— Эсслин был непростым человеком. Хотел, чтобы все с ним считались, и все с ним считались. Кроме Гарольда, конечно. Мне самому он очень нравился… — Ради всего святого, Эйвери! — прервал его Тим. — Мы оба вне подозрений. Мы были в осветительной ложе. Не надо нести околесицу. — Ой… — Эйвери явно смутился, потом с облегчением вздохнул. — Я об этом не подумал. Как говорится: «Уф», — он обтер лоб изумрудно-зеленым узорчатым платком. — Ладно, если уж на то пошло, то я не стану отрицать, что считал Эсслина полнейшим дерьмом. Как и все остальные. Тим засмеялся и почувствовал у себя на пояснице взгляд Троя, острый словно клинок. — Некоторые больше, чем остальные, верно? — спросил Барнаби. — Ну… Людям часто не хватает смелости, чтобы это показывать. — Или беспечности. — Прошу прощения? — Эйвери выглядел озадаченным, но заинтересованным, словно щенок, который не совсем понимает, какой трюк должен выполнить, но попробовать готов. — Он имеет в виду, — сухо проговорил Тим, — что такое дело надо планировать заранее. Троя задело, как быстро Тим Янг уловил суть. Его собственные мыслительные процессы были гораздо медленнее, хотя ему нравилось думать, что в конце концов он всегда приходит к верному выводу. «Гомики — довольно неприятный народ, — повторил он про себя, постукивая ручкой по блокноту, — а уж умные гомики…» — Вы бы не хотели высказать предположение, кто виноват? — Конечно, нет, — сказал Тим. — Эйвери? — Ой… — Эйвери, как будто ему неожиданно предложили произнести речь, привстал на стуле, потом снова опустился. — Ну, я бы подумал на Китти. То есть ей навряд ли нравилось быть замужем за Эсслином. Он был в два с лишним раза старше ее, и примерно такой же веселый, как вечеринка у тонтон-макутов[70]. И разумеется, с появлением ребенка у них начались бы новые неприятности. — Да? Почему? — Эсслин был таким ревнивым. Он бы не потерпел, чтобы в центре внимания находился кто-нибудь другой, а ведь за детьми надо постоянно присматривать. По крайней мере, — добавил он, как показалось Барнаби, с легким сожалением, — насколько я понимаю. — Вы знали, что она завела роман? — Нам рассказал Николас, — Эйвери покраснел и довольно вызывающе взглянул на своего партнера. — Но я ее в этом не виню. Больше ничего полезного ни тот, ни другой сообщить не могли, поэтому Барнаби их отпустил, а как только закрылась дверь, повернулся к сержанту и сказал: — Ну, Трой? Есть идеи? Трой понимал, что его мнения о гомосексуалистах сейчас никто не спрашивает. Во время прошлогоднего расследования в Бэджерс-Дрифте, когда им попался один особо мерзкий представитель этой породы, предложение Троя изолировать подобных типов от общества встретило весьма холодный прием. Его начальник бывает довольно странным. Порой он тверд как железо. Тверже многих крутых парней, которые думали, что им все нипочем, и теперь мотают срок. Но и у него есть свои слабости. Он не осуждает и не порицает то, что у всех вызывает презрение. «Вероятно, надо сделать поправку на возраст», — подумал Трой. — Я полагаю, сэр, что их трудно в чем-либо заподозрить. Если, конечно, покойный не был голубым, из-за чего его бабенка и ходила на сторону. Но судя по тому, что я слышал, у него никогда не было недостатка в женщинах. Барнаби кивнул: — Да. Не думаю, что в его гетеросексуальности стоит сомневаться. — А эти Эверарды — ну… просто двое мелких гадких прилипал. — Кажется, таково общее мнение. Ладно, теперь допросим Николаса. Сержант остановился на полпути к выходу. — Что я скажу их так называемому режиссеру? Каждый раз, когда я приходил и вызывал кого-нибудь другого, он готов был из штанов выпрыгнуть. — Скажите ему, — усмехнулся Барнаби, — скажите ему, что главные фигуры всегда вступают в игру последними. Сотрудники оперативного отдела закончили работать за кулисами и принялись за сцену. Чтобы сэкономить время, Колина и Дэвида Смаев отпустили домой и велели явиться на следующее утро в отделение. Барнаби допрашивал Николаса. Он всегда испытывал симпатию к этому пареньку и быстро понял, что Николасу нравится драматизм ситуации, хотя он этого и стыдится. «В отличие от других членов труппы, — подумал Барнаби, — которым тоже нравится происходящее, но стыда они и близко не ощущают». Убедившись, что Николасу ничего не известно о каких-либо манипуляциях с бритвой, старший инспектор спросил, есть ли у него предположения, из-за чего кто-то желал зла Эсслину. — Вы ведь никогда не играли с ним на одной сцене, правда? — пошутил Николас с натянутой улыбкой. Он был весь красный от нервного напряжения и беспокойства. — Советую держать при себе подобные остроумные замечания, — сказал Барнаби. — Сегодня здесь погиб человек. — Да… конечно. Извините, Том. Это я на нервной почве… наверное, приступ паники. — А что вызывает у вас панику? — Ничего… ничего… Старший инспектор молчал, устремив на Николаса бесстрастный взгляд. Потом переглянулся с сержантом Троем. В этом взгляде можно было прочесть все что угодно. Трепещущий от страха Николас почувствовал, что его позвоночник превращается в студень. Барнаби не мог видеть, что случилось с ним на сцене под столом. Но если бы видел, то никогда бы не поверил, что нападение было совсем беспричинным. А кто бы поверил? И если у Эсслина явно был повод для нападения на Николаса, то почему у Николаса не могло быть повода для убийства Эсслина? Юноша лишь сейчас осознал, как глупо с его стороны было думать, будто Эсслин временно повредился в уме. Николас чувствовал, что этими вопросами сам себя повергает в полнейшее эмоциональное смятение, и при этом за ним неотступно следит взор василиска. (Неужели это старик Том?) Слава богу, никто больше не видит этого противостояния. Остается только не слишком хорохориться, и все будет хорошо. — Что у вас с рукой? — Которой рукой? — Давайте взглянем. — Барнаби раздраженно хмыкнул. — Теперь другую, Николас. Николас протянул руку. Барнаби молча ее осмотрел. Трой позволил себе негромко присвистнуть. — Ужасно, — сказал старший инспектор. — Как это вас угораздило? — Меня ужалили… — Кто? — Осы. — За кулисами есть осиное гнездо? Вот так новость! — Это случилось вчера. — А! — Барнаби улыбнулся и кивнул, как будто счел это неправдоподобное объяснение, возлагавшее всю вину на насекомых, вполне удовлетворительным, а потом сказал: — Насколько я понимаю, это вы распустили слух о неверности Китти? — Это не слух, — с горячностью возразил Николас. — Я знаю, что не следовало ничего говорить Эйвери, и очень сожалею, что это сделал, но это не слух. Я и правда видел ее в осветительной ложе с Дэвидом Смаем. — Вы уверены? — Да. В театре были только они двое. — Кроме вас? — Ну… разумеется… — Получается, у нас есть только ваше свидетельство, как будто кто-то был с Китти. — Навряд ли бы она могла так корчиться и извиваться наедине с собой. — Но она бы могла быть наедине с вами. — Со мной? — А почему нет? По-моему, вы гораздо более подходящий претендент, чем Дэвид. Николас выглядел скорее растерянным, нежели польщенным. — С какой стати я бы стал разносить сплетни о себе самом? Это бессмысленно. — Может быть, вы хотели, чтобы все это стало общим достоянием. — Зачем мне это? — Что у вас с рукой, Николас? — Я уже рассказал. — Какие осы? Сейчас ноябрь, а не середина июля. Что у вас с рукой? — Я… не помню… — Хорошо. Что у вас с большим пальцем? — Заноза. — Николас с радостью ухватился за возможность ответить быстро и правдиво.