– Теперь я могу тебя отпустить? Она кивнула. – Ты не будешь кричать? Она покачала головой. Маркус медленно отпустил её и шагнул назад. – Можно я пойду с вами? – спросила Онория. – Нет, – практически взвыл Дэниел. По правде говоря, Маркус тоже не хотел брать её с собой. Ей только шесть. И она девочка. – Мы будем очень заняты, – проговорил он, но ему не хватало гневной решимости Дэниела. – Ну, пожалуйста? Маркус застонал. Она выглядела такой несчастной, её щеки были залиты слезами. Светло-каштановые волосы, разделенные пробором и скрепленные заколкой, свисали прямыми, мягкими прядями, беспорядочно разметавшись над её плечами. А её глаза – почти точная копия глаз Дэниела – сияли завораживающим оттенком светлого фиолетово-синего цвета. Они были огромными, влажными и… – Говорил я тебе, не смотри ей в глаза, – пробормотал Дэниел. Маркус застонал: – Ну, может, только один раз. – Ой, как славно! – Она взвилась в воздух, напомнив ему испуганного котёнка, и заключила Маркуса в импульсивные, но, слава Богу, непродолжительные объятия. – О, спасибо тебе, Маркус! Спасибо! Ты самый-самый лучший! Лучший из лучших! Она прищурилась и окинула Дэниела пугающе взрослым взглядом: – В отличие от тебя. Брат ответил ей столь же недружелюбной гримасой: – А я горжусь тем, что являюсь самым худшим. – Мне всё равно, – объявила Онория. Она схватила Маркуса за руку. – Идём? Он посмотрел на её руку в своей руке. Это было совершенно новое для него ощущение, какой-то странный и слегка неприятный трепет образовался в груди, который он с опозданием определил как панику. Маркус не помнил, когда в последний раз кто-то держал его за руку. Может быть, няня? Нет, ей больше нравилось хватать его за запястье. Однажды он услышал, как она объясняла экономке, что таким захватом легче контролировать ребенка. А его отец? Или мать, возможно, до того, как она скончалась? Сердце Маркуса сильно забилось, и он ощутил, как маленькая ладошка Онории становится влажной. Наверное, он вспотел, или она, хотя он был почти убеждён, что это он. Маркус посмотрел на неё. Девочка ответила сияющей улыбкой. Он выпустил её ладонь. – Э-э, нам пора идти, – неловко выговорил он, – пока ещё светло. Оба Смайт-Смита уставились на него с любопытством. – Сейчас едва полдень, – сказал Дэниел. – Как долго ты собираешься удить рыбу? – Не знаю, – защищался Маркус. – Это может занять какое-то время. Дэниел покачал головой: – Озеро недавно зарыблено. Можно зачерпнуть воду ботинком и вытащить рыбу. Онория задохнулась от восторга. Дэниел немедленно повернулся к ней: – Даже думать не смей! – Но… – Если мои ботинки окажутся где-то возле воды, то клянусь – я тебя утоплю и четвертую. Девочка надулась и опустила взгляд, бормоча: – Я думала о своих ботинках. Маркус почувствовал, как смех рвётся у него с уст. Онория тотчас же обернулась, взирая на него с укоризной как на предателя. – Тогда это была бы совсем-совсем маленькая рыбка, – поспешно сказал он. Но это не умилостивило её. – Их нельзя есть, пока они такие маленькие, – он сделал вторую попытку. – Там одни косточки. – Пошли, – проворчал Дэниел. И они пошли через лес, маленькие ножки Онории двигались с удвоенной скоростью только, чтобы не отставать. – Я вообще-то не особенно люблю рыбачить, – заговорила она, поддерживая начатую беседу. – Рыба плохо пахнет. И она невкусная… И затем, на обратном пути… – … я думаю, та розовая рыбка была достаточно большой, чтобы её можно было есть. Если любишь рыбу. Я вот не люблю. Но если действительно любишьесть рыбу… – Никогда больше не зови её гулять с нами, – сказал Дэниел Маркусу. – … А я не люблю. Но думаю, что маме рыба нравится. И я уверена, ей бы розовая рыба очень понравилась… – Не буду, – заверил друга Маркус. Верхом грубости казалось осуждать маленькую девочку, но она была невыносима. – … хотя Шарлотте не понравилась бы. Шарлотта ненавидит розовый цвет. Она его не носит. Она говорит, что выглядит в нём сухопарой. Не знаю, что такое «сухопарый», но это слово звучит неприятно. Я сама предпочитаю лавандовый. Мальчики дружно вздохнули и могли бы продолжать идти, если бы Онория не забежала вперёд перед ними со своей ухмылкой. – Он подходит по цвету к моим глазам, – сказала она. – Рыба? – изумился Маркус, заглядывая в своё ведро. Там плескались три форели приличных размеров. Их могло бы быть больше, однако Онория случайно опрокинула ведёрко, и первая добыча Маркуса благополучно возвратилась в озеро. – Нет. Разве ты не слушаешь? Маркус на всю жизнь запомнил этот момент. Впервые он столкнулся с одной из самых противных женских выходок: вопросом, на который не существует правильного ответа. – Лавандовый цвет оттеняет мои глаза, – важно произнесла Онория. – Так говорит мой отец. – Значит, так оно и есть, – с облегчением согласился Маркус. Девочка накрутила локон на палец, но тот развернулся сразу, как она его отпустила. – Коричневый цвет идёт к моим волосам, но я больше люблю лавандовый. Маркус решил поставить ведро на землю. Он устал его держать, и ручка врезалась в ладонь. – Ну, нет, – вмешался Дэниел, хватая ведро Маркуса свободной рукой и вручая его обратно Маркусу. – Мы идём домой. Убирайся с дороги. – Почему ты мил со всеми, кроме меня? – спросила девочка. – Потому что ты настоящее бедствие, – почти прокричал он. Это было правдой, но Маркусу всё ещё было жаль её. Большую часть времени. Она росла почти как единственный ребёнок в семье, а Маркус хорошо знал, каково это. Она просто хотела быть вместе со всеми, играть с ними в их игры, участвовать в развлечениях, о которых её родные постоянно говорили, что она слишком маленькая для них. Онория вытерпела словесный удар, глазом не моргнув. Она молча стояла, злобно глядя на брата. Затем девочка глубоко вдохнула носом воздух. Маркус пожалел, что у него нет собой носового платка. – Маркус, – проговорила Онория. Она повернулась лицом к нему, словно поворачиваясь спиной к брату. – Не хочешь выпить со мной чаю? Дэниел захихикал. – Я принесу своих самых лучших кукол, – совершенно серьёзно продолжила она. Великий Боже, только не это.