— Если он желает защищать честь Пятьдесят пятого полка, отсиживаясь за бревнами, сам бы оставался командовать. Откровенно говоря, не в крови и не в привычках шотландцев бежать с поля боя, не дождавшись атаки. Наше исконное оружие — палаши, и мы любим схватиться с врагом врукопашную. А эта американская манера сражаться, которая теперь в такой чести, поколеблет славу оружия его величества, если не поколеблет воинский дух. — Настоящий солдат не станет пренебрегать никакими мерами предосторожности. Сам майор Дункан, храбрейший из храбрых, бережет своих людей. — У Лунди есть свои слабости: в здешних лесных стычках он стал отвыкать от палаша и от голой вересковой степи. Но, мисс Мэйбл, помяните мое слово, слово старого солдата, которому давно перевалило за пятый десяток: нет вернее способа ободрить врага, как показать, что ты его боишься. Не так уж страшна здешняя война с индейцами, как ее размалевывают в своем воображении ваши земляки, вот им и мерещатся индейцы чуть ли не за каждым кустом. Мы, шотландцы, родились в степном краю и не нуждаемся, да и не ищем прикрытия, так что вы увидите, мисс Дунхем… Капрал подпрыгнул, упал ничком и перевернулся на спину. Все это произошло так молниеносно, что Мэйбл вряд ли даже слышала резкий хлопок выстрела. Героиня наша не вскрикнула, не задрожала, все было слишком внезапно, слишком страшно, слишком неожиданно для подобного проявления слабости. Напротив, повинуясь естественному побуждению помочь человеку, она бросилась к капралу. Мак-Нэб был еще жив и, очевидно, понял, что произошло. На лице его застыли ужас и смятение, которые появляются у людей, застигнутых смертью врасплох, и — как впоследствии представлялось Мэйбл — запоздалое раскаяние своевольного и упрямого грешника. — Скорей в блокгауз! — прохрипел Мак-Нэб, когда Мэйбл над ним наклонилась, силясь расслышать его последние слова. Тут только наша героиня в полной мере осознала опасность своего положения и необходимость действовать. Она бросила взгляд на распростертое у ее ног тело, убедилась, что Мак-Нэб уже не дышит, и стремглав пустилась бежать. До блокгауза было недалеко, но, когда Мэйбл до него добралась, Дженни, жена солдата, в паническом страхе помышлявшая лишь о собственном спасении, захлопнула перед самым ее носом дверь. Пока Мэйбл умоляла впустить ее, грянуло еще пять или шесть выстрелов, нагнавших на стряпуху такой страх, что она никак не могла отодвинуть засовы, которые перед тем без труда задвинула. Однако минуту спустя Мэйбл почувствовала, как дверь под ее нажимом поддается, и, лишь только образовалась небольшая щель, протиснулась в нее. Сердце девушки уже не колотилось так бешено, и она достаточно овладела собой, чтобы действовать разумно. Отстранив Дженни, которая судорожно вцепилась в засовы и опять пыталась запереться, Мэйбл распахнула дверь и не закрывала ее, пока не удостоверилась, что никого из других участников экспедиции поблизости нет и никто не пытается укрыться в блокгаузе. Теперь распоряжения и действия ее стали более спокойными и обдуманными. Дверь заперли только на один засов. Дженни было ведено стоять наготове у входа, чтобы по первому требованию своих мгновенно его отодвинуть, а Мэйбл по приставной лестнице поднялась в верхнее помещение, откуда через бойницы, насколько это позволяли кусты и деревья, можно было оглядеть остров. Ободряя оставшуюся внизу товарку, она внимательно осмотрелась. К великому своему изумлению, Мэйбл поначалу не заметила на острове ни единой живой души: ни друзей, ни врагов. Не видать было ни французов, ни индейцев — лишь плывущее по ветру легкое облачко указывало, в каком направлении следует их искать. Стреляли со стороны острова, откуда явилась Роса, но находился ли враг еще там или он успел перебраться на этот берег, Мэйбл не знала. Выглянув в бойницу, из которой открывался вид на поляну, где упал Мак-Нэб, Мэйбл оцепенела от ужаса: все три солдата лежали мертвые возле своего капрала. Они сбежались сюда на выстрел и почти в одно время были убиты наповал тем невидимым врагом, о котором столь пренебрежительно отзывался Мак-Нэб. Ни Кэпа, ни лейтенанта Мюра нигде не было видно. Со стесненным сердцем Мэйбл всматривалась в каждую прогалину, она даже поднялась наверх, в чердачное помещение блокгауза, откуда виден был весь остров в той мере, в какой позволяла его разглядеть густая растительность, но все напрасно. Она уже представляла себе труп дяди, распростертый на траве подобно телам тех солдат, но ничего не обнаружила. Повернувшись к кустам, где была привязана шлюпка, Мэйбл увидела, что она все еще там, — вероятно, какая-то случайность помешала Мюру бежать в ней. На острове царила могильная тишина, и недвижимые тела солдат придавали этому зловещему покою что-то донельзя жуткое. — Ради бога, мисс Мэйбл, — закричала снизу стряпуха: не в силах совладать со страхом, она не могла молчать, однако все же не позабыла прибавить "мисс", скорее из уважения к образованной барышне, чем к чину ее отца. — Ради бога, скажите, живы ли кто-нибудь из наших? Я слышу, кто-то стонет. Ой, он уже затихает! Батюшки, индейцы ведь их всех прикончат томагавками! Тут Мэйбл вспомнила, что один из убитых солдат муж Дженни, и содрогнулась при мысли о том, чего только та не сможет наделать с отчаяния, узнав о его смерти. Некоторую надежду все же вселяли стоны, хотя Мэйбл и опасалась, что стонет дядя, которого нигде не было видно. — Будем уповать на милость всевышнего, не пренебрегая ниспосланными нам средствами спасения. Дженни, — ответила она. — Стереги дверь и ни в коем случае не отворяй ее без спросу. — Мисс Мэйбл, умоляю, скажите, моего Сэнди не видать там? Ах, если б как-нибудь дать ему знать, что я в безопасности! В плену ли или на свободе мой добряк, все бы ему легче было на душе! Сэнди, муж Дженни, лежал мертвый, и его хорошо было видно из бойницы, через которую глядела наша героиня, — Ну, что же вы не отвечаете? — нетерпеливо повторила стряпуха, встревоженная молчанием Мэйбл. — Наши собрались у тела Мак-Нэба, — последовал ответ. В ужасном положении, в каком очутилась Мэйбл, ей казалось кощунством прямо солгать. — А Сэнди там? — спросила женщина таким хриплым и сдавленным голосом, что мороз по коже подирал. — Очень может быть; сколько их тут: один, два, три, четыре человека — и все в красных мундирах нашего полка. — Сэнди! Да побереги ты себя! — запричитала стряпуха. — Беги скорее сюда, что бы там ни случилось — будем вместе делить и горе и радость. Да плюнь ты на свою дурацкую дисциплину и на воинскую честь, время ли сейчас об этом думать? Сэнди!.. Сэнди! Мэйбл услышала грохот отодвигаемого засова, и дверь заскрипела в петлях. Ожидание неотвратимого, чтобы не сказать — ужасного, приковало Мэйбл к бойнице, и вскоре она увидела Дженни, бежавшую между кустами туда, где лежала груда мертвецов. Стряпухе потребовалось всего несколько секунд, чтобы достичь роковой поляны. Удар обрушился на нее так неожиданно и внезапно, что в панике она не осознала всей сокрушительной его силы. Ей пришла в голову дикая, полубезумная мысль о какой-то мистификации, она вообразила, что солдаты решили подшутить над ее страхами. Дженни схватила мужа за руку, рука была еще теплой, и ей показалось, что он вот-вот засмеется. ди? — Чего это ты вздумал играть со смертью, Сэнди? — кричала она, дергая его за руку. — Спрячьтесь в блокгауз, как порядочные солдаты, не то проклятые индейцы всех вас перебьют! Пошли! Пошли! Каждая минута дорога! Отчаянным усилием Дженни сдвинула тело мужа, голова солдата откинулась, и крохотная ранка от пули в виске и сбегающая по щеке струйка крови открыли ей, что означало молчание Сэнди. Лишь только страшная правда в полной мере дошла до ее сознания, она заломила руки, вскрикнула так, что эхо прокатилось по всем окрестным островам, и упала без чувств на труп. Но, как ни пронзителен и страшен был ее душераздирающий крик, он мог показаться мелодичной музыкой по сравнению с раздавшимся вслед за тем воплем: это боевой клич ирокезов прогремел над островом, и человек двадцать дикарей, наводящих ужас своей раскраской и причудливыми индейскими уборами, выскочили из засады, спеша овладеть вожделенными скальпами. Разящая Стрела бежал впереди, и именно его томагавк размозжил голову бесчувственной Дженни; и двух минут не прошло, как несчастная выскочила из блокгауза, а ее окровавленные волосы уже висели за поясом у индейца в качестве трофея. Его соплеменники от него не отставали, и Мак-Нэб и солдаты не походили более на мирно спящих людей. Это были плавающие в крови, зверски обезображенные трупы. Трагическое происшествие заняло несравненно меньше времени, чем потребовалось для нашего рассказа, и всему этому Мэйбл была свидетельницей. Девушка застыла, словно пригвожденная к месту злыми чарами, не в силах оторваться от ужасной картины, забыв о себе и о грозящей ей опасности. Но лишь только поляна, где лежали убитые, огласилась ликующими криками празднующих свою победу дикарей, она вспомнила, что Дженни оставила дверь незапертой. Сердце Мэйбл сильно забилось, дверь была единственной ее защитой от неминуемой гибели, и она бросилась к лестнице, думая спуститься вниз и надежно ее запереть. Но не успела она ступить на второй этаж, как дверь заскрипела в петлях, и Мэйбл решила, что все кончено. Опустившись на колени, перепуганная, но мужественная девушка, готовясь к смерти, пыталась обратиться мыслью ко всевышнему. Но воля к жизни была сильнее молитвы, и, хотя губы ее шевелились, она напряженно прислушивалась к каждому шороху внизу. Когда до нее донесся лязг задвигаемого засова, не одного, как она раньше требовала от Дженни, чтобы впустить дядю, если он появится, а всех трех, она вскочила на ноги, духовные помыслы отступили перед вновь пробудившейся надеждой, и девушка вся обратилась в слух. В минуту опасности мозг лихорадочно работает. Сперва Мэйбл подумала, что это дядя; она уже "хотела спуститься вниз и броситься ему в объятия, но ее остановила мысль: а вдруг это заперся от своих собратьев какой-нибудь индеец, с тем чтобы ему одному было вольготнее грабить. Глубокая тишина внизу совсем не соответствовала неугомонному характеру шумливого, порывистого Кэпа, это скорее походило на хитрость врага. Если вошел кто-нибудь из своих, то не иначе, как дядя или квартирмейстер, ибо, как теперь с ужасом поняла наша героиня, из всей группы на острове остались в живых лишь они двое да еще она, если только Кэп и Мюр не погибли. Эти соображения удержали Мэйбл, и минуты две в блокгаузе царила настороженная тишина. Девушка стояла у подножия лестницы, ведущей наверх, а люк в нижнее помещение находился у противоположной стены; глаза Мэйбл были устремлены туда, каждый миг она ждала, что из отверстия покажется свирепое лицо индейца. Опасения скоро обратились в твердую уверенность, и она стала озираться, ища места, где бы спрятаться. Отдалить катастрофу хотя бы на несколько мгновений уже представлялось ей великим благом. В комнате было несколько бочек. Мэйбл забилась за ними и в просвете между двумя бочками продолжала наблюдать за люком. Она снова попыталась молиться, но для подобного утешения минута была слишком грозной. К тому же ей послышался легкий шорох, будто кто-то, крадучись, взбирался по лестнице и от излишнего старания не шуметь сам себя выдавал; затем совершенно явственно раздался скрип — это могла быть только лестница. Мэйбл помнила, что одна перекладина точно так же заскрипела у нее под ногой, когда она поднималась наверх. Бывают минуты, в которые перечувствуешь больше, чем за многие годы. Бытие, смерть, вечность, нестерпимые физические страдания — все это во весь рост встает над однообразием повседневности. Мэйбл в это мгновение можно было принять за прекрасное мраморное изваяние, безмолвное и недвижимое. Но она только казалась такой, никогда за всю ее недолгую жизнь слух Мэйбл не был таким чутким, зрение — зорким, а чувства — обостренными. Ничего еще не было видно, но глаза девушки, которым владевший ею страх придал невероятную остроту, уже различали кого-то, кто находился в нескольких дюймах от люка. Затем показались черные волосы индейца, который так медленно поднимался из люка, что движение его головы можно было сравнить с ходом минутной стрелки, потом темный лоб и широкие скулы, и наконец на уровне пола появилось смуглое лицо. Когда человеческая физиономия наполовину скрыта, она редко кажется привлекательной, и, по мере того, как голова индейца дюйм за дюймом высовывалась из люка, Мэйбл, завороженной черными блуждающими глазами и их свирепым взглядом, мерещились невесть какие ужасы. Но лишь только над полом показалась вся голова, Мэйбл, всмотревшись получше, поняла, что перед ней нежное, взволнованное и даже по-своему красивое личико Июньской Росы. Глава XXII Хоть я и дух, Но послан я не обмануть тебя, А наградить честнейшего из слуг. Вордсворт Когда Мэйбл выскочила из-за бочек на середину комнаты, трудно даже было сказать, кто больше обрадовался — наша ли героиня, обнаружившая вместо Разящей Стрелы его жену, или Июньская Роса, убедившаяся, что та, которую она с такой тревогой, почти утратив надежду, повсюду искала, послушалась ее совета и укрылась в блокгаузе. Они бросились друг другу в объятия, н простодушная индианка, заливаясь тихим и счастливым смехом, то целовала подругу, то, отстраняя, заглядывала ей в лицо, как бы желая удостовериться, что это в самом деле она. — Блокгауз хорошо, — сказала молодая индианка, — скальп не снимай. — Правда хорошо, — с содроганием отвечала Мэйбл, зажмуриваясь, словно для того, чтобы отогнать ужасное зрелище, свидетельницей которого она только что была. — Скажи, ради бога, что с дядей? Я смотрела повсюду, его нигде не видно. — Нет здесь блокгауз? — спросила Роса с некоторым любопытством. — Вот именно, что нет. Я тут одна. Дженни, которая была со мной, выбежала к мужу и погибла из-за своей неосторожности. — Роса знай. Роса видел, очень худо. Разящий Стрела не жалей ничей жена — не жалей свой жена. — Ах, Роса, твоя-то жизнь, по крайней мере, в безопасности? — Не знай. "Разящий Стрела убивай меня, если все знал. — Да благословит и защитит тебя бог, Роса! Он благословит и защитит тебя за то, что у тебя доброе сердце. Скажи, что мне делать, скажи, жив ли хоть дядя? — Не знай. Соленый Вода есть лодка, может, ушел река. — Лодка как была, так и осталась у берега, а дяди и квартирмейстера нигде не видно. — Роса не видел убивай. Прятайся. Красный человек прятайся, зачем стыдно бледнолицый? — Дело не в стыде, я просто боюсь, что они не успели спрятаться. Ваше нападение было таким неожиданным. — Тускарора! — явно восхищаясь сметкой мужа, с, улыбкой произнесла Роса. — Разящий Стрела великий воин! — Но ты сама слишком добра и мягкосердечна для подобной жизни. Роса; ты не можешь быть счастлива, когда такое творится. Роса помрачнела, и Мэйбл показалось, что глаза индианки засверкали гордым и свирепым пламенем, когда она ей ответила: — Ингизы очень жадный — отнимай лес, охота; гони шесть племя туда, где солнце сядет; злой король, злой люди. Бледнолицый — ух как плохо! Даже в те отдаленные времена Мэйбл знала, что в словах индианки много горькой правды, но она была достаточно осведомлена, чтобы понимать, что в этом, как и в сотне других случаев, монарха обвиняли в поступках, о которых он, скорее всего, даже не подозревал. Слишком живо ощущая справедливость упрека, чтобы пытаться возразить, Мэйбл обратилась мыслями к собственной участи. — Но что ж мне делать. Роса? — спросила она индианку. — С минуты на минуту ваши могут напасть на блокгауз. — Блокгауз хорошо, скальп не снимай. — Но ирокезы скоро убедятся, что в нем нет никакого гарнизона, если только они этого сейчас не знают. Ты же мне сама объявила, сколько человек осталось на острове. Ведь это Разящая Стрела сказал тебе. — Разящий Стрела знай, — отвечала Роса, подняв шесть пальцев, чтобы указать число мужчин. — Все красный человек знай. Четыре скальп нет, два имей! — Молчи, Роса! От одной этой мысли у меня леденеет кровь. Ваши могут не знать, что я здесь одна, они подумают, что со мной дядя и квартирмейстер, и подожгут блокгауз, чтобы выкурить их отсюда. Я слышала, что в деревянных укреплениях больше всего надо опасаться огня. — Блокгауз не гори, — спокойно отвечала Роса. — Как знать, добрая моя Роса, и я ничем не могу им помешать. — Блокгауз не гори. Блокгауз хорошо, скальп не снимай. — Но объясни, почему, Роса! Я боюсь, они его, сожгут. — Блокгауз мокро, много дождь, дерево сырой — плохо гори. Красный человек знай очень хорошо потом не гори, чтобы ингиз не знай — ирокез был здесь. Отец вернуться, ищи, нет, блокгауз. Нет, нет, индей очень хитрый, ничего не трогай. — Понимаю, Роса, и очень бы хотела, чтобы ты оказалась права, потому что отец, если он останется жив… но, может быть, он уже убит или захвачен в плен? — Отца не трогай — не знай, где ушел; вода следа нет, красный человек не находить. Блокгауз не гори. Блокгауз хорошо, скальп не снимай. — Ты думаешь, я буду здесь в безопасности до прихода отца? — Не знай. Дочь лучше сказать, когда отец иди назад. Мэйбл смешалась под пристальным взглядом черных глаз индианки; у нее возникло неприятное подозрение, что Роса пытается выведать полезные для ее соплеменников сведения, которые приведут и сержанта и его отряд к гибели. Но не успела Мэйбл придумать, что ей ответить, как тяжелый удар в дверь напомнил о близкой опасности. — Это они! — воскликнула девушка. — А может быть, Роса, это дядя или квартирмейстер. Сейчас я даже мистера Мюра обязана впустить. — Почему не посмотри? Много дырка — нарочно сделан, Мэйбл поняла ее с полуслова и, подойдя к одной из нижних бойниц, прорезанных в той части пола, что выступала над первым этажом, осторожно приподняла брусок, обычно закрывавший отверстие, и посмотрела, что происходит внизу у двери. По тому, как Мэйбл вздрогнула и изменилась в лице, индианка догадалась, что там ее соплеменники. — Красный человек, — сказала Роса и предостерегающе подняла палец.