Игорь Сергеевич Иосифов – заведующий лабораторией вирусологии отнял руки от посеревшего лица и спросил Ветлеева: - Ты уверен? - Игорь! Да мы с Ленкой все перерыли. Мы весь этаж языком вылизали. - Ну, этаж вылизывать смысла не было. Кому придет в голову переносить пробирку из одной лаборатории в другую. Да еще такую пробирку. Если уж в руки брать, то с целью, - тихо пробормотал завлаб, - А ящик для транспортировки на месте? - На месте, мать его, - Ватлеев сунул руки в карманы. Уж слишком тряслись. Как при лихорадке. И лоб вспотел. Может и правда лихорадка на нервной почве. А может вирус уже гуляет по институту... - Я пытаюсь сообразить… - Игорь Сергеевич закрыл глаза и забормотал еле различимо, - Если вирус не в холодильнике и не в ящике для транспортировки, значит, его при выносе нагрели. Значит, он активирован, и, если нечаянно открыть или разбить пробирку вирус вылетит на свободу. - И первым заразит ту сволочь, у которой хватило наглости его вынести! – злорадно процедил Ватлеев, - Я ему не завидую. Страшная будет у него смерть. Не проживет и суток. Тут он озабоченно потрогал лоб и уставился на завлаба: - Игорь, а ты как себя чувствуешь? Тот вздохнул и поднял на него мутные от горя глаза: - Ватлеев, ты спятил? У меня украли вирус, стоимость которого равна стоимости этого института со всеми его сотрудниками, если их продать в рабство по самой высокой цене. Какой-то мудила вытащил этот вирус из холодильника и понес в лето! И еще я думаю, что будет, если он откроет или разобьет пробирку? Успеем ли мы создать антивирус, который до сих пор у нас создать не получилось. Ведь если сегодня вирус вырвется на свободу у нас, в Москве, то, по приблизительным расчетам, в следующую среду люди начнут умирать уже в Новосибирске. И ты меня спрашиваешь, как я себя чувствую? - Ну, ты не кипятись, - Ватлеев смутился, - Я не в том смысле. Ты себя здоровым чувствуешь? - А ты? – завлаб резко поднял голову и внимательно посмотрел на своего соратника по производству всякой биологической гадости, - Ты чувствуешь, что… Он не решился закончить вопрос. - Да, подожди ты! – окончательно смутился Ватлеев, - Ничего я такого пока не чувствую. Так, озноб, пот вон… - он неловко хохотнул и зачем-то ткнул себя пальцем в лоб. - Если начнут кровоточить десна, на работу не приходи, - на всякий случай напомнил завлаб, - И вообще, лучше сразу сигай из окна. Ты на каком этаже живешь? - На третьем. - Тогда даже не знаю, что тебе посоветовать… - Ты думаешь, смерть от этого вируса… - у Ватлеева предательски дрогнул голос, а во рту он тут же почувствовал привкус железа. - Сначала лихорадка, потом кровоточат десны, начинают выпадать зубы, идет разрушение всех тканей. К концу второго дня от человека остается окровавленный скелет и лужа крови на полу. Зрелище не для слабонервных. - Знаешь, мне, пожалуй, уже лучше… - перспектива такого конца настолько не вдохновила мнительного Ватлеева, что он действительно неожиданно почувствовал себя абсолютно здоровым, - В милицию звонить? - Ага, в районное отделение! – усмехнулся Иосифов, - Я уж сам как-нибудь, по старым связям. Боюсь, одной милицией тут не обойдется. *** - Ты соображаешь, что сейчас начнется?! И это за неделю до совета акционеров. Ни месяц назад, ни спустя месяц, а именно сегодня тебе вздумалось припереться с этим ко мне в кабинет! Да меня же распнут! Вот как пить дать распнут. Ванька чего-то подобного уже полгода дожидается, - Тимофей посмотрел на Рубцова глазами голодного бассета и горестно, протяжно вздохнул. Потом он встал из-за огромного стеклянного стола, выполненного в стиле хай-тэк и занимающего добрую половину кабинета, мельком взглянул на нечто невразумительное, висящее в рамке на стене и изображающее полотно какого-то очень модного художника из «непонятых массами», так же мимолетно поморщился и глянул на Рубцова еще раз, с надеждой, - А ты уверен? В голосе его сочилась жалость к самому себе. Тимофею Петровичу Тарасову было 33 года от роду. Он уже полгода занимал пост президента компании «Ювертрест» и вот уже полгода страшился только одного, что с должности этой его снимут. Раньше он слыл неисправимым повесой и ловеласом, завсегдатаем модных московских, питерских и даже лондонских вечеринок, раз в три месяца устраивал себе римские каникулы, раз в два месяца собирался жениться и столько же раз в месяц передумывал, а теперь вот изменился и на дружеский взгляд Рубцова не в лучшую сторону. Теперь он напоминал ему стареющего лиса, забившегося в нору и трясущегося от страха в ожидании открытия осеннего охотничьего сезона. Впрочем, охоту на него уже давно открыли. Если быть точным, в тот самый день и в тот самый час, когда его отец – Петр Тимофеевич Тарасов передал ему полномочия президента компании. Младший сын – Иван Петрович, разумеется, счел это оскорблением, а потому, восстав против несправедливого родителя, поклялся во что бы то ни стало дискредитировать Тимофея в глазах акционеров. В чем-то его желание можно было назвать вполне законным. Сажать старшего сына в кресло президента компании со стороны отца действительно было свинством. Иван горбатился на мясокомбинате, чем, собственно, и являлась компания «Ювертрест», от зари до зари. Он окончил экономический факультет Московского пищевого института и знал о деле все, в то время как Тимофей – выпускник факультета журналистики МГУ имел о производстве мясопродуктов лишь смутные представления. Иван вечно метался в поисках заказчиков, партнеров и поставщиков. Он въезжал в технологию производства колбасы и сарделек, он дружил с главным технологом – отвратительным рыжим немцем херром Шульцем, который заставлял его пить пиво и закусывать немецкими белыми сосисками, которые Ванька ненавидел чуть меньше, чем самого этого херра. И все ради чего? Ради того, чтобы в момент великой истины, когда отец, устало вздохнув, словно скидывая с плеч все годы тяжелого труда, объявил на собрании акционеров, что решил уйти на покой, его – Ваньку, подвинули и поставили на пост президента старшего братца, единственным достижением которого в этой жизни было то, что он родился на два года раньше. Однако этого оказалось вполне достаточным, чтобы собрать все сливки, предоставив младшему брату злиться и ждать роковой ошибки, после которой совет акционеров снимет Тимофея с поста президента, передав кресло его законному владельцу. Справедливость восторжествует. «Не может не восторжествовать», - думал Ванька. И, по всей видимости, оказался прав. Случилось то, что он сочтет, непременным результатом руководства такого нерадивого хозяина как Тимофей. Рубцов усмехнулся, глядя как старший из братьев копается всей пятерней в густой светлой шевелюре. - Ты от волнения сейчас все волосы повыдираешь, - весело сообщил он. - А чего ты так радуешься? – пробурчал Тимофей, - Как и все, ждешь не дождешься, чтобы мое место занял достойнейший из достойных рода Тарасовых: Иван Петрович? - Да, ладно тебе, - Рубцов вдруг резко устал от нервотрепки, связанной с предстоящим собранием акционеров и так же резко сел на первый попавшийся стул. Стул попался как-то однобоко, поэтому он едва не упал, пришлось схватиться за стол, - Если эти бумаги не включать в отчет, то никто о них и не узнает, - проскрипел он от натуги, пытаясь усесться более стабильно, - Бумажки принес мне херр Шульц. Это его расчеты. - Ну, конечно! – фыркнул Тимофей, - Этот немецкий херр лучший друг нашего Ваньки. Уж кому-кому, а ему он эти бумажки в первую очередь показал. Я уверен, что Ванька собрание с этих позорных расчетов и начнет. Да он наверняка уже такую разгромную речь на их основе заготовил, что я и пяти минут после его выступления в этом кресле не задержусь. Рубцов поковырял в ухе, потом поразмышлял и ткнул палец в нос, потом зачем-то вытащил платок, задумчиво посмотрел на него и снова засунул в карман. Имел он такую привычку, делать всяческие странные вещи, когда думал. После манипуляций с платком он изрек: - Видишь ли… Шульц в первую очередь немец, во вторую – карьерист, а уж только потом Ванькин друг. Так что, будем надеяться, что Ванька о расчетах ничего не знает. Тимофей медленно повернул к нему голову, вытащил пятерню из шевелюры и выдохнул: - Не понял? Рубцов усмехнулся: - Как бумаги попали ко мне – начальнику службы безопасности? Ведь я даже не акционер. А все потому, что херр Шульц в первую очередь немец. И как истинный ариец, обнаружив нечто неправильное, имеющее преступный вид он бежит не к другу, а в полицию. В данном случае ко мне. А теперь подумай, как вырастет в глазах акционеров его авторитет, если он сам представит расчеты, а не сдаст этот лакомый кусочек Ваньке. Ведь Ванька с их помощью сместит тебя. А какая Шульцу от этого польза? Да никакой. Ему без разницы при ком колбасу стряпать. Так что, мне кажется, Ванька пока ничего не знает. - И что из того. Если он узнает обо всем на собрании акционеров, он все равно моментально обернет информацию против меня. Так что мне один хрен: знает он уже или пока не знает. Рубцов опять сунул руку в карман. На сей раз выудил из него фантик от конфеты, потеребил в руках и снова сунул в карман. Согласно расчетам херра Шульца за последние полгода в колбасном цехе происходили странные вещи. Получалось, что при производстве сырокопченой колбасы «Гусарская» из 1-го килограмма говядины выходило два килограмма изделия, что, конечно, было абсолютным нонсенсом. Это даже Тимофею с его журналистским образованием было понятно. Из одного килограмма говядины такой гавенной колбасы как Гусарская должно выходить не менее 3-х килограмм, потому что кроме говядины в нее напихано столько разных наполнителей, что подумать тошно. Но из расчетов херра Шульца по расходам говядины на линию производящую эту чертову Гусарскую колбасу выходило именно так. Из этого следовало два вывода: во-первых, кто-то здорово крал мясо в цехе, а, во-вторых, херр Шульц обратил свой орлиный взор только на одну линию. А если он просчитает расход мяса и выход изделия на всех линиях, которых в цехе около 30-и, а еще есть и другие цеха: мясных полуфабрикатов, мясных деликатесов, пельменный… И если везде расход мяса такой же, то предприятие и акционеры потеряли не просто много денег, они потеряли большую часть своих доходов за полгода. Вот как! Было от чего прийти в отчаяние президенту. И нужно было немедленно спасать ситуацию. Рубцов снова выудил фантик из кармана и зачем-то сунул его в рот. Фантик имел отвратительный вкус типографской краски и Рубцовского кармана. Он подумал, что если рассматривать историю с президентским креслом, то ему куда выгоднее, чтобы у руля оставался Тимофей. Они ведь с Тимофеем закадычные друзья с детства. Вместе в школу ходили, за одной партой сидели, вместе девчонок клеили, вместе на журфак поступали. Только Тимоха поступил на платный, а у Рубцовской матери лишних денег не было, поэтому Рубцов загремел в армию. А потом вернулся, пошел в школу милиции, из нее в районное отделение, ну, а оттуда уже попал к Тимофеевскому отцу на завод. Тогда это маленький мясной цех был – пельмени делали чуть ли не кустарным способом. Рубцов этот цех охранял. И по возможности отгонял от него всякий криминальный элемент, набивающийся в «крыши». Ездил Рубцов на стрелки, раскидывал пальцы веером, убеждал на понятном криминальному элементу языке, кто в доме хозяин. Когда не получалось, подключал приятелей из районного отделения милиции. Тем тоже не сладко тогда жилось, и за малые деньги они с удовольствием спасали несчастный пельменный цех Тарасовых от всякой бандитской шелупони. Потом предприятие разрослось. Тарасов прикупил умирающий мясоперерабатывающий завод, как раз из тех, где оборудование от старости сыпалось в фарш вместе с проживающими в этом оборудовании мелкими грызунами. Петр Тимофеевич Тарасов был хорошим бизнесменом, прекрасно чувствовал рынок, умел договориться и с поставщиками, и с магазинами, имел нужные связи, а потому процветал. И Рубцову при нем жилось хорошо, поскольку Петр Тимофеевич его знал и любил. Не только как верного солдата, но и как друга детства своего любимого сынка. А вот Ванька Рубцова терпеть не мог, как и все, что связанно с его ненавистным старшим братом. Так что, если Ванька придет к власти Рубцову придется не сладко. Это сейчас он шеф службы безопасности, и под его началом двадцать широкоплечих молодцов. А что будет, если херр Шульц огласит свои печальные расчеты на совете акционеров? «Чертов немчура! - он с силой выплюнул фантик от конфеты, - С какого перепугу он вообще решил чего-то подсчитывать. Кому из русских придет в голову корпеть над расчетами, если ему этого никто не поручал?» - Придется поговорить с Марго, - гробовым голосом изрек Рубцов. Тимофей, к тому моменту уже впавший в тихое отчаяние и поглядывающий в окно со странным, одухотворенным лицом, словно уже надумал сигануть вниз с высоты третьего этажа, на котором располагался его кабинет, вздрогнул и уставился на шефа службы безопасности: - За каким лядом? - А ты не знаешь? – в свою очередь удивился Рубцов и решил его больше не мучить, - Немецкий херр страстно в нее влюблен. - Нашел время шутить! – обиделся Тимофей, и сделал шаг к окну, из которого действительно надумал сигануть. Почему-то ему показалось, что переломанная нога в его случае – вполне удачный выход из положения. А что? Вот сломает он сейчас ногу, конечно, приедет скорая, с пафосом, с желтой машиной реанимации, увезет его в больницу. Мать с отцом, не обращая внимания на Ванькины вопли о грядущем собрании, помчатся следом, Марго будет радоваться как дитя, потому что она имеет обыкновение всему радоваться как дитя. Ведь жить ей скучно, а тут хоть какое-то развлечение. Он проваляется в больнице больше, чем неделю. О собрании как-то само собой забудется. А потом… потом разберемся… Стоп! Тимофей оторвался от липы, произрастающей во внутреннем дворике и поэтому хорошо видимой из окна кабинета президента, и уставился на Рубцова. Тот имел весьма серьезное лицо, что говорило о том, что он не шутил про Марго, - Что ты имеешь в виду? Рубцов самодовольно усмехнулся. Не всем и не каждую минуту предоставляется возможность обескуражить кого-то новостью, которая и новостью-то уже давно ни для кого не является. Так, принятый к сведению факт. Разве что сама Марго ни о чем не догадывается, и вот оказывается его друг тоже. - Хер Шульца… пардон, весь Херр Шульц целиком страстно влюблен в Марго. - Подожди! – Тимофей с размаху плюхнулся на близстоящий стул. Размах оказался сильнее, чем расчет, а потому, проехавшись пятой точкой по краю стула, Тимофей со всей дури уселся прямо на пол. - Ну, ты даешь! – изумился Рубцов, - Нельзя же принимать так близко к сердцу! - Да, подожди ты! – надсадно проскрипел Тимофей, выкарабкиваясь из-под стола, - Шульц, конечно, законченный немец, рыжий херр и все такое прочее, но в уме-то ему отказать никак нельзя. Вон какую недосдачу вычислил. Можно сказать ни с того, ни с сего, чтоб ему пусто было. - Тимочка, а при чем тут ум? – осторожно осведомился Рубцов и так проникновенно посмотрел на директора предприятия, что обоим стало понятно, ум тут абсолютно ни при чем. - Действительно, - уж слишком поспешно согласился Тимофей, - Если втюрился по самое не могу, то при чем тут ум… Кстати, а как там с этим его «не могу»? – он вдруг покраснел, а Рубцов вдруг растерялся. - Честно признаюсь, - после долгого замешательства хрипло изрек он, - Это первый вопрос за много лет службы на комбинате, который поставил меня в тупик. Я «от и до» проверяю людей, которые устраиваются к нам на работу, но в штаны я им не заглядываю. А может надо бы, а? - А чего ты на меня так смотришь! – возмутился директор предприятия. - Ну… ты же у нас начальник. Может быть выставить этот вопрос на совет акционеров? - Да ну тебя! – отмахнулся Тимофей, - Я же не длину и ширину узнать хочу. Как там у них с Марго? Я имею в виду, взаимно? На этот раз возмутился Рубцов: - Ты что, Марго не знаешь? Словно в ответ на этот, в общем-то, риторический вопрос в приемной послышался шум голосов. Голосила в основном секретарша Тамара, которая громко объявляла, что начальник занят и к нему нельзя. Ей так же громко объясняли, что занятость начальства тут никого не колышет, что начальство должно бросить все свои дела и встречать дорогую гостью. Тут двери распахнулись, и на пороге появилась та, о которой только что говорили. - Ну, вот… - гробовым голосом изрек Рубцов, - помяни… - Мальчики! – радостно воскликнула Марго, - Как же я рада вас видеть! Комната тут же наполнилась шумом, терпким ароматов дорогих духов, криками секретарши, восклицаниями, громкими чмоками, и как следует, всеобщими непонятными оживлением и подъемом, которые всегда сопровождали появление Марго. Она снова похорошела и загорела. Она всегда появлялась удивительно свежей и загорелой, словно только что вернулась с какого-то далекого курорта. В большинстве случаев так оно и было. На этот раз она поразила Рубцова и Тимофея новой короткой стрижкой, благодаря которой ее золотистые волосы романтично топорщились словно от порыва ветра. Марго была самой что ни на есть настоящей блондинкой со всеми вытекающими отсюда последствиями: ветреной, несерьезной, непостоянной, чертовски сексуальной, потрясающей, длинноногой… одним словом, смерть мужчинам на любом расстоянии. Кроме всего прочего, она обладала низким грудным голосом, способным привести в трепет тех, которые сразу не упали, сраженными ее внешними прелестями. Ну, а для самых стойких, которых не сломили, ни броская красота, ни чувственный голос, природа заготовила последнее смертельное оружие – дело в том, что Марго была хронически глупа. С годами, а ей уже перевалило за тридцать, врожденная глупость и леность ума стала частичкой ее шарма. Ее, можно сказать, изюминкой. Иногда окружающим казалось, что она специально ничего не хочет знать, чтобы, ни дай бог, не лишиться этой своей изюминки и не превратиться в обыкновенную образованную, а потому ужасно скучную женщину. К Марго все относились слегка покровительственно, и снисходительно прощали все ее странности. «Ну, что с нее взять, - говорили все себе и друг другу, - Марго есть Марго!» - Мальчики, вы не поверите, где я была! – выдохнула Марго и, усевшись в кресло Тимофея, водрузила длинные ножки в изящных туфельках с высоченными каблуками прямо на распечатку Шульцовских расчетов на столе директора комбината.