, медленно направилась к двери. Но чем ближе она подвигалась к выходу, тем медленнее становился ее шаг. Казалось, ее удерживал какой-то невидимый магнит. Внезапно, обратив свои влажные от слез глаза к Фебу, она остановилась. – Клянусь богом, – воскликнул капитан, – так уходить не полагается! Вернитесь и пропляшите нам что-нибудь. А кстати, душенька, как вас звать? – Эсмеральда, – ответила плясунья, не отводя от него взора. Услышав это странное имя, девушки громко захохотали. – Какое ужасное имя для девушки! – воскликнула Диана. – Вы видите теперь, что это колдунья! – сказала Амлотта. – Ну, милая моя, – торжественно произнесла г-жа Алоиза, – такое имя нельзя выудить из купели, в которой крестят младенцев. Между тем Беранжера, неприметно для других, успела с помощью марципана заманить козочку в угол комнаты. Через минуту они уже подружились. Любопытная девочка сняла мешочек, висевший на шее у козочки, развязала его и высыпала на циновку содержимое. Это была азбука, каждая буква которой была написана отдельно на маленькой дощечке из букового дерева. Как только эти игрушки рассыпались по циновке, ребенок, к своему изумлению, увидел, что коза принялась за одно из своих «чудес»: она стала отодвигать золоченым копытцем определенные буквы и, потихоньку подталкивая, располагать их в известном порядке. Получилось слово, по-видимому, хорошо знакомое ей, – так быстро и без заминки она его составила. Восторженно всплеснув руками, Беранжера воскликнула: – Крестная! Посмотрите, что сделала козочка! Флер-де-Лис подбежала и вздрогнула. Разложенные на полу буквы составляли слово: ФЕБ – Это написала коза? – прерывающимся от волнения голосом спросила она. – Да, крестная, – ответила Беранжера. Сомнений быть не могло: ребенок не умел писать. «Так вот ее тайна! – подумала Флер-де-Лис. На возглас ребенка прибежали мать, девушки, цыганка и офицер. Цыганка увидела, какую оплошность сделала ее козочка. Она вспыхнула, затем побледнела; словно уличенная в преступлении, вся дрожа, стояла она перед капитаном, а тот глядел на нее с удивленной и самодовольной улыбкой. – Феб! – шептали пораженные девушки. – Но ведь это имя капитана! – У вас отличная память! – сказала Флер-де-Лис окаменевшей цыганке. Потом, разразившись рыданиями, она горестно пролепетала, закрыв лицо прекрасными руками: «О, это колдунья!» А в глубине ее сердца какой-то еще более горестный голос прошептал: «Это соперница». Флер-де-Лис упала без чувств.