И Валя поспешно направилась к выходу: она привыкла выполнять указания вышестоящих (а папа был выше ее примерно на полторы головы). — Но мы еще ничего не узнали! — неожиданно воспламенилась бледнолицая мама Покойника: ей не терпелось услышать то, что, лежа, как Пушкин, сочинил ее сын. Я полуначальственно-полубратски подмигнул Принцу Датскому. И тот, превозмогая свою природную застенчивость, провозгласил на весь уже почти опустевший вагон: В этот день — от близких в дальней дали — Боль разлуки выдержать я смог, Потому что дал мне Деткин Алик Мужества и дружества урок. Он, найдя к спасенью верный путь, Победил злодейство, мрак и жуть! — Да здравствует Алик! — воскликнула мать Принца. Это была женщина лет тридцати пяти… Она не выглядела королевой, хотя сын ее назывался Принцем. Но, как я сразу понял по ее возгласу, была замечательным человеком! Словно желая утвердить меня в этом мнении, она изрекла еще одну благородную мысль: — Качать его! Он спас наших детей!.. Ее по-королевски щедрый почин был так стремительно поддержан всем родительским коллективом, что я и не заметил, как взлетел в воздух. И меня, не разобравшись в суматохе, понесли ногами вперед. «Но ведь вперед в жизни всегда лучше, чем назад», — успел я подумать, выплывая столь необычным образом на перрон. И испытывая, что скрывать, чувство законной гордости… — «Кричали женщины „ура!“ и в воздух Алика бросали!» — бестактно съехидничал мой брат Костя. Он не думал о моем триумфе: отсутствие на перроне Нинели Федоровны лишило его всяких родственных чувств, которых и раньше-то было немного… «Человек же не только женщине „брат“ (или как это там называется!), человек, говоря возвышенным языком, человеку брат! Но мой брат этого не понимает…» — думал я, опускаясь на благодарные руки членов нашего (пока еще не расформированного) литературного кружка и их родителей. Среди этих рук были и руки Наташи Кулагиной. Я почувствовал их… Природа на улице меж тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: опять моросил бодрящий всех детективов дождь и аппетитно хлюпала слякоть. Из-за мощных вокзальных строений, напоминавших во тьме громоздкие древние замки, неожиданно и дерзко срывая шапки и вырывая из рук у родителей зонтики, нападал ветер. Все способствовало рождению очередной «Очень страшной истории», хотя этого можно было и не заметить… Меня бережно опустили на землю. Бородаевых-старших знали не только лично, но и по фотографиям, отражавшим разные этапы их жизненного пути. «Уголок Гл. Бородаева», закрытый Нинелью, был не просто насыщен, а даже перенасыщен семейными экспонатами и реликвиями. Мать Глеба походила на своего сына той давней поры, когда он очень любил собак и некоторых людей, а не только себя самого. Это была женщина лет тридцати семи… В крайнем случае тридцати восьми или восьми с половиной. — Тут прозвучало ужасное слово «злодейство», — с наивным изумлением произнесла она. — От какого злодейства спасали наших детей? — И притянула к себе Глеба, будто обещая уже не отпускать его туда, где могут быть «злодейство, мрак и жуть». В ответ к мокрому столбу трагически прижалась фигура Покойника. Было похоже, что его вот-вот собираются вздернуть на тот железобетонный столб. — Я прочитаю вам короткий, но, по-моему, острый как нож отрывок из поэмы «Демон»… — Это уже было, — негромко, но твердо перебила Покойника Наташа. — Был просто «Демон»… А тут «Демон из нашей школы». Когда еще родители соберутся все вместе?! Это выглядело неестественно, но «горем от ума» Покойник не страдал. Это во-первых… А во-вторых, его буквально раздирало и чуть было не разорвало совсем желание, чтобы всех сразу — и нас, и родителей — пронзил нож, с которым он сравнивал свой отрывок. — Пусть прочитает! — поддержала Покойника мама Глеба, поскольку речь зашла о литературе. И прикрыла глаза рукой, готовясь получить наслаждение. О, если бы она знала, кого сравнивала с Демоном поэма Покойника! Воодушевленный Покойник живо начал: «Умереть, умереть, умереть И не видеть мне белого света, Чтоб уже никогда не смотреть, Как с другим ты идешь из буфета…» Я такие стишки сочинял, Как поэт ни копейки не стоя, Потому что не видел, не знал, Что такое — старуха с косою! По-иному смотрел я на свет, В нем еще не узрел свою цель я, Потому что не видел скелет, Да еще в глубине подземелья! И не знал, что страшна, как свинец, В ясный день налетевшая вьюга… Я не знал, как опасен хитрец, Если он под личиною друга! Родители с недоумением переглядывались. — Спасибо Алику! — внезапно произнесла (кто бы вы думали?!) Наташа Кулагина. Покойник резанул меня уже не первым в тот вечер ревнивым взглядом. Но все равно я готов был обнять Покойника, ведь она воскликнула это, чтобы прервать его демоническую поэму и спасти Глеба. — Качать его! — вновь предложила мать Принца. — Но уже поздно, — бесстрастно, взглянув на часы, сообщил отец Вали Мироновой. Многие его не расслышали — и я опять взлетел вверх. Опять испытывая, что скрывать, чувство законной гордости… Меня, однако, надо было не только вскинуть, но и поймать. А все кинулись к метро, надеясь, что поймают другие. Приземляясь самостоятельно, я начал планировать… Словно за парашют, ухватился за чей-то зонтик. Тут я услышал насмешливый, как обычно, голос старшего брата Кости: — Лучше бы на меня с неба свалилась Нинель! Но ничего не поделаешь… Ему все-таки пришлось вынуть руки из карманов и подхватить меня. Глава II, где впервые появляется Мура — руководительница «Клуба поразительных встреч» На следующий день я убедился, что мои взлеты над мокрым вокзальным перроном не были последними в жизни. Наоборот, их можно было бы назвать тренировочными. С утра до вечера я как бы не опускался на землю. Я где-то читал, что испытание славой — очень тяжелое испытание. Однако в тот день, ощущая на себе воспаленно-восторженные взгляды и безудержные прославления, я ни малейшей тяжести не почувствовал. Мне было легко, как и должно быть, когда порхаешь на крыльях. Порхал я до тех пор, пока не подошла Наташа Кулагина. Я ждал, что она поздравит меня с почти космическими успехами. Но она спросила: — Ты заметил, что Глеб не пришел сегодня? — Не пришел? Разве? — Где уж тебе было заметить… И действительно, где уж!