– Идея понятна, – очень серьёзно сказал Две Мишени. – Но что вы собираетесь сделать? Что такого, чего не можем мы? Вы не знаете города, нравов, обычаев… да вы даже креститься не умеете! – Умею! – возмутился Игорёк. И показал. Да, умел. Юльку пришлось учить, но ученицей она оказалась способной. – В храм вы не зайдёте – всё перепутаете, хорошо, если городовому не сдадут вас. Так что же вы сможете сделать? – То же самое, что вы в нашем семнадцатом, – вдруг проговорил Игорёк, и за столом мигом воцарилась мёртвая тишина. – Неплохие рассуждения для мальчика двенадцати лет от роду, – покачала головой Ирина Ивановна. – Деда как учит – иногда неплохо у врага кое-что позаимствовать. – Игорёк упрямо нагнул голову. – «Индивидуальный террор», – выговорил он старательно. – Мы не знаем, что случилось в вашем семнадцатом, – глухо сказал Две Мишени. – Не знаем, получилось или нет. Не помним. Но… у вас-то изменилось что-то? Игорёк покачал головой. – Нет. Но дед говорит, что это так сразу и не должно было произойти, что слияние потоков требует времени… И вот тут-то Федя Солонов и принялся рассказывать о том странном видении, мелькнувшем в памяти, – о том, как они столкнулись на каком-то мосту с некой парой странных немолодых рабочих и господин подполковник… застрелил их обоих. Застрелил, а тела велел сбросить в Неву… Потом был ураган вопросов, на которые Федя ответить не смог бы, несмотря на все старания. И главное – «почему же молчал?!» – потому, что сам не мог понять, что это, куда это и к чему. Потому что это воспоминание словно растворялось, ускользало, уходило в глубину, когда кажется – вот же оно, рядом, и можно поделиться с друзьями, а миг спустя его уже нет и ты сам удивляешься, про что ж это я такое только что думал? – Но у нас ничего не изменилось… – растерянно пробормотала Юлька, словно разом забыла недавние слова Игорька. – Всё как было, так и есть… – Значит, у нас таки получилось, – подытожил Две Мишени. – Но до конца ли? И от кого мы так долго потом отстреливались? – От кого бы ни отстреливались, неважно. Мы исполнили главное, – вслух рассуждала Ирина Ивановна и вдруг осеклась, глядя на Юльку. – Юля, милая, с тобой всё хорошо? Юлька сидела бледная, и глаза её словно остекленели. Все разом вскочили, кинулись к ней, у Ирины Ивановны в пальцах мелькнула скляночка, кажется с нашатырём. …Юлька в этот миг словно ринулась вверх, взмывая над крышами майского городка, и земля под ней вдруг стала рассыпаться пригоршнями зелёных и золотистых огоньков, сплетавшихся в бесконечные двойные спирали, скручивающиеся и вновь разворачивающиеся; они плясали среди великого множества подобных, протянувшихся сквозь черноту пространства, и Юлька каким-то шестым чувством понимала, что никакой это не привычный нам космос, где кружат спутники вокруг Земли, а автоматические станции прокладывают дорогу к Венере и Марсу. Она видела, как зелёные искорки становятся золотыми и наоборот. Как потоки этих двух цветов пытаются сойтись и слиться, но не получается, их всё равно разносит в стороны, зелёное в одну, золотое в другую. Но мало-помалу в потоках нарастала какая-то неправильность, сбой, неравномерность. Сложное, но плавное движение сменилось судорожными рывками, словно живое существо пыталось вырваться из сжавшихся челюстей капкана. Где-то завязался узел, что мешает и не пускает, поняла она. Захотелось протянуть руку, расправить, развязать… но она не знала как. Тело не слушалось, как во сне, когда вдруг замираешь, мир вокруг тебя рушится, в тебя летят пули, а ты не можешь шелохнуться, двинуться, укрыться. Крик замер у неё на губах, сердце оборвалось в бездну. …У Юльки закатились глаза, она обмякла; Две Мишени едва успел подхватить её, заваливающуюся на бок; Ирина Ивановна решительно поднесла к Юлькиному носу нашатырь. Юлька дёрнулась, закашлялась, заморгала. – Доктора надо!.. Ирина Ивановна держала Юльку за запястье, считала пульс. Игорёк чуть не плакал, но «чуть», как известно, не считается. В общем, всё обошлось. Явился корпусной доктор, послушал, поцокал языком, нашёл «нервическое истощение, да-с, я бы прописал мадемуазель прежде всего покой, хорошее питание, а затем – морское путешествие или поездку на воды, купания и так далее…», но Юльке уже стало легче. Она не знала, как рассказать и что рассказать, в каких словах. Легко сказать «потоки», но это было куда больше, чем просто потоки. Теперь, прокручивая в голове накрепко врезавшееся видение, она понимала, что «потоки» были на самом деле грандиозным скопищем уходящих в бесконечность плоскостей, огоньки вспыхивали на местах их пересечений, и цепочки их встраивались вокруг сложно изогнутых линий, потому что и «плоскости» не были плоскостями, как учат в школе, а чем-то трепещущим, странно-изогнутым, состоящим из причудливо извивающихся струн. И она знала, что их все, все «миры» или «потоки» подстерегает беда. Кое-как, сбиваясь и запинаясь, она постаралась пересказать даже не увиденное, но прочувствованное. И, ещё не окончив рассказа, вдруг с ледяной уверенностью поняла – в этом деле ей никто не поможет, потому что «чувствующая» она тут одна. Остальные могут стрелять, воевать, устраивать революции или подавлять их, но распутать затягивающийся узел сможет только она одна. И стоило Юльке осознать это, как страхи с дурнотой как рукой сняло. Так бывает на контрольной, когда сидишь в растерянности над сложной задачей, сидишь, время идёт, начинает грозить банан и трояк в четверти, а то и в полугодии, что ужасно расстроит маму, – и вдруг решение словно само возникает перед глазами, без подсказок, и вот уже летят по бумаге стремительные росчерки чисел и скобок, иксов и игреков, ответ приближается, и тебе вдруг становится так хорошо и тепло внутри, и кажется – чего переживала только что, глупая девчонка? Дело за малым – понять, где этот узел и как, собственно, его развязывать? Чем? Пальцами? Или как-то ещё? Но ответ придёт, вдруг подумала она. Обязательно явится, раз уж я увидела эти потоки и поняла, что они такое. Может, если пригляжусь, и нас увижу. Надо учиться – учиться смотреть, слушать и понимать, чтобы эти потоки стали бы настоящей картой, указывающей путь. …Глядя на встревоженные лица склонившихся над нею и кадет, и Ирины Ивановны с Константином Сергеевичем, она как могла попыталась их успокоить. Мол, всё со мной хорошо, никаких проблем; однако Ирина Ивановна лишь покачала головой, положила Юльке ладонь на лоб: – Подобное знание не дается даром. Почитай любого старца, любого затворника… мистический опыт требует очень многого. Недаром же монахи, в скиты ушедшие, много лет готовились постом и молитвой, готовились воспринять то, что Дух Святой им открыть возжелает. А ты совсем не готовилась, ни к чему и никогда. Потому и тяжело тебе, приходится заглядывать за грань, за горизонт, и мы только дружбой своей поддержать сможем. – Поддержим! – хором выпалили Игорёк и Фёдор. Петя Ниткин о чём-то глубоко задумался, опоздал. – Поэтому надо тебе, милая, сейчас просто быть. Поменьше о высоком думать, высокое само тебя нагонит, как я поняла. Жить будете тут… – У меня тоже квартира имеется, – несколько обиделся Константин Сергеевич. – Игорь может ко мне перебраться, вам же небось неудобно здесь, все в одной комнатке… Юльке и впрямь было чуток не по себе – прячешься за ширмой, раздеваешься, а по другую сторону мальчик. – А как Игорь станет по корпусу ходить? Да и Юля тоже, – резонно заметила Ирина Ивановна. – А куда им ходить? – Но не держать же их взаперти целыми днями? Им, кстати, и учиться надо. Особенно если они и впрямь будут с нами… в определённых операциях. – Константин Сергеевич! – Ирина Ивановна аж руками всплеснула. – Юля вообще девочка! – Вот передо мной сидит одна слегка подросшая девочка, которая легко сможет пойти на любую операцию и девять мужчин из десяти за пояс заткнёт. Ирина Ивановна погрозила подполковнику пальцем. – Лесть вам ничего не даст, дорогой друг мой. – Лесть, может, и не даст, а официальная бумага от его превосходительства – очень даже, – невозмутимо заметил Константин Сергеевич. – Составим прошение, что к вам, Ирина Ивановна, прибыли ваши родственники, оставшиеся без попечения родителей, и вы отныне их опекаете. В связи с чем просите разрешения им пребывать на территории корпуса… а также и посещать занятия. – А д-документы? – растерялся Игорёк. – У нас же ничего нет… – Придумаем, – подмигнул Аристов. – Хватит выписки из метрической книги. А это мы уж как-нибудь организуем, положитесь на меня. – А что с остальным? – упрямо спросил Игорёк. – С большевиками? Социал-демократами? С Лениным, Троцким, Сталиным? С ними и у вас нужно так же, как, дед говорил, у нас, поступить. – До них не сразу доберёшься, – сказал вдруг Федя Солонов. – Разбежались, попрятались кто куда. Многие и за границу подались. Ищи ветра в поле! – Всё равно, – настаивал Игорь. – Разузнать хотя бы, что они и где! Может, главари-то и здесь! Может, побоятся через границу лезть! – Если я правильно помню бегло у вас прочитанное и что мне потом подтвердили наши друзья в Охранном отделении – революционеры эти ходили через границы совершенно свободно. Подделать наш паспорт или даже получить настоящий на вымышленное имя ничего не стоит, увы. – Но надо знать точно! – Надо, – согласился подполковник. – Я постараюсь. – Я тоже, – неожиданно для Игоря и Юльки сказал Федя. – Я тоже могу. – Тогда так и порешим. Игорь и Юля остаются пока здесь, я добываю нужные бумаги. А вы пока не высовывайтесь, читайте побольше, расспрашивайте Ирину Ивановну… вот для начала научитесь писать и читать без ошибок, что во храме нужно делать, как себя вести. Молитвы тоже знать надо. Символ веры. А там видно будет. Может, вы уже завтра домой отправитесь… Но ни завтра, ни послезавтра Юлька с Игорьком никуда так и не отправились. Юлька, открывая утром глаза, всякий раз надеялась увидеть стены лаборатории, опутанную проводами аппаратуру и чету Онуфриевых, которых и впрямь, безо всякого усилия, давно звала ба и дедом, следом за Игорем. Она разом и надеялась на возвращение, и не желала его, во всяком случае не так быстро. Всё-таки это было восхитительное, небывалое приключение, и чтобы оно вот так резко бы оборвалось? Да ни за что на свете! Ирина Ивановна с Матрёной меж тем всерьёз взялись за их обучение. Матрёна растолковывала, что и где берут, где что продаётся, какие есть магазины и лавки, по каким улицам Гатчино можно ходить, а куда соваться не следует; Ирина Ивановна объясняла основы старой грамматики, учила молитвы (особенно с Юлькой, Игорь, как оказалось, и так знал почти все основные). Днём, пока шли занятия в корпусе (впрочем, подходившие к концу – близились годовые контрольные и экзамены, или «испытания», как говорили тут), Юлька и Игорь предоставлены были попечению Матрёны. Матрёна, с одной стороны, и впрямь знала всё про Гатчино, чего не знали наверняка и в полицейском управлении, а с другой – не имела привычки болтать. Вдобавок она ничему не удивлялась и не задавала лишних вопросов. Подполковник Константин Сергеевич Аристов и в самом деле очень быстро добыл ребятам необходимые бумаги – выписки из метрических книг, согласно которым были Игорь с Юлькой родом из никому не ведомого города Зарасайска, затерянного где-то меж Волгой и Уралом, родителей лишились в раннем возрасте, а теперь скончалась и их опекунша; Ирина Ивановна Шульц по этим документам выходила им четвероюродной тёткой. Юлька просто поражалась, насколько всё это казалось просто и даже наивно. Выписки, невесть кем сделанные, каким-то мелким чиновником заверенные, с мутноватой печатью – а тут это настоящий, полноценный документ! – Ай да Константин Сергеевич, – одобряла меж тем Ирина Ивановна. – И пожар не забыл вписать, уничтоживший все оригинальные метрики!.. Конечно, если расследовать всё это по-настоящему, докопаются, но пока станут запросы слать да ответов дожидаться – до Второго пришествия провозятся. – Так что ж нам, учиться теперь, что ли? – несколько уныло осведомился Игорёк. – Я-то, как писать по-старому, немного знаю… а вот Юлька совсем нет! – А вот и нет! – возмутилась Юлька. – Ирина Ивановна очень хорошо учит! И впрямь, выучив несложный мнемонический стишок про бедного и бледного беса, Юлька уже лихо расставляла яти на положенные им места.