Но, видно, мало держал он его в огне. Человек получился бледный, со слабыми мышцами и мягкими волосами на голове. Кроме того, у него был неуживчивый, злой характер, подлое сердце и раздвоенный язык змеи. Не о таком владыке чащи и прерий думал Великий Дух, не такого хотел он создать. В гневе схватил он неудавшуюся куклу и зашвырнул ее подальше от глаз, за Большую Соленую Воду… Так рассказывал старый учитель Овасес, Дикий Зверь, когда они однажды вечером сидели у Черных Скал после тяжелой охоты. И еще говорил Овасес: — Когда белых за Большой Соленой Водой стало так много, что они уже не помещались на своей земле, они пришли к нам. Для наших племен настали дни без солнца. Белых больше, чем листьев в чаще, больше, чем песка на речных отмелях. Они сильнее нас, сильнее всех племен и родов. Они хотят, чтобы, мы жили по их законам. Но законы охотников чащи — это законы свободных людей, а законы белых — это законы неволи и страдания. Помните это всегда, ути. Никогда не верьте белому человеку, потому что у него двойной язык гремучей змеи, и завтра он может отказаться от того, что говорил сегодня… ○ Фельдшер осторожно обтер лицо раненого носовым платком. Стена людей подалась назад, чтобы дать место и свет. В зарешеченных прямоугольниках окон вагона мелькали вершины сосен и разворачивалось бледное небо. — Пан Станислав!.. — Фельдшер легонько шлепнул ладонью по щеке раненого.— Опаментайцесь, пан Станислав! Раненый открыл глаза и несколько секунд смотрел на окружающих, ничего не понимая. Он словно выплыл из другого мира, в который не было входа этим людям вокруг. — Вам лучше, пан Станислав? Кто вы такой? Откуда вы? Станислав уперся ладонями в пол, приподнял плечи. — Я из Толанди. Земля за Большой Соленой Водой. — Здорово отделали парня, — вздохнул кто-то. — Они били его по голове. Мы шли рядом в колонне. Я видел. Он падал несколько раз. — Не волнуйтесь, пан Станислав. Успокойтесь. Вспомните, кто вы такой. — Я свободный шеванез из рода Совы. Я из земли Толанди, — повторил Станислав и поднялся с пола. Некоторое время он стоял, покачиваясь, и казалось, что он вот-вот упадет. Лицо его побледнело. Кровь снова потекла темной струйкой из раны на лбу. Он вытер ее тыльной стороной руки. Глаза его быстро обежали людей, метнулись к потолку вагона, внимательно осмотрев все углы, будто ища выход из дребезжащей клетки. — Пан в эшелоне, который идет на юг. Швабы всех нас приговорили к смерти. Если пан из лагеря, он должен знать приговор, — сказал фельдшер. Станислав двинулся вдоль стены к грубо сколоченным нарам. Люди раздвигались, уступая ему дорогу. — Пусть ляжет, — сказал кто-то. — Он, наверное, сильно ослаб. Состав увеличивал ход. Вагон мотало из стороны в сторону. Дребезг незакрепленных оконных щитов заглушал голоса. В щелях дверей посвистывал ветер. — Я сам видел, как беднягу били прикладом по голове, — снова повторил голос из толпы. — По дороге на станцию он падал несколько раз. — Матерь божья… — вздохнул кто-то. Станислав присел на нары и, казалось, задремал. Но через минуту он встрепенулся и начал шарить рукой по стене. Он ощупывал стену сантиметр за сантиметром, пока не нашел то, что искал. И тогда на окровавленном лице его появилось подобие улыбки. — Май-уу, — пробормотал он, разглядывая толстый шестидюймовый гвоздь, наискось торчащий из стены. Гвоздь на треть выдавался из темных досок обшивки, и заметить его можно было только случайно. Возможно, он остался после разборки клетей, в которых перед этим перевозили скот. Пальцы Станислава ощупали гвоздь и с неожиданной силой согнули его у доски. Несколько быстрых вращательных движений — и вот он уже в руках того, кто назвал себя шеванезом из рода Совы. — Май-уу, — повторил он, пробуя ладонью граненое острие. Не глядя на окружающих, опустился на колени и прижал ладонь к полу. Несколько раз он переползал с места на место, пока не нашел широкую щель между досками настила. Очистив ее от набившейся земли, он всадил острие в край доски и отщепил от него узкую лучину. Потом еще одну. И еще. Он работал быстро и точно. Было видно, что он привык держать в руках нож. Через несколько минут щель расширилась настолько, что в нее можно было сунуть пальцы. Люди кругом молча смотрели на то, что он делает. У парня в рабочем комбинезоне оживилось лицо. — Добже, пан Станислав, — пробормотал он. — Это настоящее дело. Он присел на корточки рядом со Станиславом и нащупал конец половицы, там, где она стыковалась с соседней. Ногтями поддел шероховатый торец и, закусив губы, отодрал тонкую щепку. Сверху дерево было рыхлым, но белое нутро его оказалось твердым и дальше не поддавалось. Вагон был добротной довоенной постройки и рассчитан на сотню тысяч километров пробега. — Пся крев… — прошептал парень, разглядывая ободранные пальцы. — Если бы какую-нибудь железку… В пальцах фельдшера блеснул желтоватый кружок и перешел в руку парня. — Случайно завалялась в кармане. Парень поднес к глазам ладонь. На ней лежала монета в пять грошей. Желтая, из твердого сплава, еще не потертая, выпущенная казначейством Польши в 1937 году. Еще в начале 1939-го на нее можно было купить пять коробок спичек или чашечку душистого кофе в кавярне. Или ежедневную газету «Голос польский». Сейчас она не имела никакой цены, вытесненная оккупационной маркой. Просто металлический кружок, с двух сторон покрытый чеканным рельефом. — Подойдет! — улыбнулся парень. Он втиснул край монеты в щель между досками и нажал. Белая древесина треснула и откололась. — О Великий Маниту, помоги… — пробормотал Станислав, всаживая острие гвоздя рядом с монетой. Никто из окружающих не понял его слов. Вряд ли во всем эшелоне мог найтись хоть один человек, знакомый с алгонкинскими наречиями. ○ … Было далекое-далекое детство в стране темных лесов Толанди. Сколько Больших Солнц прошло с того времени? Теперь уж и не сосчитать. Прошлое затянулось дымкой, стало похоже на зыбкий сон. Взмахнув крыльями, оно навсегда улетело в Страну Вечности и Воспоминаний. Что осталось от прошлого? Тихая Песня Прощания, которую пела мать в День Удаления. Песня, слова которой на всю жизнь остаются в душе: О ути, Ты уходишь в далекий и трудный путь, Чтобы забыть обо мне. Будь же сильным и смелым И шаги твои пусть направит Великий Дух. Свет костра у подножия Па-пок-куна, что зовется Скалой Безмолвного воина. Неторопливый голос Овасеса, объясняющего, как нужно держать в руке метательный нож, чтобы полет его был прямым и точным. Горячее плечо лучшего друга — Прыгающей Совы — рядом с твоим плечом. Высокая фигура отца, держащего на поводу черного мустанга. Серебряный смех сестренки Тинагет. Отблески утренних зорь — Горкоганос — в водах реки Макензи. Ручей Золотого Бобра, где он одной стрелой убил сразу трех диких уток. И скала Орлов, похожая на гнездо Духа Тьмы, где он с Танто прошел гибельный перевал… Где сейчас Танто, дорогой старший брат? Наверное, у форта Симпсон, что стоит у впадения Лиарда в Макензи. В это время они всегда приходили туда и меняли беличьи шкурки на муку, сахар и толстое синее сукно. О, если бы сейчас он был рядом! ○ — Пан Станислав, ее уже можно оторвать. Четыре руки одновременно просунулись в щель и уцепились за край доски, изгрызенный гвоздем. — Кто знает эти места? Где мы? — Наверное, скоро будет Енджеюв, — ответили от двери. — Сплошные леса. От Кельце до Енджеюва километров пятьдесят. — Хотел бы я знать, как пойдет эшелон: через Мехув на Краков или через Енджеюв на Сосновец? — Он пойдет самым коротким путем, пан. Швабы не любят терять время, — мрачно пошутил кто-то. Половица с треском оторвалась. Ветер хлынул в вагон. Вместе с ветром ворвался железный грохот колес, запах дыма и смазки. — Вторую! — сказал Станислав.